На перекрестках фэнтези Сборник фантастических произведений Темные маги творят злую волшбу. Рыцарь ищет логово дракона. Волшебный ветер надувает паруса пиратов, которым не чуждо и коварство и благородство. Боги сходят с небес, чтобы сойтись в битве, а смертные ловят ангелов сетями. Стенают простые люди, пытаясь удержать на плечах весь мир. В лесных чащобах и в городских подворотнях появляются чудовища, а животные обретают человеческую речь и разум… И весь этот удивительный мир фэнтези на страницах одной книги, объединившей произведения авторов – членов клуба писателей-фантастов Стиратели 2000. Сборник фантастических произведений УДК 82-312.9(02) ББК84(2Рос=Рус)6-445я5 Н12 Составитель Р.Афанасьев Художник О.Юдин Н12 На перекрестках фэнтези: Сборник фантастических произведений/Сост. Р. С. Афанасьев. – М.: АРМАДА: «Издательство Альфа-книга», 2004.- 507 с: ил.- (Магия фэнтези). ISBN 5-93556-450-5 Темные маги творят злую волшбу. Рыцарь ищет логово дракона. Волшебный ветер надувает паруса пиратов, которым не чуждо и коварство и благородство. Боги сходят с небес, чтобы сойтись в битве, а смертные ловят ангелов сетями. Стенают простые люди, пытаясь удержать на плечах весь мир. В лесных чащобах и в городских подворотнях появляются чудовища, а животные обретают человеческую речь и разум… И весь этот удивительный мир фэнтези на страницах одной книги, объединившей произведения авторов – членов клуба писателей-фантастов «Стиратели 2000». УДК82-312.9(02) ББК84(2Рос=Рус)6-445я5 © Составление, Афанасьев Р. С., 2004 ©Художественное оформление, ISBN 5-93556-450-5 «Издательство Альфа-книга», 2004 Алексей Пехов ЧУДЕСНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ – Послушай, Родерик. А оно тебе надо? Тебе, что, женщин не хватает? Да у нас их при дворе, больше чем поганок в Сумрачном лесу! – произнес Джон, развалившись в кресле, которое стояло возле распахнутого окна. Родерик притащил кресло в оружейную прямо из своих покоев, парень любил комфорт и не терпел, когда не было возможности куда-нибудь пристроить свою пятую точку. Лучи проснувшегося лохматого солнца падали на бледный незагорелый лоб Джона и искрились в огненно-рыжих кудрях, добавляя в них еще больше безумного огня, которым, так славилась королевская династия Шкарры. – Ты видно не понимаешь, Джон, – разочарованно вздохнул еще совсем молодой человек и в раздражении опустил руки. – Да не понимаю, не понимаю! – Джон откусил приличный кусок от большого красного яблока. – Не понимаю! Поэтому объясни своему старшему брату, что мне сказать отцу, если тебя сожрет этот проклятущий дракон? – Не думаю, чтобы отец очень расстроился. Он на меня почти внимания не обращает, у него ведь дела, – пробормотал Родерик, пытаясь оправдаться перед братом. – Ну, конечно же, у него дела! Он как-никак все-таки король Шкарры! – разъярился Джон и запустил надкушенным яблоком в окно. Бывали времена, когда младший братец доводил Джона до белого каления. В такие минуты Джон мечтал взять топор потяжелее и снести голову какому-нибудь, особо свирепому огру, чтобы выместить злость, накопившуюся от разговора с упрямцем-Родериком. – Не смей на меня орать! – окрысился Родерик, сжимая и разжимая кулаки. – Я буду на тебя орать столько, сколько потребуется, чтобы до твоей пустой рыжей башки дошло, что с драконом тебе не справится, а эта дурацкая принцесса нужна здесь так же, как лишняя блоха в шерсти собаки! – Хватит! Мне восемнадцать лет! Я взрослый! – Родерик потерял терпение. – Если тебе нравятся все эти фрейлины и женушки графов или пустышки-принцессы из окрестных королевств, я не имею ничего против. А мне нужна настоящая принцесса! – Да кто ж тебе сказал, что эта будет лучше всех других? – искренне удивился Джон. – Сказали. Или ты думаешь, что Шух говорит неправду? – голос Родерика сорвался на фальцет. – Снести бы ему голову, – пробормотал Джон. Старый волшебник совсем выжил из ума, если сообщил мальчишке о несчастной красавице-принцессе, которую сторожит дракон в Сумрачном лесу. – Ну, хорошо. Давай на миг предположим, что она красива и – о чудо! Умна. А как же дракон? Ты как вижу, постоянно забываешь об этой проблеме? – Джон подошел к брату вплотную и, уперев руки в бока замер перед ним. Родерик осторожно сглотнул. Джон был намного крупнее и сильнее его. Да что там говорить! Он был старше на десять лет и уже успел побывать в битвах, тогда как Родерику, для сохранения династии приходилось сидеть дома и махать деревянным мечом на плацу тренировочного двора. – Ты не остановишь меня Джон, – серые глаза юного принца упрямо сверкнули. – Плевать я хотел на дракона, я – рыцарь, и я иду спасать принцессу. И ни ты, ни отец, ни вся гвардия меня не остановит. – А как же Мия? – Джон в корне поменял доводы, решив подойти к упрямому братцу с другой стороны. – Ты о ней подумал? – А что Мия? Что Мия? – виновато пробормотал Родерик, отводя взгляд от таких же, как у него, серых глаз Джона. – Ну, было, ну обещал. Но ведь отец все равно не разрешит. Она ведь всего лишь фрейлина матери. – Кстати о матери… – Я ей все объясню, – поспешно начал юный принц, втягивая голову в плечи. О том, что будет с матерью, когда она узнает о решении своего младшего и любимого сына, Родерик старался не думать. – Когда? – перебил брата Джон. – Когда вернешься в гробу?! Да о чем это я?! В каком гробу?! Эта тварь сожрет тебя вместе с конем и доспехом, даже костей не оставит! Знаешь, что будет с матерью, если ты умрешь? – Она королева. И есть ведь еще ты, – Родерик убеждал сам себя. – Верно говорят в народе – «Тупого барана не переспоришь». Ну, на миг, хотя бы на миг, откажись от упрямства и РА-ЗУ-МНО объясни мне, зачем тебе спасать эту никому не нужную принцессу? Родерик тяжело вздохнул и покачал головой. Его длинные огненно-рыжие локоны разметались по плечам. Юный принц колебался. – Чтобы меня тоже уважали, – тихо прошептал он, открыв брату свою самую страшную и мучительную тайну. – Что? – от невозмутимости и каменной стойкости Джона не осталось и следа. – Что слышал, братец! Вся моя жизнь прошла под юбкой матери, – с горечью ответил Родерик и сел в кресло, в котором недавно сидел Джон. – Я все время просидел дома. Все! Пока ты был в битвах и завоевывал мечом славу, мне оставалось только гулять из зала в зал. Надоело! Не хочу! Я тоже могу! Как же ты не понимаешь? Убить дракона и спасти принцессу, это шанс! Шанс доказать в первую очередь самому себе, что я не размазня, что я не тряпка! Что звание рыцаря я получил не потому, что принц, а потому что воин! Я хочу чудесного приключения! Ты доволен моим ответом? – Ах, ты дурачок, дурачок, – с отеческой теплотой в голосе после долгого молчания произнес Джон и покачал головой. – Теперь мне все понятно. Но послушай, ведь славу можно завоевать не только в пасти дракона. Например, турниры… – Кто будет драться на турнире с принцем? – с горечью спросил Родерик. – Они либо совсем откажутся, либо будут играть в поддавки. Или спасти принцессу, или ничего. – Мд-а-а-а-а, – протянул старший брат, понимая в бесплодности своих попыток убедить Родерика остаться дома. В оружейной, где Джон застал младшего брата, когда тот выбирал себе копье, повисла гнетущая тишина. Родерик нахохлившись в кресле, смотрел в окно, где лохматые белые облака-овечки медленно и важно плыли по голубому небу. Джон, покусывая нижнюю губу, о чем-то размышлял. – Чтоб тебя сожрали орки! Ладно! Езжай! – не выдержал старший брат. – Правда? – глаза Родерика сверкнули счастьем и обожанием. – Я вернусь, Джон! Я обязательно вернусь, можешь не сомневаться! Вот только убью дракона и сразу же вернусь с принцессой. Меня ждет чудесное приключение! – Так, – Джон даже не слушал поспешные обещания младшего брата. – До Сумрачного леса неделя пути. Плюс там дня два. Плюс назад неделя. Вполне. Я в состоянии прикрывать тебя от взора нашей мамочки в течение месяца. Придумаю чего-нибудь. Месяц, Родерик и не больше. – Хорошо, хорошо! – поспешил успокоить Родерик Джона, молясь всем богам, чтобы брат не передумал. – Ровно через месяц жди меня обратно с принцессой. – Деньги взял? – Ну… – замялся принц. – Так взял или нет? – Взял. – Сколько? – Сотню золотом. – Вполне, – Джон тряхнул своей рыжей головой. – Должно хватить. Видно, подчистил сундук казначея? Ладно, ладно. Только вот не таскай все деньги в одном кошельке. Народ ушлый пошел. – Да кто же рискнет напасть на принца? – искренне удивился Родерик. – Ох, ну ты как только что родившийся котенок! – Джон с досады даже всплеснул руками. – Да если узнают, что принц уехал из замка и один шляется по стране, то народец начнет говорить. Слухи пойдут, тогда уж отец с матерью все точно узнают. Джон благоразумно опустил тот факт, что одинокий и несмышленый принц – отличная приманка для разного рода аферистов и бродяг, которые с удовольствием захотят получить выкуп за наследника престола. Пусть не прямого, но наследника. А что уж говорить о шпионах из других королевств! – Но как же я тогда поеду? – Родерик сразу стал выглядеть беспомощным пятилетним мальчишкой, которого так хорошо помнил Джон. – Ведь на моих доспехах герб. – Очень просто, – Джон наклонился к уху брата и произнес заговорщицким шепотом: – Ты просто их не возьмешь. – Не, я без доспехов не смогу! – запротестовал Родерик. – Мы подберем тебе другой доспех, попроще, и не такой заметный, как твой, – успокоил брата Джон, хотя его грызло искушение вообще никуда не пускать Родерика, а сообщить обо всем матери, или того лучше – отцу. Уж они-то не отпустят упрямого братца дальше крепостного рва. Но рассказать о безумном желании Родерика означало рассориться с ним на долгое время. Такой свиньи любимый братишка ему не простит. А если и простит, то очень не скоро. – Кстати, – Джон отстегнул свой Громогрыз – меч, который подарил ему отец после победы в битве над орками. – Вот, возьми. Может, он тебе поможет в бою с драконом. Как-никак, лучше твоей железяки. – Ух, ты! – восхищенно выдохнул Родерик, беря меч обеими руками. Он давно бросал на него косые взгляды, но молчал, понимая, что брат получил его вполне заслуженно. – Спасибо, Джон. С Громогрызом я точно спасу принцессу и вернусь с ней домой. – Да плевать мне на твою принцессу! Их на свете пруд пруди, а меч один. Ты с мечом вернись, – добродушно буркнул Джон. – Не вернешься, я с тебя шкуру спущу. «Интересно, как он с меня спустит шкуру, если я попаду на зуб дракону?» – подумал Родерик, но чтобы не злить Джона, промолчал. – Чего изволите, ваша милость? Родерику не понравилось улыбающееся лицо трактирщика. Было в этой улыбке что-то фальшивое. А засаленная рубаха, грязная всклоченная борода и отсутствие передних зубов не добавляли владельцу трактира ни капли обаяния. Такой рожей только непослушных детишек пугать. Да и сам трактир не располагал к доверию. Он находился в деревушке Улей, до нее без всяких приключений Родерик добрался на шестой день пути. Деревушка как деревушка. Два десятка покосившихся домиков вдоль дороги и неопрятный трактир в центре деревни. Кроме Родерика, трактирщика и пьянчуги, храпящего на соседнем столе, в трактире не было ни души. Рыцарь ни на миг не сомневался, что кухня сего заведения отпугнет не только любого местного жителя, но и неразборчивого орка. – А что есть? – осторожно спросил Родерик. – Нуууу, – протянул трактирщик, обдав Родерика зловонием изо рта. – Рекомендую вашей милости молодую телятину и вино. – Неси, – произнес Родерик, задерживая дыхание, и втайне желая, чтобы проклятый трактирщик почаще чистил зубы. – И позаботься о моем коне. – Не извольте сомневаться, милорд рыцарь, – поспешил заверить Родерика в своей расторопности владелец трактира. – Все сделаю в лучшем виде. Трактирщик немного поколебался, а затем все же решился задать Родерику вопрос: – Каким ветром занесло вас в нашу деревеньку, позвольте узнать? – Принцессу еду спасать, – небрежно буркнул Родерик. – Ай, яй, яй, – поцокал трактирщик. – Вы герой, милорд. Настоящий герой. А какую, позвольте узнать принцессу? – Какую? – Родерик нахмурился. – Их что, по-твоему, сотни? Я про принцессу, которую держит у себя дракон Сумрачного леса. – Ай, да что вы говорите?! – трактирщик покачал головой. – А не боитесь дракона? – А чего его бояться? Я их больше сотни убил, – соврал рыцарь. – О-о-о, – с уважением произнес трактирщик. – Простите, милорд, но по вам и не скажешь. Вы так молоды. – Мы будем беседовать или ты меня, наконец, накормишь? – разозлился Родерик. Трактирщик ударил по его самому больному месту – возрасту. – Уже несу, милорд! Трактирщик исчез, а Родерик, все еще хмурясь, стал наблюдать за пьяным, разлегшимся через два стола от него. Пьяный вдохновенно храпел, испуская из тарелки с мясом, куда нырнула его голова, оглушительные трели храпа. Родерик даже немного позавидовал этому человеку. Лежишь, храпишь. И не надо думать ни о каких принцессах, драконах и попытках доказать двору, что Родерик не только королевский сынок, но еще и настоящий рыцарь. Весь путь, который молодой человек проделал из дворца до Улья, от которого до центра Сумрачного леса оставался всего лишь день пути, прошел на удивление скучно и тривиально. Никаких разбойников, опасностей и тому подобной романтической дребедени, о которой Родерик слышал в сказках далекого детства. Чудесное приключение что-то не очень получалось. И основным впечатлением, вынесенным Родериком от поездки, была СКУКОТА. – Пожалуйста, милорд, – трактирщик поставил перед Родериком тарелку с дымящимся мясом и кружку вина. – Все самое лучшее и только для вас. Родерик кивнул и принялся за еду. Трактирщик куда-то вышел, оставив рыцаря наедине с храпящим пьяницей. Как Родерик предполагал, так и вышло – хуже в жизни он ничего не ел. Мясо было жестким, пересоленным и воняло козлом. Вино – разбавленным и кислым. По своим вкусовым качествам оно больше всего напоминало уксус. Так что отсутствие народа в трактире вполне можно было объяснить. Ни один нормальный человек, мечтающий прожить долгую и прекрасную жизнь, здесь обедать не будет за все сокровища драконов. Родерик отодвинул от себя тарелку и хмуро стал отстукивать пальцами дробь на темной и грязной крышке стола, ожидая, когда вернется трактирщик. Для себя Родерик решил, что силой заставит все это съесть пронырливого обманщика. Трактирщика не было довольно долгое время. Даже храпящий пьяница по соседству от рыцаря успел проснуться и, оглядев пустой зал трактира блеклыми глазами, икнул, а потом вновь заснул на столе. Трактирщик объявился, когда терпение рыцаря уже грозило лопнуть, как перетянутая тетива лука. Родерик сделал как можно более суровое лицо, нахмурился и уже собрался, было высказать заготовленную речь, но трактирщик его опередил: – Не смог бы милорд рыцарь спасти одну принцессу? – Какую принцессу? – от удивления Родерик даже забыл, что он хотел сказать. – Бедную и несчастную, – трактирщик грустно вздохнул. – Она тут, неподалеку, вас дожидается. – Меняяя?!!! – в голосе Родерика сквозило неподдельное изумление. Он никак не мог поверить, что именно его дожидается невесть откуда тут взявшаяся принцесса. На миг промелькнула мысль про Мию, пустившуюся за ним вдогонку. – Ну не лично вас, – затараторил трактирщик. – А рыцаря. Она говорит, пока за мной не придет храбрый рыцарь, который убил никак не меньше сотни драконов, с места не сдвинусь. Вот так и сидит неделю у ручья. – У какого ручья? – Родерик поднялся с дубовой лавки, напрочь забыв про еду. Получалось, что и не надо лезть в пасть к дракону за принцессой, если тут неподалеку есть другая. Нет, Родерик ничуть не боялся ужасного дракона и не прочь был повесить его голову в тронном зале, но зачем лезть к нему в пасть, если поблизости есть еще одна принцесса? – Да тут, милорд, поблизости. В лесочке, возле ручейка она, горемычная, и сидит. Я провожу. – Веди – кивнул рыжей головой Родерик и последовал за провожатым. Конь рыцаря стоял возле трактира, так же как его и оставил юный принц. Все обещания трактирщика о том, что он присмотрит за конем, так и пропали впустую. Рыцарь заскрипел зубами, но все же смолчал и сел в седло. Уставший конь грустно посмотрел на своего хозяина, всхрапнул и медленно пошел за трактирщиком. Тот ехал на сером унылом ослике больше похожем на всклоченную собаку, такое количество репейника было на его боках. Трактирщик что-то весело мурлыкал себе под нос, сжимая в грязной немытой руке небольшую дубинку. Ехали молча, Родерик с интересом оглядывал окрестности. Деревня кончилась и по узенькой тропинке, заросшей чертополохом и лопухами, которая начиналась за стареньким покосившимся крестьянским домиком с дырявой соломенной крышей, они направились в сторону зеленой стены леса. – Это и есть Сумрачный лес? – с сомнением спросил Родерик у трактирщика. Обычный лес. Елки, палки, мухоморы. Не было в нем ничего волшебного. – Да, милорд, – охотно ответил трактирщик, притормозив ослика, чтобы поравняться с Родериком. Тропка была слишком узка для двоих и трактирщик, нисколько не смущаясь, съехал с нее. Копытца унылого осла стали мять лопухи и чертополох. – Да вы не сомневайтесь, милорд, это только начало леса, а до его сердца, где живет дракон, еще целый день пути. – Не слишком ли много принцесс для одного леса, пусть даже и волшебного? – не вытерпел рыцарь, но трактирщик только пожал плечами, буркнул себе под нос что-то невразумительное и, ударив бедного ослика пятками в бока, вновь поехал впереди, показывая дорогу. Они въехали в зеленый и таинственный полумрак леса, где на путников со всех сторон надвинулись деревья, даруя прохладу и тайну веков. В кронах щебетали птички, редкие лучи солнца пробивались сквозь листву и падали на дорожку. Родерик на всякий случай положил руку на меч – мало ли кто бродит по лесу? Ехали они уже довольно долго, дорожка виляла между вековых стволов деревьев, и казалась бесконечной. Трактирщик все вел и вел в глубину леса. – Любезный, долго ли нам еще ехать до твоей принцессы? – наконец окликнул трактирщика потерявший терпение Родерик. – А мы уже приехали, милорд, – ответил тот и слез с ослика. Ослик сразу же занялся важным делом, – а именно, поглощением окрестной травы в неограниченном объеме. Что же, это было вполне объяснимо. Возникало стойкое впечатление, что ослика последний раз кормили веков пять назад, таким худым и несчастным он был. – Слезайте с коня, рыцарь, принцесса возле ручья, вон за теми кустами. Идемте, милорд, она ждет. Родерика ни на миг не смутило, на кой черт принцессе сидеть возле ручья за кустами и ждать рыцаря, когда лучше выйти на дорогу, где шансов что тебя заметят намного больше? Он слез с коня и пошел к кустам, за которыми предположительно скрывалась странная принцесса. Трактирщик шел следом за Родериком и дышал ему в затылок, сжимая в руке дубинку. Наконец Родерик дошел до кустов, обогнул их и увидел принцессу. Она сидела, повернувшись к Родерику спиной. Рядом весело журчал ручеек. Родерик на миг нахмурился, он еще никогда не видел принцесс в грязных и рваных платьях с огромной заплаткой на спине. Но юноша все же преодолел колебания и подошел к принцессе. – Милая принцесса, – прочистив горло, взволнованным голосом начал Родерик. – Я тот рыцарь, что пришел вас спасти. Принцесса не пошевелилась. Она все также безучастно смотрела в журчащий ручей, повернувшись к Родерику спиной. – Принцесса. Вы слышите меня? – участливо спросил Родерик и, склонившись над девушкой, тронул ее за плечо. Только тогда она обернулась. Перед лицом изумленного и немного испуганного Родерика промелькнуло бородатое лицо со шрамом на правой щеке. Лицо мужика, наряженного в женское платье. – Сурпрыз! – улыбнулась фальшивая принцесса, попытавшись пошутить, и тут кто-то сильно ударил Родерика по затылку. Родерик застонал и приоткрыл правый глаз. Затылок пронзило копье боли. Полежав с полчасика и подождав, пока она не затаится где-то в глубине головы, рыцарь аккуратно сел, пытаясь придти в себя и понять, что же произошло? Голова после сильного удара ничего не соображала, и принц кое-как доковылял до ручейка и умылся ледяной водой. Полегчало, но не сильно. Стараясь идти осторожно, Родерик направился сквозь кусты к своему коню, которого он оставил на поляне, прежде чем пойти к фальшивой принцессе. Каждый шаг отдавался в затылке. Боль усилилась, когда Родерик не увидел своего коня. Он просто-напросто исчез с лесной поляны. Только повеселевший серый ослик щипал травку. Ну, конечно же! Как же не быть радостным, когда проклятый хозяин наконец-то оставил его в покое?! Родерик тихо выругался и сел на траву. Конь пропал. Также пропал меч Джона и кошелек со всеми золотыми. Единственное, что оставили Родерику – так это его доспехи. Разбойники решили не возиться, снимая их с бесчувственного тела, а удовольствоваться горой золота, великолепным мечом и конем. Родерику прямо сейчас захотелось вскочить и догнать трактирщика и его напарника. Ну, ничего, как только он добудет себе оружие, трактирщик запоет. Он так запоет, что во дворце услышат. Еще никто безнаказанно не грабил принцев Шкарры. Родерик еще бы долго просидел на траве возле лесной дорожки, если бы откуда-то из-за деревьев не раздался скрип повозки. Молодой человек встрепенулся, поднял голову и посмотрел в сторону приближающегося шума. В этот момент из-за поворота вынырнула повозка, которую тащила пара сереньких лохматых лошадок. На козлах сидел толстяк с веселым и добродушным лицом. Пухлые руки уверенно держали вожжи, а толстогубый рот светился приветливой улыбкой. – Тпрру, – натянул вожжи толстяк, когда повозка поравнялась с сидящим на траве Родериком. – С вами ничего не случилось, милорд? – А что? Так заметно, что со мной что-то случилось? – довольно грубо и неприветливо ответил рыцарь. – Ну, не каждый день встретишь храброго рыцаря без оружия и на осле, – примирительно улыбнулся толстяк. – Ты кто? – все также грубо спросил Родерик. – Ах, прошу прощения, милорд, – толстяк приподнялся с повозки, и отвесил поклон. – Я Джиг, вольный торговец магическими предметами. Езжу то тут, то там. Зарабатываю на пропитание. – А в Сумрачном лесу что продаешь? – буркнул рыцарь, поднимаясь с земли. – Просто мимо проезжал, тут путь короче. – Где дракон живет, знаешь? – Это вы про того, который принцессу удерживает? – ни с того ни с сего хихикнул Джиг. – Да. – Да вот по этой дорожке пойдете, к завтрашнему утру, и выйдете прямо на логово. Только никуда не сворачивайте. – Спасибо, – поблагодарил Родерик и, пошел по указанному пути. – Эй, милорд, постойте! Постойте! – окликнул Родерика торговец магическим товаром. – Чего тебе, любезный? – спросил Родерик оборачиваясь. – Вы, никак, к дракону? – Ну, предположим, – неохотно ответил принц. – А драться вы с ним на чем будете, на кулаках? Об этой стороне вопроса Родерик как-то не задумался. – Что-нибудь придумаю. – Ээээ. Зачем придумывать, милорд? – убедительным голосом произнес толстяк. Он, кряхтя слез с козел. – У меня есть кое-что для вас. Торговец стал рыться у себя в повозке, копаясь в разном хламе, чихая и ругаясь, когда в нос попадала пыль, поднятая со дна. Родерик терпеливо ждал. – Так, так. Не то, не то, не то, опять не то, снова не то. Куда же я его запихнул? Ага! Вот он! – торжествующе провозгласил Джиг и достал из барахла старый запыленный меч в черных облезлых ножнах. – Трепещите, милорд! Поводов для восторгов, а тем более для трепетания Родерик не видел. Обычный старый меч, которым постыдился бы пользоваться стражник из самого захудалого гарнизона. – И что? – довольно кисло спросил Родерик. – Как это что? Как это что? – неподдельно изумился Джиг. – Это же ОН, милорд. – Кто ОН? – с все таким же кислым выражением спросил Родерик, но все же подошел к торговцу. – Как кто? Это легендарный меч Сурт! Великий убийца драконов! Он ведь волшебный, милорд! – Волшебный? А по мне, так он очень старый и обычный, – осторожно произнес рыцарь. – Да что вы, милорд! – сделал большие глаза толстяк. – Да, он старый, но этим мечом убивали сотни драконов! Знаете, какой он острый?! Вжиг! И нет у дракона головы! – Что-то не верится. – Да вы возьмите, возьмите его в руку, – зачастил торговец, пихая Сурт в руки Родерика. – Чувствуете? – Ну, чувствую, – неохотно согласился Родерик. – Что чувствуете-то? – Тяжелый. – Тьфу ты! – искренне плюнул Джиг. – Магию чувствуете? – Не очень, – ответил Родерик, прислушиваясь к себе. Больше он чувствовал боль в затылке и досаду, что его ограбил трактирщик. – Ну, конечно же! – Джиг разочарованно хлопнул себя по лбу. Раздалось звонкое Бомм! – Нужно же сказать волшебное слово, чтобы меч проснулся и посчитал вас своим хозяином! – Какое слово? – Я обязательно его вам скажу, как только вы купите меч, – хитро подмигнул толстяк. – А ты уверен, что он волшебный? – Не сойти мне с этого места! – толстяк сделал страшные глаза. – Волшебный. Не извольте сомневаться. Тем более что, покупая этот меч, вы становитесь непобедимым. – Да? – Родерик все еще сомневался. – Истинно так! Он будет разить ваших врагов до тех пор, пока вы не умрете. От старости, – поспешно закончил Джиг. – Даже не знаю. – Милорд! У вас нет выбора! Вы идете спасать принцессу и меч, особенно такой меч, вам необходим обязательно! – Ладно, – решился Родерик. – Двести золотых вполне справедливая цена, – произнес торговец, пока рыжеволосый рыцарь не передумал. – Сколько?!!! – Родерик аж задохнулся от праведного возмущения. – Да за такие деньги! Нет, не согласен. Тем более что при мне нет нужной суммы. Принц принялся пихать легендарного Сурта обратно в руки Джига, а Джиг сопротивлялся всеми силами. – Ладно, милорд, ладно! Согласен! Двести золотых чрезмерная цена! Сколько у вас при себе имеется? – Ни золотого. Меня ограбили, – ляпнул Родерик и прикусил язык. – Что вас ограбили, я и так вижу, милорд, – Джиг отошел на безопасное расстояние от Родерика, чтобы тот не смог отдать ему меч. – Хорошо, меняю меч на ваши доспехи. – Не пойдет, – Родерик отрицательно покачал головой. – Мне доспехи нужны для битвы с драконом. – Лучше быть с мечом, чем в доспехах! – Не пойдет! – упрямо насупился рыцарь. – Вот, меняю меч на осла. Джиг проследил за пальцем Родерика, которым тот ткнул в безмятежно пасущегося ослика. – Волшебный меч на какого-то драного худого ишака? – толстяк посмотрел на Родерика как на умалишенного. – Мое дело предложить, – Родерик небрежно пожал плечами и протянул меч торговцу. – Ладно, милорд, согласен, – трагически вздохнул торговец. – И то только потому, что вы находитесь в безвыходном положении. – Ну, вот и славно, – Родерик пристегнул меч на пояс, и уже было, собрался его вынуть, чтобы внимательнее рассмотреть свое приобретение, когда Джиг, привязывающий ослика к повозке заорал: – Не делайте этого, милорд!!! – Чего не делать? – Рука рыцаря замерла в воздухе, так и не дотронувшись до рукоятки. – Не вынимайте меч до наступления ночи! Только ночью можно будет произнести волшебные слова и разбудить его! Иначе он никогда не признает вас своим хозяином! – Ночью? Я могу доставать его из ножен только ночью? – разочарованно произнес Родерик, и посмотрел на бесполезную железку. Воевать с драконом в темноте – не очень приятное занятие. – Да нет же, милорд! – раздраженно произнес Джиг, вновь забираясь в свою повозку. – Ночью только произнести слова, а затем пользуйтесь на здоровье в любое время суток. Прощайте, милорд! – Эй, постой! – заорал Родерик, оторвав взгляд от меча. – А как же волшебные слова?! – Проснись, Сурт! – И все? – разочарованно крикнул рыцарь вдогонку отъезжающей повозке. – Ну, стукните его еще обо что-нибудь твердое! Для профилактики! – успел крикнуть толстяк, прежде чем его повозка и трусящий рядом с нею повеселевший ослик скрылись между деревьев. Родерик постоял еще какое-то время, думая о странном волшебном мече и о том, что не вернуться ли ему обратно в трактир и не отрубить ли трактирщику голову? Но, взвесив все за и против, он решил сделать это на обратном пути, на глазах у спасенной принцессы, совершенно не беря в голову тот факт, что хорошенькие девушки не очень любят наблюдать, когда кто-то рядом лишается головы. – Будь прокляты эти ворюги! – в очередной раз произнес Родерик. Он коротал ночь меж корней огромного дуба, раскинувшего свои могучие ветви над лесной поляной, полной земляники, которой и поужинал несчастный рыцарь. На коне осталась вся поклажа, и Родерику даже нечем было развести костер. Поэтому он сидел в кромешной темноте и ждал, когда в небе появится луна, дающая хоть немного света в этом темном неприветливом лесу. Но луна как назло не появлялась, задержавшись где-то за линией горизонта, и томительные минуты текли в тишине ночного леса. Родерик стал клевать носом. Он весь день шел по лесной дороге и очень устал. Пару раз рыцарь хотел достать из ножен свой новый меч, но все же терпеливо дожидался лунного света, при котором можно было лучше изучить Сурта. Наконец, ленивая и толстая желтая луна выкатилась из-за горизонта, осветив лесную поляну ярким серебристым светом, который, дрожа, отражался в уже появившихся на траве и цветах капельках росы. Родерик зевнул, протер глаза, потянулся. Доспехи нисколько не способствовали удобству и комфорту. Спина затекла, плечи ныли от постоянной тяжести. Родерик отстегнул меч и громко произнес: – Просыпайся Сурт! Ничего не случилось. – Я говорю, просыпайся Сурт! В мече не произошло никаких изменений. Родерик подождал еще немного, пожал плечами, схватился за рукоять и потянул меч из ножен. Не вышло. Возникло ощущение, что клинок застрял. Родерик потянул еще сильнее, тот же результат. – Тьма меня задери! – Ругнулся рыцарь и со злостью швырнул бесполезный меч об ствол дуба. Меч звякнул и упал в траву. – Ты сдурел?! – раздался злой и обиженный голос и Родерик не ожидавший ничего такого подскочил, озираясь по сторонам. – Кто тут?! – испуганно спросил он, вглядываясь во тьму и на всякий случай, сжимая кулаки. – Э, нет! Не надо отвечать вопросом на вопрос и уводить разговор в сторону! Я спрашиваю, ты сдурел?!! – В смысле? – Родерик так и не понял, кто с ним разговаривает, но источник звука определил. Где-то возле дуба. – В смысле?!! – голос кипел от возмущения. – Если я сейчас возьму тебя и со всей дури шарахну башкой об дерево, а затем искупаю в росе, тебе будет очень приятно?! – Ннет, – запинаясь, произнес Родерик, на всякий случай отступая на несколько шагов от дуба. Факт, что кто-то возьмет и стукнет его головой о дерево, рыцаря не очень устраивал. – Чудесно, – в голосе сквозила злая ирония, – хоть в чем-то мы пришли к консенсусу. – К чему? – Не важно, – голос устало вздохнул, помолчал несколько секунд, а затем произнес: – Ну? – Что ну? – не совсем понимая, сказал принц. – Долго я буду лежать в траве или ваша светлость, наконец, соизволит меня поднять? – А ты кто? – Я твой меч, дубина! – с раздражением зашипел голос. Родерик подошел к мечу и встал над ним, решая для себя, стоит ли брать в руки злой и разговаривающий меч? – Слушай, – теряя последнее терпение, заорал клинок. – Я не кусаюсь! Подними меня, пожалуйста! Я просто ненавижу росу! Давай хозяин, давай! Шевелись! – А откуда ты знаешь, что я твой хозяин? – Родерик аккуратно поднял меч с травы. – От верблюда, – буркнул меч. – Я об этом узнал в тот момент, когда был продан тебе этим толстозадым торговцем! Кошмар! Караул! Позор на всю оставшуюся жизнь! Меня обменяли на какого-то грязного ишака! Да если мои об этом узнают! Слушай, как тебя… – Родерик, – удивляться уже не было смысла. – А! Ну, точно! Слушай, Родерик! Не говори про это а? Это ж позор! Волшебный меч на осла! – А ты и вправду волшебный? – Родерик сел между выступающих из земли корней дуба. – Нет! – саркастически произнес клинок. – С тобой говорит твое разыгравшееся воображение! Конечно я волшебный! – Постой, постой! – осенило Родерика. – Если ты не спал, когда тебя продавали… Что же ты молчал все это время? – А что зря болтать? Тем более, ты послушался этого толстого дуралея и произнес волшебные слова ночью. – А что, можно было и днем? – Конечно! Толстяк тебе наврал! Видно испугался, что ты вернешь меня обратно. «Правильно испугался» – подумал Родерик, а вслух сказал следующее: – А что же ты тогда не вылезал из ножен, когда я произнес волшебные слова? – Слушай, я хоть и меч, но и у меня тоже есть личная жизнь! Тем более что милашки-ножны не спали и мы… – меч мечтательно причмокнул. – Но теперь-то тебя можно достать? – Доставай, – благодушно разрешил Сурт. Родерик осторожно достал обоюдоострый клинок из ножен и внимательно рассмотрел в лунном свете. – Поганая заточка! – наконец произнес рыцарь. – Эй! Эй! Полегче! – запротестовал Сурт. – Я у торговца больше двух лет провалялся на самом дне его грязной повозки! Ты знаешь, какое там количество пыли? Я чуть аллергию не подцепил! – Да ладно, успокойся, – Родерик примиряюще погладил клинок пальцем и меч довольно замурлыкал. – У меня тут точильный камешек есть. – Что? – мурлыканье смолкло. – Слушай, хозяин, а может, не будем? Может, без экзекуции обойдемся? Я страсть как щекотки боюсь! – На кой мне нужен тупой меч? – Раздраженно бросил Родерик. Нытье Сурта потихоньку выводило рыцаря из себя. – Терпи, или предпочитаешь, чтобы я оставил тебя ржаветь в лесу? – Да ладно, хозяин, ладно, – испуганно ответил меч. – Уж и пошутить нельзя! Родерик достал из-за пояса миниатюрный точильный камень и стал водить им по лезвию Сурта. В ночной тишине раздавался визг камня о сталь, который иногда заглушался хохотом меча. Он и вправду боялся щекотки. – Ну вот, совсем другое дело, – произнес принц, когда в очередной раз попробовал остроту лезвия большим пальцем. – Как ощущения? – Великооолееепные! – пропел меч. К нему, наконец, пришло хорошее настроение. – Готов разить! – Чудесно, – Родерик убрал клинок в ножны. – Теперь с тобой не стыдно и принцессу отвоевать. Несколько секунд под дубом стояла гробовая тишина, а затем очень осторожный голос спросил: – Какую еще принцессу? – Какую? Ту, что охраняет дракон. – ДРАКОН?!!! – Заорал меч на весь лес. – Какой дракон? Ни о каком драконе речи не было! Нееет хозяин, мы так не договаривались! – В чем проблема Сурт? – И он еще спрашивает, в чем моя проблема?! – меч орал не хуже, чем торговка на рынке. – А дракон – это что?! Не проблема?! Ты раньше не мог сказать?!! – Но я думал, что ты в повозке у Джига все слышал! – Нужно мне было слушать ваш разговор! Нет, хозяин! Тысячу раз нет! Ни на какого дракона я не пойду! Даже не уговаривай! Я не самоубийца! – Тебе-то чего бояться? – Родерик был немного ошеломлен тем, что меч возражает против дракона. – Есть чего! – сердито фыркнул Сурт. – Они же огнедышащие! Враз расплавят! – Ничего не поделаешь, – решительно ответил Родерик. – Завтра нас ждет дракон и принцесса. Отрубишь ему голову и… – Отрубишь ему голову? – с ужасом сказал меч, перебив Родерика. – Ты это серьезно?!! – Ннну да, – в замешательстве произнес принц. – Ты с луны свалился или мухоморов переел?! – казалось, еще немного и Сурт просто лопнет от возмущения. – Хозяин! Очнись! Кто же на драконов ходит с мечом?! Там, по крайней мере, катапульта нужна! Или армия с пиками! И лучников рота! Не меньше! Или ты думаешь, я его своим видом напугаю, и он подохнет от страха? – Но Джиг сказал, что ты убивал драконов сотнями! – начал оправдываться Родерик. – Если я тебе скажу, что коровы летают, ты этому тоже поверишь?!!! – заорал меч. – Нет, – устало произнес молодой рыцарь и закрыл глаза. – Во! Так не надо верить во всю ту чушь, что говорят жирные торговцы! Я не убиваю драконов! Они мне нужны, как оркам шляпы! – Но я думал, ты волшебный. – Конечно, я волшебный! – возмутился Сурт. – Или тебе каждый день встречаются говорящие мечи? – Да на кой мне нужны говорящие мечи?! – Родерик сам не заметил, как перешел на крик. – Мне нужен меч, способный убить дракона! – Ну, извиняй хозяин, тут я тебе не помощник. – Вот дела! – Ну, так как? Поход за принцессой накрылся медным корытом? – со скрытой надеждой в голосе спросил Родерика Сурт. – Ничего подобного, – глухо ответил Родерик и посмотрел на меч. – Завтра нас ждет дракон. – Чтоб я ржавел на дне реки! – зло выругался Сурт. – Нет! Ну что за жизнь-то такая?! Что за непруха?! Все мечи, как мечи! Живут-поживают! Некоторые вообще над очагом висят или в парадах участвуют! Мне же на голову достаются хозяева один похуже другого! Маг, сотворивший меня, решил научиться фехтованию, в итоге обрубил веревку, которая держала огромную люстру и та шлепнулась на его седую голову, придавив насмерть! Второй хозяин решил поупражняться на драконе. В итоге он оказался в желудке, а я в груде человечьих костей, где и пролежал десять лет, пока меня не нашел один пастушок. Ну и этому дома не сиделось! Решил пойти с волшебным мечом на войну! Он последний разум потерял и бросился со мной на тяжелую кавалерию! Даже испугаться не успел! Ох! Если я буду перечислять всех своих хозяев то и за год не управлюсь, но ты краше всех! Вновь ржаветь в человеческих костях? Я страсть как боюсь мертвецов и вообще… – Заткнись! – рявкнул Родерик. – Иначе твое нытье услышу не только я, но и дракон. – А что? Он рядом? – испуганным шепотом спросил Сурт. – А то! Спи, завтра бой, – Родерик зевнул и закрыл глаза. – Просто представь, какое чудесное приключение тебя ждет. – Эх! Были бы у меня ножки, давно бы сбежал, – с искреннем сожалением пробормотал меч. Сквозь дремоту Родерик слышал, как тихонько ворчит недовольный Сурт, но сон уже протянул к нему руки и погрузил в долгожданный покой. – Слушай, хозяин. Пока не поздно, давай повернем назад. Обещаю быть послушным, – жалобно канючил меч. Он тоже видел надпись на огромном щите, прибитым на палку, вкопанную в землю. Надпись гласила: Осторожно!!! Злой дракон!!! Тут же рядом была пририсована башка довольно злобного и недружелюбного дракона. – Цыц! – зашипел Родерик. – Не видишь, дракон рядом! Сурт испуганно застонал, но замолк. Родерик двинулся дальше по заросшей травой дорожке. Наступил полдень, прежде чем рыцарь добрался, наконец, до логова дракона. Прямо посреди леса возвышалась небольшая гора, в которой зияла огромная темная пещера. Родерик остановился на безопасном расстоянии от нее и вытащил меч. – Ты что делаешь? Ты что делаешь? – трусливо заскулил клинок. – Давай уйдем, хозяин! – Помолчи же! – в ответ зашипел Родерик. Он никогда не дрался с драконами и теперь усиленно соображал, как же ему вызвать дракона на бой? – Ну? – через десять минут не вытерпел Сурт. – Мы долго будем стоять тут как дураки? – Будем стоять столько, сколько нужно, – отрезал рыцарь, пытаясь не опозориться перед собственным мечом. – Пока дракон не вылезет! – Пока дракон не вылезет? А если он в спячку лег?! Мы так сто лет простоим! – Ну, хорошо, что ты предлагаешь? – Позови дракона. – Чего? – По-зо-ви дракона, а еще лучше, пошли отсюда! Мало ли на свете принцесс? – Мне нужна эта. Эй, дракон! – Ну, кто же так зовет? – мерзко хихикнул меч. – Комар и то сильнее пищит. – Эй, дракон! – немного громче крикнул Родерик. Меч беззвучно сотрясался от истерического хохота. – ЭЙ, ДРАКОН!!! – выходя из себя, заорал Родерик. – Вот видишь? Тебя обманули! Нет тут никакого дракона! – облегченно вздохнул Сурт. – Как нет?! – завопил Родерик, поворачиваясь к пещере спиной и смотря на меч. – КАК НЕТ?!! – Не ори на меня! – завопил Сурт. – Это я на тебя ору?!! – Да ты! Если ты мой хозяин, то это еще не значит, что ты можешь на меня орать! – Это еще почему?!!! – Да потому что… ой! – пискнул меч. – Что ой?! Говори человеческим языком! – Обернись, хозяин! – Нет, он еще указывать будет, что мне делать! – горя праведным гневом возмутился Родерик. – Драакоон, – тоненько прошипел меч. – Ты не уводи разговор в сторону. Ты мой меч или не мой? Ты вообще… ЧТО???!!! – до рыцаря, наконец, дошел смысл последней фразы Сурта. – Я же говорю, дракон. Прямо за твоей спиной, – испуганно зашептал меч. Родерик как можно спокойнее обернулся. И увидел дракона. Настоящего. Всамделишного. Он сидел возле пещеры, сев на задние лапы и, склонив голову на бок, подобно гигантской собаке, с интересом слушал перебранку рыцаря и меча. Дракон был огромным. Черный, с изящной змеиной шеей, гигантскими лапами, блестящей чешуей, огромными крыльями и приличным набором зубов. Он выглядел… как самый настоящий и немного проголодавшийся дракон. Вот только в его желтых раскосых глазах сквозило сомнение пополам с неуверенностью. Родерик проглотил слюну, которая упорно не желала попадать в пересохшее горло. – Рыцарь, ты читать умеешь? – вкрадчиво и осторожно спросил дракон и выпустил из ноздрей небольшую струйку дыма. Голос у чудовища оказался тонким и писклявым, что совсем не вязалось с таким огромным телом. – Умею, – как можно более нейтральным голосом ответил Родерик дракону, пытаясь показать, что он совсем его не боится. – Тогда какого же рожна ты сюда приперся? – пропищал дракон и встал с земли. – Спасти принцессу, – пробормотал Родерик, отступая на несколько шагов от идущего на него дракона. – Ноги, ноги, хозяин! Тикаем! – шипел Сурт. – Принцессу? Может тебе еще и сплясать для полного довеска? – сомнение в глазах дракона гасло. В них стала появляться уверенность и решительность. – Придется мне тебя съесть, чтобы не мешал, когда я сплю. – Подавишься! – взвизгнул Родерик и со страху прыгнул на встречу дракону, выставив перед собой меч. – Берегись! У меня легендарный меч Сурт, убийца драконов! – Ты что делаешь?! – испуганно взвизгнул Сурт и ощутимо задергался в руке рыцаря, всеми правдами и неправдами пытаясь исчезнуть с пути дракона. – Пустииии! Дракон остановился как вкопанный, не донеся переднюю лапу до земли и, отклонив шею назад, внимательно и испуганно осмотрел шипящий и визжащий меч в руке Родерика. – Ты это, того, – неуверенно начал дракон, в глаза которого вернулась неуверенность и испуг. – Не шали, хулюган. Иди отсюда, а то съем! – Что? – Внезапная остановка дракона вдохновила Родерика на наступление. – Да ты знаешь, с кем разговариваешь, ящерица поганая? Да я тебя!!! Сконфуженный дракон медленно отступал к пещере. – Эй, босс! – заорал осмелевший меч. – Дракон отступает! Вперед! В рукопашную! Кольни его! Под брюхо кольни! Ух, я его сейчас! – Караул! – неожиданно запищал дракон и, взмахнув крыльями, устремился в небо. – Ййййхааа! – заорал Сурт и дернулся вслед за улепетывающим драконом, чуть не утянув в небо Родерика. – Спокойно Сурт! Спокойно! Мы победили! – успокоил рыцарь стремящийся полетать меч. – Как я его, босс? Раз! Два! Я же говорил, что мы справимся! Говорил? – Что-то не припоминаю, – хмыкнул рыцарь. – Кто-то орал, что пора делать ноги. – Да ладно, босс, – виновато отмахнулся меч. – С кем не бывает! Ну, запаниковал, ну, перенервничал. Пошли за принцессой! – Пошли, – согласился рыжеволосый принц, убирая Сурта в ножны, и направился в пещеру. Принцесса спала на кровати, находившейся в самом дальнем углу огромной пещеры. Тут было чисто и изящно, видно дракон позаботился о комфорте для своей пленницы. Как и все принцессы, она была прекрасна. Соломенные волосы, маленький аккуратненький носик, пухлые губки, осиная талия и все остальное, что должна была иметь любая приличная и уважающая себя принцесса. – Расплавь меня горн! – присвистнул меч и звякнул в ножнах. – Просыпайся, принцесса, – нежно проворковал Родерик, а затем поцеловал девушку в губы. – Что? – удивленно спросила она, открывая глаза и садясь на кровати. – Ты кто еще такой? – Я рыцарь, который спас тебя от ужасного дракона. – Ффу, – принцесса гадливо вытерла свои полные губы тыльной стороной ладони и посмотрела на Родерика голубыми глазами. – Как же вы меня достали! – Кто? – опешил рыцарь. – Все, – фыркнула принцесса и встала с кровати. – Вся твоя братия. Рыцари-идиоты! Ну, на кой вам нужно меня спасать?! Я вас просила?! Просила, спрашиваю?! – Ннет. – Родерик понял, что что-то пошло не так. – Так чего же ты сюда приполз?! Вот, живу себе, никого не трогаю, а тут шляются всякие, железом гремят, жить спокойно не дают! Да чтоб вы все провалились! Уууу! Я просто киплю! – Но принцесса! Я вас спас и теперь вы моя навеки! – робко запротестовал Родерик. – Твоя навеки? Твоя?!! Я вот тебе покажу – навеки! – принцесса схватила валявшуюся на полу сковородку и грозно двинулась на отступающего Родерика. – Ты что, тупой?! Ты не понимаешь, что вы все мне не нужны?! Что мне хорошо без всех вас! Без тебя и даже без этого дурацкого дракона! Кстати где он?! Не дракон, а тряпка! Трус паршивый, ни одного рыцаря не сожрал, видите ли, его мама не так воспитала! Он и меня-то похитил, чтобы над ним другие драконы перестали смеяться! – Без вас, принцесса, я не уйду, – сделал последнюю попытку Родерик, хотя и сам понимал, что такую стерву в дом он не приведет, иначе отец его просто выгонит из дворца. – Йяяя! – завопила принцесса и швырнула в рыцаря сковородкой. Родерик вовремя пригнулся, и сковорода ударилась о каменную стену пещеры. – Сваливаем, хозяин! – подал хорошую идею Сурт и Родерик выскочил из пещеры. – И найди мне этого глупого дракона! А то распугают зверей, потом ищи ветра в поле! Пусть эта образина принесет мне молока! – донеслись из пещеры вопли взбесившейся принцессы. – Слушай босс, ну на кой тебе эта стерва? Пошли домой, я тебе сотню нормальных найду, – пообещал меч. – Идем, тут ты прав, – согласился рыцарь. Принцесса не оправдала его надежд. – Вот только с драконом переговорю. – Все же решил повесить его голову в обеденной зале? – понимающе хмыкнул Сурт. – Не совсем, – неопределенно ответил Родерик и направился к дракону. Тот сидел за деревьями, но его было прекрасно видно. Дракон рыдал. Рыдал огромными слезами, которые скатывались по его морде и падали на землю. Под лапами дракона уже образовался небольшой пруд. – Что, убивать пришел? – всхлипнул дракон, опасливо покосившись на Родерика. – Нет, – Родерик сел рядом с драконом. – Ты мне лучше расскажи, как ты вляпался в эту историю? – Как, как, – всхлипывая и шмыгая носом, пропищал дракон. – Я не такой, как все. Я мирный дракон. Мама таким воспитала. Я даже огонь не могу зажечь, только дымок пускать. Все надо мной смеялись, говорили, что не настоящий я дракон. Даже принцессы не украл и сотню рыцарей не убил. Вот я и решил доказать… – Доказал? – хихикнул Сурт, за что получил хлопок ладонью от Родерика. – Куда там, – дракон разочарованно махнул передней лапой и снова всхлипнул. – Украл принцессу, а она оказалась вон какой. Достала! Обзывается. Командует. Принеси то, принеси это. Стерва. Ни один рыцарь не решился ее забрать. – И долго ты ее будешь терпеть? Почему не улетишь? – спросил Родерик. – Куда? – тоскливо вздохнул дракон. – Кому я такой нужен, какой из меня дракон? – Вон, видишь ту сосенку? – Родерик указал на одиноко стоящее дерево. – Вижу, – подозрительно ответил дракон, ожидая от Родерика какой-то подвох. – Сожги ее. – Я же говорю, что не умею, – разочарованно пропищал черный дракон. – А ты представь, что это твоя принцесса. Дракон задумался, подозрительно косясь на дерево, затем неуверенно икнул, вздохнул, а затем плюнул огромным сгустком огня, который спалил не только бедное и ни в чем неповинное дерево, но еще и участок земли в пару сотен ярдов. – Ух, ты! – восхищенно прошептал дракон. – Я смог! Я смог! У меня получилось! Я самый настоящий дракон! Спасибо! Спасибо! Дракон от счастья вскочил на лапы и попытался исполнить что-то вроде танца, чуть не придавив Родерика хвостом. – А не хочешь ли ты пойти со мной? – спросил рыцарь, когда дракон немного успокоился. – С тобой? – неуверенно спросил дракон. – А как же принцесса? Ее же должен спасти рыцарь, а я охранять. – А ты плюнь на нее, – предложил Сурт. – Ты настоящий дракон, так что эта ведьма тебе не нужна. – И то верно! Отлично! Я с тобой, рыцарь! – Меня зовут Родерик. – А меня Сурт! – поспешно вставил свое веское слово меч. – Рад знакомству, друзья. Меня зовут Карл! – дракон вежливо склонил черную голову. – Ты знаешь, где Улей, Карл? – Да, конечно. Рядом с Сумрачным лесом. – Ты отнесешь нас туда? Мне надо забрать меч брата. – Какой такой меч? – подозрительно спросил Сурт. – Надеюсь, никаких конкурентов, босс? – Успокойся, куда уж я без тебя, – успокоил рыцарь свой клинок. – Конечно же, я вас отнесу, залезай. – А как на счет принцессы, хозяин? – Переживу – ответил Родерик, понимая, что до скончания века все принцессы будут вызывать у него отвращение. Алексей Пехов, Анастасия Парфенова ПОД ФЛАГОМ МИЛОРДА КУГЕЛЯ Гулли ван Шайрх метался по палубе, словно разъяренный тигр. Мысленно. В реальном мире он стоял, заложив руки за спину, дымил трубкой и через полуприкрытые веки с ленивой небрежностью наблюдал за суетой, охватившей его корабль. Команда спешно готовилась к отплытию, Чуга надрывался за троих, гоняя матросов, и лишь капитан являл собой воплощение спокойствия, равнодушия и непробиваемой уверенности. Шкипер каперов не может себе позволить видимые проявления нервозности перед лицом цейтнота. И уж тем более никто из команды не должен видеть, как он прыгает по кораблю в истеричном нетерпении, всуе поминая всех океанских демонов. Даже если очень хочется. «Хапуга» – быстроходная трехмачтовая шхуна каперов, спешно снимающаяся с якоря посреди ночи и отправляющаяся в открытое море – зрелище не для слабонервных. Команда, в рекордные сроки извлеченная суровым боцманом из портовых кабаков и публичных домов, выражала свое отношение к происходящему громогласной руганью. Из-за совершенно неожиданно подвернувшегося дельца пришлось оставить и славный ром, и не менее славных женщин, всегда готовых подарить любовь храбрым пиратам за пару-тройку звонких пиастров. Мастер-канонир, руководивший погрузкой боеприпасов на борт, еще и успевал отдавать распоряжения двум своим ребятам, деловито набивавшим отсыревшим порохом вспоротый живот торговца. Покойник не далее как час назад пытался надуть Тома и подсунуть ему некачественный товар. Вонючий корабельный талисман, основательно угнездившись на верхней рее грот-мачты, оглашал воздух пронзительными, полными энтузиазма воплями и гадил на палубу, явно пытаясь ввести и так злого боцмана в состояние бешенства. Со стороны причала послышались крики, топот и… собачий лай. Капитан ругнулся себе под нос и внушительной, размеренной походкой направился к борту. Запыхавшийся первый помощник вбежал на корабль по сходням. Абордажная команда «Хапуги», в поисках которой ван Дога и был послан на берег, пренебрегла подобными излишествами и лихо перемахнула на палубу прямо через борт корабля, нисколько не смущаясь тем, что этот самый борт находился гораздо выше причала. Капитан скользнул глазами по ссыпавшимся на палубу фруанам и повернулся к приближавшемуся офицеру. – Все здесь? – О да, мой капитан. – Бельфлер, чьи всегда безупречно завитые темные кудри рассыпались по плечам, а дорогой камзол явно был надет в большой спешке, как ни в чем не бывало достал из рукава надушенный платочек и принялся стирать со щеки женскую помаду. Командир абордажной команды пребывал в отличном расположении духа, и даже столь спешный вызов на борт его нисколько не расстроил. Куда более недовольный первый помощник проворчал что-то, подтверждающее слова фруана. Капитан мрачно уставился во тьму летней ночи. Она постепенно оживала криками, светом факелов и истеричным собачьим лаем. Ван Шайрх по опыту хорошо зная, что, а точнее, кто вызвал этот переполох. Вне всякого сомнения, Бельфлер нарочно провел своих людей мимо вольеров, дабы позлить портовых псов. Иногда шкипер совершенно не понимал чувство юмора своего офицера. Если всю остальную команду можно было отыскать, просто заглянув в припортовые бордели, то, чтобы посреди ночи найти дюжину фруан, требовалось прочесать будуары самых благородных и недоступных дам города. Бордели – это слишком низко для изысканных ребят Бельфлера. Именно для поиска утонченных модников и был отряжен многоопытный и прослывший настоящим дипломатом в делах «вытащи бравого матроса из постели благородной дамы» первый помощник «Хапуги». Миссия его, как всегда, завершилась успехом. Однако, судя по концентрации приближавшихся к порту разъяренных мужей, уйти «тихо» проклятые ловеласы опять не пожелали. Но, по крайней мере, теперь все находились на берегу, драк на улицах прибрежного города не будет, а проклятый губернатор не станет брызгать слюной и чинить ван Шайрху препятствия. Сейчас на борту не хватало только юнги. И корабельного мага. Старый Моритан, служивший на «Хапуге» колдуном все те годы, когда ван Шайрх был капитаном охотников за удачей, выбрал именно сегодняшний вечер, чтобы тихо и мирно околеть от старости. Об этой досадной, неприятности и сообщил шкиперу посланный за колдуном Уй. Капитан, ругавшийся одновременно с тремя портовыми чиновниками по поводу доставки на судно продовольствия, воды и боеприпасов, рявкнул что-то про «нанять другого, но более живучего шарлатана», о чем сейчас уже начинал искренне жалеть. Великовозрастный юнга был верен до умопомрачения, зверски силен и столь же туп. Похоже, увидеть озадаченного сложным приказом Уя капитану «Хапуги» было уже не суждено. Придется уходить без него. Время поджимало. Выходить в море без морского мага на борту? Мысль не вызывала особого энтузиазма. Даже если заказ, врученный шкиперу нынешним вечером, казался до смеха легким и безопасным. – Заканчивай, Том! – хмуро бросил подошедший боцман. – Время. Мастер-канонир бросил на высоченного орка обиженный взгляд, но своих ребят отозвал. – Фсегда ты испортишь забафу, Чуга, – недовольно пропищал лысый карлик, наблюдая за тем, как двое пиратов выбрасывают тело несчастного торговца за борт. – Если твои парни так любят фаршировать тушки, отправь их к коку. Сковородка найдет им занятие, – пророкотал боцман. Том радостно осклабился, явно представив, сколько ласковых слов скажет корабельный кок, увидев столь «исполнительных» помощников, но все же произнес: – Этот гад получил по заслугам. Будет знать, как подсофыфать мне плохие боеприпасы! Фосемь бочонкоф сырого пороха! И он мне еще доказыфал, что эта фтука будет гореть! Законы наемников берегового братства были суровы. Они не любили, когда их надувают, и обычно отправляли лгунов на корм рыбам.- Все твои люди на борту? – спросил капитан. – А то! – гордо пискнул карлик и топнул маленькой ножкой. – Хоть сейчас к пушкам! – Надеюсь, до этого не дойдет… Что-то они сильно орут, месье Бельфлер. Если не секрет, кто вам подарил любовь на этот раз? Фруан загадочно хмыкнул, делано зевнул, прикрывая рот ладонью, а затем скучающе произнес: – По-моему, это, была дочка командующего гарнизоном, мой капитан. Очень приятная дама во всех отношениях. Собственно говоря, она не очень-то и сопротивлялась, пока не нагрянул ее папенька. Чуга весело заржал. Впрочем, его смех тут же перешел в недовольное ворчание, ибо Милорд Кугель соизволил слезть с грот-мачты и теперь пронзительно орал, требуя, чтобы на него обратили внимание. Крики на берегу все приближались. Скрипнув зубами, капитан скупо бросил: – Отплываем. – Юнги нет,- на всякий случай напомнил ему офицер абордажной команды. – Если этот тупица не может справиться со столь простым заданием, то пусть сидит здесь, пока мы не вернемся. Мы и так опаздываем. Отплываем, Чуга! – Убрать сходни! Отдать кормовые и носовые! Пошевеливайтесь, рыбьи дети! Поднять якорь! Топселя… – посыпались пролаянные громовым голосом боцмана многочисленные команды. Засвистел свисток. Суета на палубе удвоилась, хотя еще минуту назад казалось, что это просто невозможно. Загремела якорная цепь, захлопали поднятые паруса. Корпус корабля величественно дрогнул, заскрипел. В последний момент перед тем, как «Хапуга» отошел от причала, послышался торжествующий вопль горного тролля. Мощная, бугристая фигура юнги перемахнула через борт и приземлилась на деревянные доски, застонавшие под весом огромного тела. Через плечо Уя было перекинуто щуплое тело, судорожно сжимающее выдававший профессиональную принадлежность объемный мешок. Гулли ван Шайрх облегченно перевел дух и, разом забыв о тролле-полукровке и маге, бросился отдавать приказания. По дороге он едва не наступил на Милорда Кугеля, который не преминул закатить по этому поводу грандиозный скандал. Изящный и хищный, «Хапуга» уходил в ночь с полностью укомплектованным экипажем… Корабль мог запросто поспорить с заброшенным кладбищем. Мертвая тишина. Ошеломленное молчание. Никто, не произносил ни звука. Даже Милорд Кугель в кои-то веки заткнулся и с любопытством выглядывал из-под трапа, ведущего на мостик, стараясь как можно лучше изучить свалившегося на них новичка. Сейчас «Хапуга» больше всего походил на корабль-призрак. Слышен лишь шум волн, бьющихся о борта шхуны, да скрип корабельной снасти. Пока корабль покидал гавань, все были слишком заняты, чтобы обращать внимание на трофей Уя. Теперь же, когда маяк острова Агильо остался за кормой, все увидели ЭТО. – Забери меня бездна! – первым в себя пришел боцман.- Баба! Милорд Кугель, невесть как уже умудрившийся взобраться на плечо хмурого шкипера, тихонько чирикнул и дернул одной из своих лапок, явно подтверждая слова орка. Талисман «Хапуги» и «любимая» капитанская зверушка появлению женщины был удивлен не меньше людей, лоэтому старательно таращил выпуклые красные глазенки на нового корабельного мага. Точнее волшебницу. Женщина тоже молчала и, скрестив руки на груди, с вызовом смотрела на притихшую команду. Невысокая, тонкокостная, смуглая, с несколько резковатыми чертами лица. Явно откуда-то с южных островов. Серые живые глаза, густые брови, нос с горбинкой и крепко сжатые, упрямые губы. Множество морщинок в уголках глаз и черные, сплетенные в восемь косичек волосы. На первый взгляд женщине можно было дать лет тридцать. Магичка была облачена в длинное, до пят, простое темное платье. На шее женщины висели костяные бусы и разнообразные медальоны явно магического действия – черный с белыми крапинками камушек, желтая гладкая косточка, неровная медная звездочка. На тонких руках – тяжелые костяные браслеты с вязью рун, на указательном пальце левой руки – серебряное колечко. Видавший виды походный мешок лежал у ее ног. Капитан с тихим остервенением досчитал до пяти. Сегодня был явно, не его день. Посмотрел волшебнице в глаза. Все тот же вызов, любопытство и… капелька страха. Кажется, до нового члена команды стало доходить, на какой корабль ей довелось попасть. – Том, захлопни пасть,- бросил шкипер, и мастер-канонир закрыл рот, громко щелкнув зубами. Этот звук заставил говорить всех разом. Весь смысл поднявшегося галдежа сводился к тому, что женщина на корабле – это не к добру. Молчали только фруане. Бельфлер, как всегда, лишь иронично улыбался да изредка подносил к носу надушенный шелковый платочек. Мастеру квартердека не было никакого дела до глупых людских предрассудков. Шкипер набрал в грудь воздуха и рявкнул, разом прекратив птичий базар: – Хватит разговоров! У вас что, дел нету?! По местам! Команда разом занялась своими прямыми обязанностями. Ещё не хватало того, чтобы суеверные моряки нагнали на себя страху из-за бабы. Неуверенность в открытом море – прямой путь на дно… или на рею. – Госпожа… – Льнани. – Госпожа Льнани, позвольте поприветствовать вас на борту «Хапуги». – Несмотря на свое недовольство, шкипер старался держаться с волшебницей вежливо. – Я Гулли ван Шайрх. Гулли Ветер. Капитан этого корабля. Едва заметный наклон головы. – Думаю, вам следует немного отдохнуть. Через час приглашаю вас в свою каюту, на поздний ужин. Там и заключим контракт. – Где я могу разместиться? – Я уступлю вам свою каюту, пока ребята не вычистят логово Моритана, – галантно предложил Бельфлер. – Следуйте за мной, госпожа. Капитан, боцман, мастер-канонир и первый помощник наблюдали за женщиной, пока они шла по палубе. Один из фруан нес ее мешок и сыпал комплиментами. Этих ребят ромом не пои, только дай приударить за женщиной. – Быть может, стукнуть ее по голове чем-нибудь тяжелым и за борт? – с тоской в голосе произнес Том. – Последних мозгов лишился, идиот? – Кряжистый капитан наконец-то нашел выход своей ярости и обрушился на карлика, словно тропический шторм на легкую рыбацкую лодку. – Связываться с морским магом?! Я на такую глупость не пойду! – А я что? Я ничего! – сразу же затараторил мастер-канонир. – Скажи, Чуга, я федь только для пользы дела предложил! Женщина на корабле – это плохая примета. – Кого надо выбросить за борт, так это дебила, посланного нам небом. – Первый помощник картинно сплюнул за борт и покосился на ухмыляющегося тролля. – Уй, иди сюда, – поманил юнгу шкипер. Горный тролль радостно осклабился. Похоже, парень не понимал, что сейчас им крайне недовольны. – Уй,- вкрадчиво продолжил Гулли,- ты помнишь наши правила? – Да, капитан! – Ты помнишь, что женщинам не место на моем корабле? – Да, капитан! – все так же браво рявкнул гороподобный юнга. – Так какого же морского демона ты притащил ее на «Хапугу»?! – взбеленился шкипер. – Вы сказали найти мага. Я и нашел, – вытаращился Уй, не понимая, почему на него орут. – Ты нашел женщину! – Вы сказали про мага. А что женщин нельзя выбирать, мне никто не сказал, – пробормотал юнга. – Мага! Не женщину! Любого другого мага! Но не магичку! Улавливаешь разницу?! – грохотал шкипер, при каждом слове тыкая гиганта пальцем в грудь. Зрелище выходило презабавное. Огромный косматый тролль лишь глупо хлопал глазами, а капитан, едва достающий Ую до груди, орал и брызгал слюной. – Вы сказали – мага, я и привел мага. Мне выбросить женщину за борт и сходить за другим магом? Гулли в сердцах плюнул и, досчитав до десяти, попытался взять себя в руки. Он уже проклял тот день, когда взял к себе в команду такого кретина. – Сколько ты ей пообещал за контракт? – Стандартная ставка.- Уже лучше,- пробормотал шкипер, явно ожидавший, что юнга посулил новоприбывшей золотые горы и сокровища Девяти морей. – Так, значит, мне ее не надо выбрасывать за борт? – радостно осклабился Уй.- Она хорошая, только бегает быстро. Те люди ее так и не догнали. – Какие люди? – Не знаю. – Юнга задумчиво ковырял пальцем в ухе.- Те, которые за ней бежали. Я, правда, их испугал, зато нашел нам мага. Я молодец, правда, кеп? Том издевательски заржал. – Правда, Уй,- вздохнул капитан. Разум тролля был как у ребенка. На такого нельзя долго сердиться. Проще уж сразу прибить. Или хотя бы попытаться это сделать. – Чуга, найди нашему юнге занятие. Чтобы впредь помнил, что женщин на корабль брать не следует. – Слушаюсь, капитан! Думаю, для начала следует четырежды вымыть палубу, а потом вычистить котлы на камбузе. – Кстати, о камбузе. Скажи Сковородке, чтобы постарался с ужином. И пусть рулевой держит на звезду Русалки. Орк кивнул и, взяв с собой Уя, занялся насущными проблемами. Вернулся Бельфлер. Он уже успел переодеться в новый, не менее роскошный камзол и нацепить себе на голову дорогущий белый парик. Позер. – Что думаете, мой капитан? – Офицер абордажников казался хрупким и совершенно не приспособленным для своей работы человеком. Во всяком случае, такое впечатление складывалось у тех, кто видел Бельфлера впервые. Очень часто это ошибочное мнение стоило им жизни. Несмотря на кажущуюся хрупкость, фруан был опасным противником. – Неприятности. – Пока еще нет. – Бельфлер задумчиво теребил одну из золотых пуговиц своего камзола. – Но будут. Сегодня странный день. Вначале ваш приказ, потом эта женщина. Команда в недоумении. Вы приняли заказ без предварительного обсуждения с экипажем и… – Месье Бельфлер,- Гулли устало прикрыл глаза, – я уже пятнадцать лет командую ребятами. Разве когда-нибудь я что-нибудь делал во вред своим? – Нет, мой капитан. Вы всегда чтили законы берегового братства, и, насколько я знаю, недовольных на шхуне нет. Просто у всех такая спешка вызвала явное недоумение. Заказ стоит этого? – Вполне, – бросил Гулли. – Потерпите до ужина, я все вам расскажу. Бельфлер внимательно посмотрел на шкипера и отвесил вежливый поклон. – Вы капитан. Ужин был замечательным. На этот раз Сковородка превзошел самого себя. Гулли ценил кока именно за то, что тот мог в самые кратчайшие сроки приготовить из самых простых продуктов настоящие произведения кулинарного искусства. А хорошая и разнообразная еда во время долгого плавания – это то, что прекрасно поддерживало моральный дух разношерстной команды «Хапуги». Если не считать чавканья Тома, ужин проходил в полном молчании. Все офицеры заняты едой, и им было не до разговоров. Точнее, они опасались разговаривать, сидя за столом с незнакомым человеком. Присутствие волшебницы укоротило языки говорливых наемников. Гулли откинулся на спинку стула и из-под полуприкрытых век лениво оглядел свое воинство. Едва заметно усмехнулся. Забавное зрелище. Каждый из офицеров явился на вечерний ужин при параде, явно решив пустить пыль в глаза как своим товарищам, так и гостье. И каждый из них старательно делал вид, что столь яркую и богатую одежду они носят ежедневно. Даже Том, вечно щеголявший в драной, пропахшей потом и порохом рубахе, извлек из своего сундучка шелка и повязал на голову ярко-красный платок. Впрочем, волшебница на весь этот маскарад не обращала никакого внимания. Она уткнулась в тарелку и за весь ужин почти ни разу не подняла взгляда. Платье на Льнани осталось прежним, то ли она решила его не менять, то ли другого у нее попросту не было. Гулли прочистил горло. – Ну что же, теперь давайте займемся формальностями. Госпожа Льнани… – Просто Льнани. Пожалуйста.- Льнани, – смутился шкипер. – Хорошо. Теперь, когда вы попробовали еду с нашего стола, по обычаю берегового братства позвольте представить вам моих офицеров. – Мое имя вы уже знаете. Это Сальвар ван Дога, мой первый помощник и корабельный плотник. Ван Дога, смуглый усач – хмуро буркнул что-то, себе под нос. – Месье Бельфлер, мастер квартердека. Фруан, единственный из присутствующих, кто ел ножом и вилкой, отложил в сторону столовые приборы и отвесил даме изящный поклон, витиевато рассыпавшись в комплиментах о том, как он рад видеть на борту столь прекрасную женщину. На волшебницу этот словесный поток не произвел никакого впечатления. Она удостоила Бельфлера лишь вежливым, но прохладным кивком. – Том, мастер-канонир. Карлик оторвался от кружки с ромом и скорчил кислую физиономию, отчего сразу же стал похож на капризную вредную обезьянку. Из всех офицеров суеверный Том больше всего был недоволен тем, что на корабле появилась женщина. – Чуга, боцман нашей шхуны. Зеленокожий орк неожиданно красивым, богатым обертонами голосом, совсем непохожим на его обычный рев, пророкотал «очень приятно». – С формальностями покончено, давайте заключим контракт. Раздался возмущенный визг, и с потолка, прямо на жареную утку, упал Милорд Кугель. К'ник явно был взбешен тем, что его забыли представить, и теперь намеревался устроить скандал. – Это Кугель. Можно просто – Вонючка. Услышав эти слова, маленькое восьмилапое создание зло зашипело и щелкнуло зубками. – Хорошо! Хорошо! – примирительно буркнул капитан. – Это его светлость Милорд Кугель. В серых глазах волшебницы проснулись искорки интереса. В тропических широтах редко можно увидеть столь странное создание, как к'ник. Существо было размером с ладонь. Маленькое круглое тельце, покрытое редкой ярко-рыжей шерсткой, восемь тоненьких паучьих лапок, огромные красные глазищи и не менее огромная пасть с многочисленными иглами зубов. Нелепей и комичнее просто не придумаешь. – Очень рада знакомству, – совершенно серьёзно произнесла Льнани – У вас забавная зверушка, капитан. Том тихонько прыснул в ладонь, Сальвар едва не подавился ромом, а ван Шайрх принялся ожесточенно набивать табаком трубку. Сказать, что Вонючка был «его зверушкой», да еще и «забавной», мог только человек, впервые в жизни ступивший на палубу «Хапуги». Взаимная и страстная нелюбовь капитана и корабельного талисмана давно уже стала легендой. Ван Шайрх считал к'ника самым изощренным из проклятий, обрушенных на его голову завистливыми конкурентами и оскорбленными морскими духами. С того самого момента, как восьминогое недоразумение при первой встрече чуть было не откусило ему палец, удирая из клетки, шкипер «Хапуги» не переставал строить планы избавления от ненавистной, твари. Разумеется, капитан на корабле – хозяин и властелин, стоящий даже превыше богов и морских духов. И, разумеется, ему ничего не стоит приказать выкинуть вонючий и крикливый комок меха за борт. В своих мечтах. В реальном мире любые покушения на благосостояние Милорда Кугеля натыкались на одно-единственное препятствие: стойкое убеждение всей команды, начиная от начитанных и утонченных фруан и заканчивая гороподобным корабельным юнгой, в том, что удача «Хапуги» неразрывно связана со здоровьем и счастьем одного конкретного к'ника. Что, случись тому подавиться косточкой и околеть, везение тут же отвернется от пиратской шхуны – и что тогда делать честным морским бродягам? За своим шкипером наемники шли в самые жаркие схватки и ввязывались в самые сомнительные авантюры. Ради капитана команда даже была готова некоторое время обходиться без рома и жалованья. Но любые попытки того же самого капитана сварить корабельный талисман в супе, отравить его, «нечаянно» уронить на рыжего скандалиста абордажную саблю или хотя бы просто «забыть» в очередном порту немедленно встречались глухим ворчанием и мрачной угрозой неизбежного бунта. Такой веский аргумент, как перспектива оказаться повешенным на рее своей собственной шхуны, не мог не примирить шкипера с присутствием даже самого вонючего существа. Он и мирил. До тех пор пока Кугель в очередной раз не гадил на любимый камзол ван Шайрха или, еще лучше, прямо на разложенные на столе навигационные карты. И, вновь обнаружив, что от его личного сундука несет так, что все вещи проще выбросить, нежели отчистить, Гулли сжимал зубы и вступал в очередной раунд войны с ненавистным «талисманом». Он пытался «забыть» к'ника на взятом на абордаж и вот-вот готовящемся пойти ко дну корабле. Не вышло. Он «случайно» подсыпал в кормушку такое количество отравы, от которой бы умер целый кит. Милорд Кугель сожрал и не поморщился. Однажды кеп даже притащил на борт корзину с особенно злобными крысами, которые, по уверению продавшего их колдуна, гарантированно должны были сожрать любого корабельного кота. Увы. Результатом усилий было лишь то, что месяц после этого растолстевшая «его светлость» осоловело шатался по палубам, счастливо срыгивая длинные крысиные хвостики. А теперь Гулли вынужден был наблюдать, как магичка протянула к Вонючке тонкую руку с длинными, изящными пальцами. – Осторожнее, он кусается! Но Милорд Кугель, точно позабыв о своем мерзком нраве, блаженствовал под ладонью госпожи Льнани, щуря красные глазищи и чуть шевеля лапками. От его громогласного мурлыканья стекла в шкафу начали тонко вибрировать. Вонючка мурлыкал. Волшебница улыбалась. Капитан поймал себя на остром желании схватить одну за глупые косички, а другого за лапки и прямо сейчас отправить за борт. Пусть наслаждаются обществом друг друга в воде. Гулли ван Шайрх крутанул в пальцах трубку, достал заранее приготовленный договор и положил его на стол перед Льнани. Ван Дога поставил чернильницу и перо. Волшебница не притронулась к перу, а принялась изучать контракт. Молчание затягивалось: – Что-то не так? – нахмурился Гулли. – Ставка обычная для мага. Пять процентов от доли, причитающейся команде, исключая офицеров. – Нет, я просто задумалась. Простите. Она взяла перо, обмакнула в чернильницу и размашисто подписалась в углу контракта. Теперь, когда с формальностями было покончено, можно было переходить к основному разговору. Гулли отложил трубку. – Теперь о нашем новом заказе… Капитан тут же стал центром нераздельного внимания всех сидевших за столом. Даже Бельфлер, хотя он и продолжал расточать улыбки и потягивать изысканное вино, как-то неуловимо подобрался. Дама была забыта. – Два дня назад из порта Малой Каньи вышел курьер, направляющийся к западному архипелагу. Через четыре дня до полудня мы должны встретиться с ними в точке рандеву у Лошадиных. Зубьев и передать документы от губернатора Агильо. Он сделал намеренную паузу, наблюдая за реакцией. Ван Дога и Бельфлер обменялись острыми взглядами, но промолчали, зная, что он еще не закончил. В желтых глазах Чуги, как всегда, нельзя было прочитать ничего определенного. В атаку ринулся только Том: – Капитан! С каких это пор «Хапуга» стал работать сраным курьером? Гулли оскалился. – С тех самых, когда за работу курьера стали платить такие деньги! Он назвал сумму. Над столом повисла уважительная тишина. – Может, мне и прафда стать курьером? – задумчиво протянул Том. – Он даже выплатил аванс. Осторожный ван Дога нахмурился. – Почему этот скупердяй Юций решил заплатить такие деньги за доставку каких-то бумаг? – За доставку в срок, – уточнил Гулли. – Если мы не успеем к точке рандеву, канейцы уйдут, а вместе с ними и надежда на заработок. Так получилось, что «Хапуга» был единственным быстроходным кораблем в порту Агильо, способным немедленно сняться с якоря и дойти до Зубьев к назначенному часу. – Да уж вряд ли на такое способны калоши, которые в Агильо называют военным флотом, – не без презрения пробормотал ван Дога. – Мы были единственным вариантом Юция, и это позволило мне торговаться в свое удовольствие. И все равно агильская гадюка согласился слишком легко. Ван Шайрх нахмурился, вспоминая… Поздний вечер, душный и жаркий в этих широтах. Губернаторская вилла, роскошная обстановка которой почти достигла границ полной безвкусицы. Человек, сидевший за столом напротив капитана, давно уже превзошел все эти границы. Завитые редкие волосы, напомаженная бородка, дорогая одежда, притворно-изысканные манеры. Губернатор Агильо напоминал Гулли неудачную карикатуру на Бельфлера. Те же притязания, но лишенные даже намека на присущий фруану стиль и изысканность истинного вельможи. – Как вы находите мою коллекцию айских шкатулок, капитан? – Юций встал из-за стола, подошел к полкам, на которых стояли темные резные ящички различных форм и размеров. Гулли, которому надо было уже бежать и готовить к отплытию корабль, сжал зубы. Опыт подсказывал, что проще дать этому идиоту выговориться, чем начинать очередной никуда не ведущий спор. – Очень впечатляюще,- сдержанно ответил он. – Моя маленькая страсть. – Губернатор с мечтательной улыбкой провел пальцами по резной крышке. – Знаете ли вы, что за каждой такой шкатулкой стоит своя история? Своя смерть. Во времена расцвета Айской империи провинившиеся вассалы получали в них ритуальные желтые шнуры, на которых они должны были повеситься в знак признания власти своего господина. Меня всегда завораживал этот обычай. Маленькие ящички, несущие в себе смерть. На мгновение в лице Юция мелькнуло что-то, напоминающее гадюку, от которой он и получил свое прозвище. Но уже в следующий миг это вновь был жадный, мелкий и неизлечимо глупый человек, к которому, после почти годового знакомства, Гулли не испытывал ничего, кроме презрения. – А теперь в подобных шкатулках перевозят важную государственную переписку, полную вежливых оборотов и пожеланий всякого благополучия. Иронично, не так ли, капитан ван Шайрх? Губернатор, наконец, поставил злосчастную шкатулку перед флибустьером. – Вот ваш груз, капитан. Вы уверены, что сумеете к назначенному часу? – Это не айская шкатулка, губернатор. – Вы правы, – легко согласился заказчик. – Айские шкатулки слишком редки, чтобы, ими разбрасываться. Это копия. – Моя шхуна самая быстроходная на Агильо, – сухо заверил его Гулли. – За те деньги, которые я вам плачу, лучше бы так оно и было. – На лице Юция появилось обычное для него обиженное выражение, как будто весь мир был ему что-то должен и просрочил уже все кредиты. Когда губернатор Агильо не рассуждал о собственном величии и не жаловался на несправедливости судьбы, он обычно вымещал гнев на тех, кого считал беззащитными. С первой же встречи Гулли дал понять, что ни он сам, ни экипаж «Хапуги» под эту категорию не подходят, но все равно терпение его было на исходе. – Можете идти, капитан, – барским жестом отпустил его Юций.- Не стоит задерживаться, когда каждая минута у вас на счету. Помните о сроках. Капитан взял шкатулку, и на мгновение ему показалось, что она теплая. Даже странно. Уже у дверей он обернулся. Было что-то очень нехорошее в этой прощальной улыбке Юция. Агильская гадюка казался слишком довольным заключенной сделкой… – Вам что-то не нравится в заключенной сделке, мой капитан? – тихо спросил Бельфлер. Порой проницательность фруана здорово действовала Гулли на нервы. – Мне не нравится заказчик, – честно ответил Гулли. – Не было еще ни одного случая, чтобы Гадюка не попытался так или иначе отвертеться от соблюдения договора. Основная причина, почему я решился на этот рейд, заключается в том, что по его завершении мы сможем расторгнуть контракт и убраться куда-нибудь, где никто никогда не слышал об острове Агильо. Эта перспектива была встречена настоящим взрывом энтузиазма. Даже волшебница вдруг осела на стуле, как будто ее оставило старое, ставшее привычным, точно воздух, напряжение. Чуть меньше года назад остров Агильо вступил в войну с островом Утуга, и поскольку военные силы обеих сторон оставляли желать лучшего, и те и другие широко пользовались услугами наемников. Поначалу перспектива поучаствовать в провинциальной, но щедро оплачиваемой войне казалась очень привлекательной. Но довольно скоро выяснилось, что у подобного способа заработать имеются существенные недостатки. И главный из них звался Юций оф Агильо. Губернатор умудрялся уклоняться от выплаты причитающихся наемникам денег такими причудливыми способами, о которых не слышал даже опытный в подобных делах ван Дога. Более того, Юций был столь жаден и глуп, что перспективы захватить под его чутким руководством существенную добычу равнялась почти нулю. До сих пор Гулли ни разу не позволил этому слизняку себя надуть, но экипаж «Хапуги» был по горло сыт и островом Агильо, и его губернатором. Их держал только контракт. – И все равно, – нахмурился ван Дога, – столько денег за задание, где даже не придете рисковать собственными шкурами? Да еще от Гадюки? Что-то тут нечисто. Капитан выпустил изо рта кольцо дыма. – Значит, ничто не мешает нам быть более бдительными. – Что за бумаги? – Не знаю. Они в шкатулке, а на ней печать. Я не собираюсь терять деньги из-за своего любопытства; – Простите, капитан,- неожиданно подала голос Льнани, – могу я задать вопрос? – Я внимательно вас слушаю. – Какова моя роль в этой истории? – Магическая поддержка корабля. – Да? И что вы подразумеваете под «магической поддержкой»? – То, что умеет делать любой морской маг…- чеканя каждое слово, произнес ван Шайрх и осекся. Подозрительно сузил глаза – Или вы хотите сказать, что не являетесь магом? – О нет, капитан. Я маг. Чуга облегченно вздохнул. – Вся беда в том, что я не являюсь морским магом и совершенно не имею понятия, как работать со стихиями и что должен делать этот самый морской маг. В капитанской каюте повисло ошеломленное молчание. Даже Бельфлер не донес вилку до рта. – Нам был нужен морской маг, а не какой-то другой,- стараясь сохранять спокойствие, процедил шкипер. – Я впервые об этом слышу, – призналась Льнани. – Разве Уй…- Дальше первый помощник продолжать не стал. И так все было понятно. – Тролль сказал, что вам нужен маг. Он не говорил какой.- Похоже, волшебница тоже чувствовала себя неловко из-за возникшего недоразумения. Орк, сидевший напротив волшебницы, заскрежетал зубами, явно намереваясь при первой же возможности прибить нерасторопного юнгу. – И вы даже не поинтересовались, какой маг нам нужен? – Понимаете, месье Бельфлер… – Она помялась, не решаясь продолжить. – В то время мне было не до этого. Губернатор Агильо возжелал мою голову, а ваше судно было прекрасной возможностью выпутаться из возникшей ситуации. Я и думать не думала, что вам важна специализация волшебника. – Почему же губернатор возжелал вашу голову? – спросил ван Дога. – О! – Она едва заметно улыбнулась. – Понимаете, он не очень жалует магов моей профессии. – Какой фы маг? – внезапно спросил Том.- Какая школа? Она смерила карлика сомневающимся взглядом, но после недолгого колебания, ответила: – Школа Ниссэ. – Темная! – ахнул мастер-канонир, едва не рухнув со стула. – Я же гофорил: не к добру фсе это! Все смотрели на женщину, как будто видели ее в первый раз. Ван Дога, сидящий но правую руку от Льнани, отодвинулся. Об ученицах школы Ниссэ, расположенной на далеких южных островах Саараяны, ходило множество жутких историй. Большинство конечно же сплошные небылицы, но все рассказчики сходились в одном: тех, кто якшается с демонами, духами, покойниками и темным волшебством, следует сторониться. – Госпожа Льнани…- пришел в себя капитан,- вы позволите мне поговорить с офицерами? – Конечно, капитан, – легко согласилась волшебница и, отодвинув стул, встала. – Спасибо за прекрасный ужин. До6рой ночи. После того как закрылась дверь, они молчали еще несколько минут. Был слышен лишь скрип корабля и чавканье Милорда Кугеля, дорвавшегося до всеми забытой утки. – Мы можем расторгнуть контракт? – Бельфлер взял быка за рога. – Нет! – бросил капитан. – У нас нет никакого повода к этому. В контракте говорится, что мы нанимаем мага. Просто мага. О том, что это морской маг, ничего не сказано. – Но это подразумевается, – хмыкнул Чуга, теребя золотую сережку в левом ухе. – Юридически мы не имеем никакого права расторгнуть контракт.- В прошлой жизни ван Дога имел совсем другую профессию. – Так что можем поздравить Уя с приобретением тёмного мага. – А теперь-то мы можем фыбросить ее за борт? – вякнул Том и тут же выругался – Милорд Кугель опрокинул на его рубаху соусницу. – Никто ее я пальцем не тронет, Том! Ты понял?! – Да, капитан. Никто ее пальцем не тронет,- послушно промямлил карлик, оттирая рубаху. – Я просто так предложил. Я же не дурак ффязыфаться ф бой с темной! – А также никто из команды не должен, знать, кто она такая. – Но кеп… – Никто! – Хорошо. Но рано или поздно они узнают. – Мне больше нравится «поздно». Месье Бельфлер, присматривайте за нашим новым магом. «За нашим новым бесполезным магом», – закончил капитан про себя. Благодаря попутному ветру шхуна шла быстро. Во всяком случае так считала Льнани. Порой волшебнице казалось, что еще миг – и корабль превратится в дельфина и на несколько секунд взлетит над волнами. Удивительно, но такую впечатляющую скорость «Хапуга» развил без всякого вмешательства магии. На осторожное предложение Льнани попытаться создать попутный ветер или попросить кого-нибудь из морских демонов «подтолкнуть» судно в нужном направлении капитан, к облегчению волшебницы, ответил твердым отказом. «Хапуга» шел своим ходом, послушный четким действиям команды. Льнани оставалось лишь удивляться столь слаженной работе разношерстного экипажа наемников. Волшебница хмыкнула и скривила гу6ы. Эти морские волки больше походили не на наемников, а на пиратов. Впрочем, если ее новые «друзья» желают называться наемниками – это их право. Льнани будет называть их так, как они захотят. Люди здесь собрались серьезные, и после вчерашнего недоразумения волшебница старалась стать как можно незаметнее. Пальцы магички медленно перебирали бусины на прицепленном к поясу ожерелье черного жемчуга. И с каждой бусиной она, повторяла про себя, точно в детской считалочке: «Они убьют меня… они меня убьют… они выкинут меня за борт… они не решатся выкинуть меня за борт…» Животный, едва скрытый под покровом самообладания страх был бы забавен, если бы не был так реален. Она вполне трезво оценивала свои силы и понимала, что если начнутся неприятности, то даже дипломированному магу школы Ниссэ не выстоять против такой оравы. Ну, пятерых, быть может, семерых она еще скрутит, а потом в атаку пойдут фруане, и вряд ли ей дадут время подготовить заклинание, способное справиться с этой абордажной командой. Сейчас Льнани оставалось лишь одно – превратиться в маленькую серую мышку, не крутиться у экипажа под ногами и надеяться на слово шкипера. Сегодня утром ей было торжественно обещано, что после выполнения задания наемники доставят ее в ближайший порт, а не бросят на каком-нибудь необитаемом острове или, того хуже, не отправят искать сушу вплавь. Ловцы удачи, быть может, и суровые люди, но не жестокие. Они не будут издеваться и желать ее крови без веской причины. Тем более что платой за это может оказаться предсмертное проклятие адепта Ниссэ. Да и вечно угрюмый капитан, кажется, отличается изрядной долей осторожности и не собирается без нужды связываться с магом; Если не делать пиратам… простите, наемникам неприятностей, то и они не причинят ей вреда. Волшебница успокаивала себя этими логичными доводами, но спокойствие не приходило. Наверное, потому, что ранее она на кораблях вольного берегового братства не бывала, но зато достаточно наслушалась кровавых историй, где каждый экипаж, ходивший под черным флагом, отличался изрядной жестокостью и больше доходил на зверей, чем на разумных существ. Но истории – это одно, а действительность – совсем другое. Экипаж «Хапуги» не производил впечатления изуверов и садистов. Да и черного флага не было. У них вообще не было флага. Вопросительное чириканье отвлекло Льнани от тревожных мыслей. Милорд Кугель, нахохлившись, расположился у ее ног. Волшебница присела и осторожно погладила к'ника по рыжей всклоченной шерстке. Милорд Кугель закатил глаза в экстазе и довольно забулькал. Похоже, это нелепое сварливое создание не слишком часто одаривали лаской. – А он вас полюбил. – Бельфлер, как всегда облаченный в лучшие одежды, подошел к ней совершенно бесшумно. – Обычно чужаков этот парень, кусает. – Значит, мне повезло, – хмыкнула Льнани и, чтобы загладить некоторую сухость своих слов, спросила: – Как он попал к вам на корабль? Фруан пожал плечами: – Откровенно говоря, не знаю. Вам лучше спросить у капитана. Милорд Кугель и шкипер не разлей вода уже не первое десятилетие. – А мне показалось, что они не очень-то друг друга жалуют. – Совсем не жалуют. Капитан не избавляется от своего многолапого дружка лишь потому, что команда «Хапуги» считает Милорда Кугеля талисманом. Якобы он приносит нам удачу. Но только между нами… Признаюсь, многие с радостью бы избавились от к'ника. Слишком уж он горластый и злопамятный. – Вот как? – Да-да. Хотели пару раз выпроводить его вон, но ребята просто не могут отказать себе в удовольствии наблюдать, как Гулли мучается с этой бестией. Поэтому и делают вид, что без Милорда Вонючки, они не пойдут ни в один поход. Милорд Кугель надулся и зло зашипел. Льнани звонко рассмеялась: – Бедняга капитан! – Я рад, что смог вас развеселить. – Вам ведь поручено следить за мной, не так ли, месье Бельфлер? – неожиданно спросила волшебница у своего собеседника. Фруан нисколько не смутился. – Мне больше нравится слово «приглядывать». – Передайте капитану, что он может не волноваться из-за меня. Я не собираюсь делать глупостей. – О! Я в этом нисколько не сомневаюсь, Льнани! – Тонкие губы офицера растянулись в вежливой полуулыбке. – Мое присутствие скорее для вашей же безопасности. Если вдруг будут… – Бельфлер замолчал, подбирая нужные слова. – Если вдруг будут непредвиденные обстоятельства. – Можно задать вам вопрос, месье Бельфлер? – Я в вашем полном распоряжении. – Скажите, ваше имя на языке фру действительно означает… «прекрасный цветок»? В глазах фруана плескался откровенный смех. Он изысканно поклонился, подметая палубу пером своей шляпы. – Совершенно верно, госпожа Льнани. И разве это имя мне не подходит? – И улыбнулся, прекрасный и благоухающий цветами. Льнани закусила губу. – И вы, и ваши… люди… чистокровные фруане? – Да, – так же легко согласился Бельфлер. – Забавно… я ни разу в жизни не видела настоящих представителей вашего народа. Лишь полукровок. Даже четвертькровок. – Полукровки – это, уже не фруане. Это люди. У них отсутствует Дар. – Да, я слышала об этом. Но, к сожалению, ни разу не видела его проявления. – Мой народ не очень любит путешествовать. – Тогда что же заставило вас и ваших людей оставить остров Фру? Он посмотрел ей прямо в глаза и абсолютно ровным голосом сказал: – Фру для нас забыт. Мы изгои, и нам некуда возвращаться. Зато в абордажную команду нас приняли с распростертыми объятиями. Теперь эта шхуна наша родина. – Простите… Я не хотела. – Не за что извиняться.- В серых, глазах не было ни тени эмоций, но Льнани, отнюдь не отличавшейся робостью (попробуй-ка оробей, когда общаешься со злобными и злопамятными темными духами), захотелось провалиться под палубу. Этот человек, несмотря на безупречные манеры и изящную обходительность, заставлял ее чувствовать себя непривычно уязвимой. Нет, не человек. Фруан. Бельфлер протянул волшебнице руку. Единственный, кто, кажется, не боялся к ней прикасаться. – Льнани, вы разрешите устроить для вас экскурсию по нашему кораблю? Она не позволила себе даже секундного колебания, которое могло бы выдать внутреннюю неуверенность. Положила руку ему на локоть. – С удовольствием, месье Бельфлер,- промурлыкала волшебница. Прошло еще несколько дней безумной гонки по морю, прежде чем впередсмотрящий увидел землю. Все эти дни Льнани не оставалось ничего другого, как проводить время в компании Милорда Кугеля, который не отходил от волшебницы ни на шаг. Чуга как-то пошутил, что Вонючка, кажется, нашел себе даму сердца. Команда «Хапуги» постепенно привыкла к тому, что на корабле женщина, и лишь Том нет-нет да и шептал, что баба на шхуне – это не к добру. Но после того как Милорд Кугель нагадил мастеру-канониру во время очередного ужина в капитанской каюте прямо в тарелку, карлик старался с к'ником не связываться и держал свое мнение о присутствии дамы на «Хапуге» при себе. Из всей команды за эти дни Льнани общалась лишь с приглядывающим за ней Бельфлером, недалеким Уем да Милордом Кугелем. Капитан ее избегал, и был день, когда волшебница не обмолвилась с ван Шайрхом даже словечком. Шхуна медленно шла в четверти мили от обрывистого берега. Волны с глухим рокотом разбивались о черные скалы. Лошадиные Зубья во всей своей красе. «Хапуга» полз вдоль берега вот уже целых полтора часа. Команда работала, Льнани скучала. Волшебнице не оставалось ничего другого, как гладить приставучего Милорда; Кугеля, основательно обосновавшегося у нее на коленях, да смотреть на проносящийся за бортом берег. Никакой растительности не было, судя по всему, когда-то здесь свирепствовал вулкан. Или магия. Достаточно неприятное место. Оно навевало на волшебницу тоску. Нет. Скорее тревогу. Эта земля… Хотя… Льнани нахмурилась, анализируя ситуацию. Унылый ли пейзаж был причиной ее необъяснимой тревоги? Нет. Что-то другое. И гора-а-аздо раньше. Еще в первый вечер. Да. Так и есть. Просто после появлений на корабле все пошло кувырком и ей было не до смутных тревог. А утром вроде отпустило, и только теперь вновь появилась едва ощутимая боль в висках. Льнани вполне доверяла своим предчувствиям, а главное – своему опыту. А сейчас и опыт и предчувствия в один голос говорили об опасности, находящейся на шхуне. Волшебница закрыла глаза, позволяя своему сознанию свободно плыть на ветру. Позволяя ощущениям приходить, когда им того хочется. Теплое тельце Милорда Кугеля на коленях. Соленый бриз в лицо. Чуть отдающий гнильцой запах тропического дождя… Она резко выпрямилась, заставив к'ника с возмущенным воплем скатиться вниз. Снова расслабилась, нервно теребя один из амулетов. Глупость какая! Похоже, прошедшие дни утомили ее больше, чем казалось на первый взгляд. Дождевого демона можно встретить только в свите высокородного колдуна с Охоры – это знают все. А в том, что среди команды нет ни одного колдуна, тем более охорского, Льнани была абсолютно уверена. Что за ерунда здесь творится?! Конечно же можно поговорить с капитаном, но поверит ли он ей? Не посчитает ли бредом склонной к паранойе бабы? Если и был кто-то, кого осторожный капитан ван Шайрх хотел видеть на борту своего корабля меньше, чем мага-женщину, так это мага-женщину, страдающую сумасшествием. Льнани начала внимательно изучать палубу и матросов. Ничего. Все заняты своими делами. Никто и в ус не дует. Разве что Милорд Кугель, уже успевший взобраться на рею бизань-мачты, визжит, словно его режут. Что бы ни находилось на корабле, но пока оно спит. Точнее дремлет, и бить тревогу рано. Но надолго ли этот сон и не поздно ли будет тушить дом, уже полностью охваченный пламенем? С демонами шутки плохи. Льнани тряхнула головой. Хватит! Страх перед угрозой оказаться акульим завтраком превращал ее в нервную, неуверенную в себе и своих силах девчонку. Так продолжаться не может! Она поговорит с капитаном ван Шайрхом. Спросит, знают ли наемники, что делают. Пускай уж лучше считают ее ненормальной… Она поискала взглядом шкипера, но на мостике того не было. Лишь первый помощник. Поговорить с ним? Нет, лучше сразу с ван Шайрхом. Иначе придется дважды ощущать себя дурой. Остается ждать, пока не вернется капитан. Минуты проходили в ожидании, Льнани наблюдала за тем, как Том с двумя другими матросами играют в кости, и бросала обеспокоенные взгляды туда, где стоял рулевой и первый помощник. Капитана не было. По баку разнеслась грустная мелодия. Один из фруан играл на скрипке. Насколько могла заметить волшебница, фруане не принимали никакого участия в повседневной работе команды. Большая часть абордажников совсем не поднималась наверх, предпочитая скрываться в недрах корабля. Те же, кто находился на палубе, занимались чем угодно, но только не работой. Как всегда разряженные в шелка и бархат, эти изящные ребята, манерам которых могли бы позавидовать придворные из любого приличного островного королевства, били баклуши, пили вино, играли на скрипке или декламировали стихи. Двое абордажников точили страшного вида изогнутые тесаки. Льнани вообще не понимала, как эти люди могут владеть столь неподходящим для них оружием. Утонченным красавцам гораздо больше подходили шпаги или рапиры, а не эти громадины. А если учесть, что у каждого из абордажников было припасено по паре подобных клинков… Волшебница могла только догадываться, какой вид у ребят Бельфлера, когда они идут в бой. Сам же Бельфлер сейчас устроился на пустом бочонке из-под пороха и, ни на что не обращая внимания, занимался своим маникюром, ловко орудуя маленькой женской пилочкой для ногтей. Самое же интересное в этой ситуации было то, что остальные члены команды «Хапуги» воспринимали отдых фруан как само собой разумеющееся. Никто из наемников не роптал, что он, мол, работает, а эти разряженные павлины отдыхают и не то что паруса поднять, даже палубу вымыть не хотят. А между тем ломота в висках нарастала. Если так пойдет и дальше, то часа через два она рискует потерять сознание от боли. Хватит! Пора действовать? А там будь что будет! Словно отвечая на ее призыв, появился капитан. Льнани решительными шагами направилась к нему. – Мы опережаем время прибытия на целых два часа… – услышала Льнани слова ван Дога. – Подождем. Нам торопиться некуда. – Капитан, нам нужно пого… – начала Льнани, но ее перебили. – Корабль! – раздался вопль впередсмотрящего. «Хапуга» как раз вышел из-за скалистого мыса, Лошадиные Зубья остались позади, и перед взорами всей команды появился пузатый трехмачтовый бриг. Корабль стоял в бухте, на спокойной воде. Паруса спущены. Сейчас он казался размером не больше игрушечного. – … на…! – с чувством произнес Том. – Это и есть ваш каньийский курьер, мой капитан? – очень спокойно поинтересовался Бельфлер. Гулли ничего не сказал, а достал подзорную трубу. Достал лишь для того, чтобы потянуть время. Он и так прекрасно видел, под каким флагом этот бриг. Это был не флаг Малой Каньи. Это был флаг Утуги. Государства, с которым команда шхуны сражалась без малого целый год. – Похоже, нас надули, кеп. Не было никакого курьера. – Похоже, – угрюмо бросил ван Шайрх, отчаянно решая, как выбраться из возникшей ситуации. Боль ударила в виски Льнани, заставив ее покачнуться. – Капитан! – Голос женщины зазвенел. – Я должна с вами поговорить! Гулли ван Шайрх не обратил на волшебницу никакого внимания. – Месье Бельфлер, готовьте своих ребят. Чуга! Свистать всех наверх! Раздался свисток боцмана. Команда забегала. – Том! Орудия к бою! – Наши шестнадцать пушек против его двадцати. А еще маг. Плохой расклад,- покачал головой ван Дога. – Посмотри на его осадку! Он же едва воду пушечными портами не черпает! Никакого маневра. Прорвемся! – Капитан! Я должна… – Не сейчас! – рявкнул он. – Поднять Милорда Кугеля! Кто-то из наемников стал поспешно поднимать флаг. Черный. Белым пятном на черном полотнище выделялся силуэт к'ника и две скрещенные берцовые кости. – Что вы делаете? – Щиплем цыпленка, Льнани! Это военный бриг Утуги. Враг. К тому же груженный. Не знаю, как они здесь оказались и кого ждут, но если мы оставим их на плаву, то корабельный маг передаст послание утугской эскадре, которая, узнав о нашем визите, устроит за шхуной такую охоту, что из Зубьев выберется разве что Милорд Вонючка. Да и то только если неожиданно отрастит крылья. К'ник, услышавший это заявление, возмущенно завопил. – Капитан, дело серьезное… – Очень. Вы можете нам помочь? – Нет, я не… Я не о том хотела пого… – Раз не можете, не крутитесь под ногами! Идите в каюту, здесь может быть небезопасно! Льнани упрямо затрясла головой. Виски сдавило стальным обручем тупой боли. Милорд Кугель, дабы удобнее было наблюдать за предстоящим боем, взгромоздился прямо на треуголку капитана и теперь гордо обозревал окрестности и, как видно, собирался «командовать» битвой. Бельфлер, сейчас необычайно серьезный и собранный, стоял на палубе вместе со своими людьми. Вокруг двух дюжин фруан крутилось несколько матросов с вешалками. Абордажная команда фруан поспешно снимала с себя дорогие одежде и передавала матросам. Те в свою очередь уносили принятые камзолы парики, сапоги, перевязи и прочий ворох одежды с палубы. Кто-то тащил страшные абордажные тесаки для Бельфлера. – Вам не стоит на это смотреть, Льнани,- сказал ей капитан, засыпая в пистолет пороху. – Уверяю вас, я видела голых мужчин и раньше. – Я не о том… – Я знаю. Сейчас Льнани ни за какие сокровища всех Девяти морей не ушла бы с палубы. Магичка была достаточно умна, чтобы всей душой желать оказаться как можно дальше от предстоящей битвы. Но глухая боль, сдавившая голову, означала опасность куда более серьезную, чем вражеские ядра, и, похоже, никто, кроме нее, этого не понимал. А значит, если схватку с утугцами можно было смело оставить на наемников, то со всем остальным придется иметь дело ей самой. И попытка спрятаться в каюте вряд ли окажется очень продуктивной. На вражеском корабле наконец заметили пиратов, и началась суета. Горн трубил тревогу, кто-то поднимал якорь, кто-то открывал пушечные порты, кто-то поспешно лез на мачты и спускал паруса. – Чуга! Снимай всех канониров с левого борта! Поведешь свою группу за фруанами! – Понял, кеп! Наемники суетились вдоль правого борта, заряжали мушкеты. Рулевой держал курс прямо на вражеский бриг. Льнани двумя руками вцепилась в поручень мостика и расширенными глазами смотрела, как корабль Утуги увеличивается в размерах. К ним подошел Бельфлер. Абсолютно голый, несущий на каждом плече по огромному двуручному тесаку и не испытывающий по этим поводам ни малейшего смущения. – Атакуем на сближении, мой капитан? – Да, месье Бельфлер. – Команда? – На ваше усмотрение. Но не бесчинствуйте понапрасну. Фруан кивнул и ушел к своим соратникам. Льнани задумчиво проводила глазами его фигуру, размышляя про себя обо всех подтекстах, которые крылись в последней фразе ван Шайрха. – Проклятье! Вокруг вражеского корабля замерцало едва видимое поле. Морской маг противника не зря ел свой хлеб. – Все! Теперь пушками с ними не справишься! Мы не можем по ним стрелять! – А они по нас? – А они могут, – ответил за капитана первый помощник. В подтверждение его слов громыхнуло, и на носу брига взвилось дымовое облачко. Спустя секунду выпущенное ядро упало в воду, не долетев до «Хапуги» каких-то двадцать ярдов. Милорд Кугель от переизбытка чувств навалил на треуголку шкипера. Тот с проклятьем отбросил к'ника вместе с изгаженной шляпой в сторону, – Пристрелочный! – сплюнул ван Дога. – Через минуту они будут дырявить нам корпус. Вы сможете создать нам такой же щит? – Нет,- с сожалением покачала головой волшебница. Она уже достаточно рассмотрела защищающее корабль противника поле, чтобы понять, что не сможет его продублировать. Это была монолитная энергетическая полусфера, питавшаяся силой плещущихся у борта брига волн и опиравшаяся на какой-то артефакт, скорее всего специально созданный именно для этой цели. Структура заклинания проста и элегантна: форма задана одним-единственным уравнением, напряжение равномерно распределено по всей поверхности. Ни слабых мест, ни уязвимых точек, с помощью которых так удобно ломать заклинания на кристаллической основе. Среди морских магов считалось, что взломать подобный щит, после того как тот был уже установлен, просто невозможно. С другой стороны… Льнани ведь и не была морским магом. Что может оказаться для привыкшего к традиционным, ставшим уже почти ритуальными схваткам противника неприятным сюрпризом. Начнем хотя бы с того, что она не видела особой необходимости ломать чужое заклинание. Достаточно просто найти снаряды, которые пройдут сквозь него, не задев основа ной структуры. А если потом изнутри рикошетом ударит импульс энергии… Так, живую материю, те же абордажные команды, этот щит пропускает без труда. А если взять неживую материю? – Я могу попытаться разрушить их защиту, – чуть рассеянно сообщила магичка. – Что?! – И капитан и ван Дога воззрились на нее во все глаза. – Могу! – уже решительно сказала Льнани. – Мне нужны куриные яйца! – ?! – Яйца?! – рявкнула она, выводя их из ступора. – Сковородка! Сковородка! – Ван Дога уже бежал к коку. – Есть чем рисовать?! Каждый вопрос волшебницы ставил капитана в тупик. – Мел, краска, смола, чернила! Хоть что-нибудь?! Забери меня Темные пески, не стойте столбом! А! Она схватила валявшуюся треуголку шкипера, без всякой брезгливости зачерпнула с нее помета Милорда Кугеля и на глазах изумленной команды начала рисовать на досках палубы пентаграмму. Прибежал запыхавшийся ван Дога с десятком куриных яиц. – Скажите мастеру-канониру, чтобы не стрелял, пока я не закончу,- пробормотала волшебница. У нее не было времени вычислять стороны света и ориентировать рисунок строго по канону. Небрежно очерченный круг должен был уравновесить энергии и свести ущерб от этой небрежности к минимуму. Два пересекающихся треугольника. И знак-открывающий-врата-Нис -основополагающий знак всей школы Ниссэ. – Сколько пушек по правому борту корабля? – Девять. Льнани осторожно положила девять яиц в фокус пентаграммы и начала речитатив. От знака Нис потянуло могильным ветром, привычная волна ледяного холода ударила в позвоночник, пробежала по телу, по пальцам – врата в пространство не-жизни были открыты. Не прекращая литанию, Льнани подняла руку и резко, с выдохом опустила раскрытую ладонь на ближайшее яйцо. Крик духа нерожденного цыпленка, теперь накрепко связанный с покоящимся в пушке ядром, слышала лишь она одна. Из-под пальцев волшебницы потек густой яичный желток, в глазах на мгновение потемнело из-за потери силы, ушедшей, чтобы привязать к духу кудахтающей птицы нечто, извлеченное из пространства Нис. Не давая себе передышки, Льнани подняла руку и ударила по следующему яйцу. Тихо скрипнула раздавленная скорлупа. После пятого яйца она вынуждена была остановиться, чтобы судорожно втянуть воздух в разрываемые болью, точно после изнуряющего бега, легкие. После седьмого из ее носа начала капать кровь. Для того чтобы удержать перед глазами образ желаемого результата, требовались почти болезненные усилия. Восьмое. Сплюнуть кровь. Девятое. Льнани дрожащей, измазанной в помете, белке и чем-то еще рукой завершила знак Нис, замыкая заклинание. Выдохнула: «Готово!» – в изнеможении падая на палубу. Из обеих ноздрей шла кровь. Она запрокинула голову. Кто-то расторопный сунул ей в руку мокрую тряпку. Виски были готовы взорваться от боли. Бриг и «Хапуга» поравнялись, и обе команды пушкарей дали залп одновременно. Весь обзор заволокло клубами вонючего порохового дыма. Шхуна содрогнулась по крайней мере от шести прямых попаданий. Ядра разбивали правый борт и рвали паруса. Заряд картечи ударил по баку, где сейчас находился первый помощник, Милорд Кугельи несколько моряков. Послышались крики боли и стоны. Но какие бы повреждения ни нанесли шхуне пушки утугцев, они не могли сравниться с залпом, который сделали канониры Тома. Вместо ядер из девяти орудий, находящихся по правому борту «Хапуги», вылетели призраки. Девять серых полупрозрачных черепов, не то птичьих, не то драконьих, издающих что-то среднее между замогильным воем и надрывным кудахтаньем. Они ударили в щит, выставленный морским магом, прошли сквозь него, будто и не заметив, и спустя секунду обрушились на несчастный бриг. Волшебница закрыла глаза, концентрируясь, направляя полет девятого, последнего ядра на сияющий перед ее мысленным взором бирюзово-синим огонек силы морского мага. Море содрогнулось от предсмертного крика так и не понявшего, что с ним случилось, волшебника. Щит, окутывавший утугский корабль, лопнул. Теперь схватка будет идти без всякой магии. Льнани подняла голову, чтобы посмотреть на причиненные ядрами разрушения. Четыре сквозные дыры (одна из которых была ниже ватерлинии) и вырванная и отброшенная далеко в море грот-мачта. Шевельнула губами, опуская духов обратно в Нис. Экипажи обоих кораблей начали стрелять друг в друга из мушкетов. – Крючья! – проорал Гулли, перекрывая своим громоподобным голосом шум перестрелки.- Убирай паруса! Внимание Льнани отвлек низкий раскатистый рык… Абордажники Чуги метнули «кошки» на длинных веревках, но фруане не стали ждать, когда суда коснутся друг друга бортами, и, нисколько не смущаясь тому, что расстояние между двумя кораблями все еще превышало семь ярдов, прыгнули. Уже в полете взывая к Дару своего народа. Однажды Льнани присутствовала при трансформации оборотня. Обычного оборотня. Человек превращался в волка в течение пятнадцати бесконечно долгих, наполненных агонией, и воем, и ужасом минут. Темному магу много чего доводится видеть за свою жизнь, но то была сцена, прочно поселившаяся в ее кошмарах. Здесь же метаморфоза произошла практически мгновенно. Волшебнице оставалось, только догадываться, каких затрат энергии это потребовало и из каких источников ее черпают фруане. Но в Темные пески теорию! Сейчас Льнани было не до высоконаучных объяснений процесса трансформации фруан. Она во все глаза смотрела на стремительно мелькнувшие тела тех, кто ранее был людьми. Каждый ростом не уступал троллю, под черной тусклой шерстью перекатывались жгуты мышц. Фруане в своем истинном облике были зверски сильны, убийственно стремительны и отталкивающе некрасивы. Больше всего оборотни походили на обезьян: клыкастые приплюснутые морды, мощные ноги и очень длинные руки. Дюжина черных чудовищ на мгновение взмыла в воздух, а затем рухнула среди ошеломленной и явно испуганной команды вражеского брига. Началась рубка. Теперь Льнани понимала, почему абордажники пользуются такими тяжелыми саблями. Оружие в их руках казалось изящным, почти игрушечным. А те, кто оказывался на пути этого оружия, становились безнадежно мертвыми. Форменное избиение. Абордажные тесаки мелькали стремительно, сея среди противников панику и смерть. Остальные пираты поддерживали своих товарищей огнем из мушкетов, но это казалось почти излишним. Корабли столкнулись бортами, наемники зафиксировали веревки «кошек» и с ревом бросились на подмогу фруанам. Том уже покинул орудийную палубу и, восседая на плечах Уя, палил по засевшим на мачтах вражеским стрелкам из пистолетов. Несколько врагов то ли по глупости, то ли со страху перед фруанами решили перебраться на шхуну пиратов. Шестеро оказались в непосредственной близости от лежащей и пытающейся остановить текущую из носа кровь Льнани. Первого противника Гулли ван Шайрх убил из пистолета, выстрелив ему прямо в лицо. Второго зарубил абордажной саблей. Третий, подбиравшийся к шкиперу со спины, на свою беду, попался на глаза Льнани. Темная щелкнула пальцами, и враг, извергая из себя остатки завтрака, рухнул на палубу. Очень простое заклинание. И очень действенное. Уничтожает у человека внутреннее ухо со всеми вытекающими из этого последствиями. Противник мгновенно становится безобиднее полевой ромашки. Еще одного храбреца застрелил Том, а двух последних Уй с утробным боевым кличем горного тролля швырнул за борт. Через всю палубу отнюдь не маленького корабля. Льнани несколько отстранение подумала, что тролли, если не поручать им поиск морских магов, могут быть весьма ценным дополнением к команде. Особенно в бою. Схватка постепенно затихала. Фруане сделали свое дело, всякое сопротивление было подавлено, и подавлено жестоко. Те, кому повезло уцелеть, поспешно побросали оружие и сдались на милость победителей. По бухте разнеслись торжествующие крики наемников. – Как вы, Льнани? – В порядке.- Она встала, опираясь на руку капитана. Кровь вроде остановилась, хотя во рту до сих пор ощущался противный привкус. – Мы победили? – Да, тысяча морских демонов! И не без вашей помощи! Чуга! – Да? – На щеке у боцмана появилась свежая царапина. – Потери?! – Считаем. По крайней мере семеро. И Милорд Кугель пропал. Среди ребят Бельфлера никого. Послышался топот, тихая, злая ругань. Четверо матросов несли плащ, в котором лежало что-то тяжелое, окровавленное и неподвижное. – Капитан… Сверток положили на палубу. Ван Шайрх опустился на одно колено, вглядываясь в бледное, искаженное болью лицо своего первого помощника. – Сальвар… Ван Дога был еще жив, но вряд ли надолго. Вряд ли даже на час. Гулли сжал кулак, глядя на своего Старого не столько друга, сколько наставника. Замер… Повернулся к магичке, даже зная, что лучшие целители не способны лечить такие раны. Льнани молча покачала головой. Капитан резко встал, хрипло каркнул: – Отнесите ко мне в каюту. Если придет в себя, немедленно позвать меня. И, прочистив пересохшее горло, рявкнул уже своим обычным громовым голосом: – Мистер Грин, Одноглазый, Сантьяго! В трюм! Проверьте груз этого корыта! Джоки, Красавчик! В пороховой погреб! Месье Бельфлер! Пусть ваши ребята перероют судно снизу доверху! Скоро бриг затонет. Капитан был прав. Из-за пробоины в борту корабль набирал воду. Уже был заметен легкий крен. Одно из чудовищ проворно подбежало туда, где стоял капитан и Льнани. В ноздри ударил резкий, почти приторный запах мускуса и шерсти. Волшебница узнала Бельфлера по глазам. Это то единственное, что не подверглось метаморфозе. Огромный рост, длинные руки, изогнутые клыки… Грудь чудовища была окровавлена, в клочьях шерсти смутно угадывалась уже начавшая затягиваться рана. Создавалось впечатление, что командир абордажной команды почти в упор получил залп из мушкета, но, если так оно и было, он никак не показывал свою боль или неудобства Льнани мысленно кивнула. О регенерационных способностях фруан ходили легенды. – Што делать с пленными? – Во фразе не было ни одного рычащего звука, но фруан все равно смог ее прорычать. – Сажайте их на баркас, и пусть убираются к морскому демону! – резко бросил Гулли. – Хватит на сегодня крови! – Золото, шкипер! Мы нашли золото! – радостно завопил тот, кого ван Шайрх назвал Сантьяго. Эту благую весть экипаж «Хапуги» принял дружным ревом. – Сколько?! – Ящик! Похоже, здесь жалованье для части эскадры утугцев! – Уй! Тащи все на шхуну! Да поживее! Гулли ван Шайрх перебрался на бриг и подошел к немногочисленной кучке уцелевших пленников. – Кто капитан? – Убит, – хмуро ответил один из матросов. – Кто старший по званию? Молчание. Один из фруан шевельнулся и как бы невзначай поднял тесак. – Я, – неохотно признался лысеющий мужчина в рваной форме. – Для кого золото? – Плата охорцам. Гулли, конечно, слышал, что Утуга ведет с царями-колдунами Охоры переговоры о заключении договора, но он понятия не имел, что все зашло так далеко. Если Утуга получит такого союзника, Агильо остается лишь сдаться на милость, победителя. С другой стороны, теперь, после того как золото перекочевало на «Хапугу», заключение этого союза представлялось весьма сомнительным. Что, скорее всего, и являлось целью Юция. Абордажные крючья ему в брюхо! – Как вы здесь оказались? – Ждали охорцев. – Одни? – Колдуны настаивали на том, чтобы корабли сопровождения не подходили к точке рандеву ближе, чем на три мили. На борту какая-то важная шишка; И они опасались предательства. Милые, доверчивые охорцы. Всегда в своем стиле. – Месье Бельфлер? – Гулли следил, как пыхтящий Уй тащит на своем торбу тяжеленный ящик с золотом. – Баркас готов? – Да. – Ссаживайте эту падаль. Не забудьте дать им воды. – Все готово, шкип! Огонек кидать? – спросил вернувшийся из крюйт-камеры тип с отталкивающим лицом, отзывавшийся на кличку Красавчик. – Погоди. Пусть юнга перетащит наш выигрыш. Чуга, как только добыча окажется на борту – убираемся отсюда! Наемники сновали по бригу, ища, чем бы еще поживиться. Все найденное сваливали в одну кучу на палубе «Хапуги», дабы потом разделить по законам берегового братства. Мимо Гулли прошел ухмыляющийся Том. Он едва нес в своих маленьких ручонках вещи из капитанской каюты. Золотая шпага, подзорная труба и айская шкатулка. Настоящая, а не та подделка, что всучил ему проклятый Юций. Кстати, теперь, когда и тупому Ую ясно, что их обманули, неплохо было бы знать, что за бумаги спрятаны в проклятом сундучке. Шкипер зашел в свою каюту. Постоял над телом ван Доги, все еще находящегося без сознания. Вокруг первого помощника крутился Гнойник – судовой врач. – Полчаса. Не больше. – Маленький человек развел руками. – С такими ранами… Кеп, витиевато выругавшись, достал из тайника черный ящичек. Точнее, попытался достать. Шкатулка оказалась зверски горячей. Гулли выругался и озадаченно нахмурился. Достал кинжал, думая вскрыть замок и все-таки заглянуть внутрь, но в последний момент остановился. «Маленькие ящички, несущие в себе смерть». Пожалуй, не стоит торопиться с исследованиями. Гулли снял с себя камзол, обмотал шкатулку и взял груз «Хапуги» в руки. На палубе царило оживление. У всего экипажа было приподнятое настроение. Да, погибло несколько товарищей, в том числе и опытный ван Дога, да, пропал Милорд Кугель (троекратное ура!), но зато за каких-то полчаса экипаж обогатился, полностью окупив себе год безделья. Пока капитан отсутствовал, боцман взял командование на себя. Веревки, скрепляющие два корабля, были перерублены, и «Хапуга» уже успел отойти от порядком накренившегося брига на приличное расстояние. На борту утугского корабля остался только Красавчик. Джоки поджидал его в шлюпке. Красавчик кубарем скатился в шлюпку, и два пирата что есть сил налегли на весла, стремясь к поджидающей их шхуне. Спустя минуту раздался оглушительный взрыв – и разломанный на две половинки бриг пошел на дно. Льнани, порядком ослабевшая после волшебства, повернулась к капитану, чтобы задать наконец мучавший ее все нарастающей мигренью вопрос. И увидела в руках у него шкатулку. Глаза волшебницы широко раскрылись. В ноздри, сбивая с ног, ударил ощутимый лишь для нее одной запах гнилого тропического дождя, в ушах зазвенело от, звука падающей с неба воды. На мгновение волшебница застыла, отказываясь верить. А затем метнулась вперед. – Идиот! – Льнани отвесила ошеломленному капитану звонкую пощечину. – Вы хоть знаете, что там такое?! Ван Шайрх, автоматически поймавший запястье напавшей на него фурии и теперь удерживавший шипящую, точно змея, волшебницу на расстоянии вытянутой руки, мог только ошеломленно открывать и закрывать рот. Льнани, как-то вывернувшись из его хватки, цапнула шкатулку. Не обращая внимания на то, что раскаленный металл обжигает ее ладони, сжала проклятую вещицу, положила ее на палубу и навалилась сверху коленом, со всей силы прижимая крышку. Свободной рукой нашарила прицепленное к поясу длинное ожерелье, обмотала шкатулку несколько раз, стягивая концы. Почти тут же темные жемчужины начали светиться мрачным, черным светом. – Вы имеете хоть малейшее представление, ЧТО вы принесли к себе на корабль, капитан?! Волшебница смотрела на него снизу вверх, всем своим весом навалившись на шкатулку и тряся в воздухе обожженными пальцами. Команда ошеломленно молчала. Ван Шайрх ответил лишь коротким: – Нет. – Оаш! Дикий дождевой демон! И сдерживающее его заклинание с минуты на минуту прекратит действовать! Дружный вздох. Гулли качнулся на каблуках, непроизвольно отшатываясь назад. Его руки помимо воли отшвырнули камзол, в который была завернута шкатулка. – Но дождевики могут быть только там, где есть колдуны с Охоры! – Потому высшие иерархи Охоры – единственные, кто способен управлять этими тварями! А поскольку на «Хапуге» такого колдуна нет, то, как только демон выберется на свободу, он тут же набросится на тех, кто окажется поблизости. То есть на нас! Ван Гулли отступил еще на шаг. Потом качнулся вперед, в бешенстве сжав зубы. – Юций… Так просто, что даже смешно. Корабль с охорским демоном, на борту атакует утугский бриг, перевозящий золото. Разумеется, утугцы тут же решают, что «союзники» их предали, и в праведном гневе обрушиваются на мерзких колдунов. Охорцы в свою очередь вряд ли стерпят подобное оскорбление. И неизбежная после этого свара будет на руку только губернатору Агильо. Который, в добавление ко всему, еще и сохранит положенную по годовому контракту плату наемников. – Блестящий план, Юций. А я все это время считай тебя полным идиотом. – Капитан хищно оскалился. – Вы сможете сдержать эту тварь, Льнани? – Какое-то время, – сквозь зубы ответила прочно угнездившаяся на крышке шкатулки волшебница, – но лучше найдите какую-нибудь бездонную пропасть, куда ее можно сбросить, и побыстрее! Ван Шайрх отвернулся, выкрикивая приказы. Широкими шагами пересек палубу. – Чуга, поднимай все паруса! Если мат успел послать предупреждение на корабли конвоя, у нас может появиться нежелательная компания! Хватит дрожать, ребята! И не таких демонов видели! За работу, иначе эскадра утугцев превратит нашу малышку в дырявый сыр! Это подействовало и хоть как-то привело испуганную команду в чувство. «Хапуга» грациозно развернулся, устремляясь прочь от места гибели утугского брига, обогнул окруженные белой пеной набегающих волн скалы… и вылетел прямо навстречу спешащим на всех парусах трем утугским кораблям. «Маг успел»,- сделал вывод капитан, одним прыжком взлетая на мостик. – Право руля! Право руля, канальи! Уходим! Рулевой отчаянно заработал штурвалом. Паруса резко хлопнули. Нос первого из атакующих кораблей окутало дымом, и над мачтами «Хапуги» смертоносным свистом пронеслись два ядра. Пиратская шхуна многоопытно развернулась под обстрелом и устремилась в сторону открытого моря. Еще одно ядро пролетело над палубой «Хапуги», снеся одну из рей. «А вот мы не успеем, – с отстраненным спокойствием подумал Baн Шайрх. – Юций, ты мелкий предатель, слишком ядовитый, чтобы на тебя польстились даже пьяные акулы!» Значит, провинившиеся вассалы получали ритуальные желтые шнуры, на которых они должны были повеситься в знак признания власти своего господина?! Гадюка наверняка наслаждался иронией своего плана, этой барской небрежностью, с которой он посылал экипаж «Хапуги» на верную смерть. Маленькие ящички, несущие в себе смерть. Хм… Ядро продырявило один из парусов на фок-мачте. Еще одно ушло в сторону и взволновало море. – Пли! – послышался голос Тома, и две кормовые пушки «Хапуги» ответили преследователям. Этот залп морские маги утугцев прозевали, но вряд ли их растерянность продлится долго.«Если у вас одна проблема, ее придется решать. Если у вас две проблемы, почему бы не позволить им решить друг друга?» Как ему сейчас не хватало ван Доги! – Мастер Чуга, уводите корабль! Гулли кубарем скатился с мостика, метнулся к отчаянно чертящей что-то вокруг себя и шкатулки волшебнице. – Льнани, вы сможете взять под контроль демона? – Я не из охорской школы, капитан. – Она огорченно покачала головой. – Мне не справиться с этой тварью, пока она так голодна. – А что, если мы отправим ее подкормиться? – Он ткнул пальцем в сторону преследующих их утугцев. Волшебница остолбенела. Посмотрела на капитана. На корабли противника. Вновь на капитана. Попыталась что-то произнести, но только беспомощно пошевелила губами. Черные глаза остекленели, как будто темная была не здесь и не сейчас. Ядро ударило в корму, и шхуна вздрогнула. Наконец Льнани подняла голову, и во взгляде ее черных глаз было что-то страшное. – Мне нужна человеческая жертва. Прямо сейчас – Голос волшебницы звучал обыденно и сухо. Ван Шайрху показалось, что он ослышался. Затем он проследил за взглядом темной, смотревшей прямо на дверь его каюты. – Нет! – Он пролаял это короткое слово, будто пытаясь ударить им глупую бабу, вздумавшую предложить такое. – Даже не смейте… – Я могу заставить демона избавить нас от преследователей! Или же преследователи полюбуются, как демон будет избавляться от нас. А то и просто отправят нас на дно вместе с демоном. Думаете, мне самой приятно делать ЭТО? Выбор за вами, капитан. В этот момент шкатулка рванулась, подпрыгнула, точно ретивая лошадь, едва не сбросив вцепившуюся в нее волшебницу. На мгновение ван Шайрх уловил резкий запах сырости и гнили. – Выбирайте скорее! Гулли сжал кулаки. Он плавал с Сальваром ван Догой долгих десять лет. Он доверял ему, как, наверное, никому из своей команды. Он считал его другом. Но Сальвара уже не спасти. А на «Хапуге» оставалось еще несколько десятков душ, каждая из которых находилась под его, Гулли ван Шайрха, ответственностью. – Мне нужна только жизнь,- тихо, понимающе произнесла Льнани. – Не душа, не… что-то еще. Только жизнь. Ван Шайрх резко кивнул в сторону своей каюты, и, развернувшись на каблуках, тяжелыми, злыми шагами пошел обратно на мостик. Льнани коленом уперлась в шкатулку, не рискуя ослабить давление, постаралась затянуть охватывающее ящик, пылающее черным ожерелье. Неожиданно сильная рука легла поверх ее ладони, помогая. Бельфлер уже успел принять привычный ей человеческий облик, переодеться и, кажется, даже надушиться. Фруан молча помог волшебнице подняться на ноги, поддерживая ее за локоть, проводил до капитанской каюты. – Не вовремя мы отпустили пленников. Гнойник, выйди. Лекарь без всяких вопросов оставил умирающего и вышел. Фруан закрыл за ним дверь. – Что мне делать, госпожа Льнани? – Бельфлер протянул ей сверток, в котором волшебница без всякого удивления узнала свой собственный мешок. – Очистите место на полу. Мне понадобится открытое пламя – свеча, лампа, что-нибудь. И сажа или пепел. – Подойдет? – Фруан взял со стола погасшую трубку капитала и выбил из нее табачный пепел. – Вполне. Вы знаете медитационные литании? – Да. – Тогда начинайте речитатив защиты. И не мешайте мне! Она дунула на пепел, заставляя тонкое черное облачко взвиться в воздух, осесть на мебели, на их одежде и лицах. Извлекла из своего мешка тонкий белый стержень, уверенными, быстрыми движениями набросала на полу треугольник. На этот раз никаких сложных знаков, ничего причудливого. Линии на темных досках тут же начали светиться зеленоватым, нездоровым цветом. Повинуясь жесту темной, Бельфлер осторожно поднял с койки бессильное тело ван Доги и положил его на пол, так, чтобы плечи первого помощника накрыли треугольник. Льнани сняла с запястья один из браслетов и надела его на руку жертвы. Затем извлекла откуда-то черный грифель и нарисовала на лбу у бесчувственного моряка знак Нис. Раненый застонал, и она коснулась пальцами его шеи, отправляя ван Догу в глубокое, похожее на сон беспамятство. Бельфлер отломал от одного из стульев деревянную щепку, зажег с одного конца и протянул волшебнице. Льнани приняла импровизированную лучину, отодвинулась от шкатулки, которую до этого коленом прижимала к полу. Открытым пламенем описала круг над подпрыгивающим в раскаленном нетерпении ящиком. Затем резкими, быстрыми жестами очертила еще какой-то знак, заставивший демона на мгновение замолкнуть, а затем взвыть так, что этот крик услышали все находящиеся на корабле. Ее лоб покрылся капельками пота, руки дрожали. Слишком много волшебства, слишком много силы – и слишком мало времени у нее было на отдых. Глубока вздохнув, Льнани протянула руку с оставшимся браслетом над телом ван Доги. И кивнула Бельфлеру, сжимавшему в руке кривой нож. Фруан перерезал горло жертвы быстрым, умелым движением. Кровь хлынула на пол, на одежду, на их совесть. Браслет, надетый на руку моряка, вспыхнул обжигающим холодом. Точно так же, как и парный ему, украшавший запястье Льнани. Волшебница рухнула на тело принесенного в жертву человека, почти потеряв сознание от истощения. Шкатулка наконец перестала подпрыгивать и пытаться сбросить хрупкие оковы ожерелья. Бельфлер вложил все еще горячий ящичек в руки магички и почти вынес утомленную женщину на палубу. «Хапуга», несмотря на свои великолепные скоростные качества, проигрывал гонку. И проигрывал пушечную дуэль. Паруса были уже порядком повреждены. Льнани что есть сил вцепилась в руку фруана, выпрямилась, пытаясь устоять на ногах. Ее мутило. Хотелось спать. Хотелось послать все в Черные пески, свернуться в клубок и будь что будет. Бельфлер неожиданно грубым жестом сжал мочку ее уха. Повернул. Резкая боль привела Льнани в чувство и прогнала подступающее забытье. Неловким, судорожным движением она сорвала ожерелье, заставив пылающие темнотой черные жемчужины рассыпаться по палубе. Рукой, на которой сиял испускающий волны запредельного холода браслет, указала на преследовавшие их корабли. И, сломав печать, открыла шкатулку. Капитан, боцман и рулевой отшатнулись. Кто-то из пиратов неожиданно громко стал молиться духам моря. Рядом с распахнутым ящичком остались стоять лишь шатающаяся от усталости Льнани да невозмутимый и цинично улыбающийся Бельфлер. Фруана не мог смутить даже дождевой демон. Не было ни громов, ни молний. Не было ничего, кроме ужасающе резкого, бьющего в ноздри запаха гнили тропического дождя. Льнани видела то, что не могли увидеть обычные люди. Из шкатулки лениво и небрежно выползал дождевой демон – жгуты фиолетовых дождевых, вихрей, сплетенные в причудливую безголовую фигуру, чьи очертания дрожали и расплывались. Демон взвился в воздух и полетел к указанной волшебницей цели. Идущий первым и самозабвенно палящий из носовых пушек фрегат утугцев неожиданно накренился и рухнул в воду левым бортом. Кто-то из наемников изумленно ахнул. – Рано ахаете. – Льнани оскалила зубы в зловещей улыбке. Все только начинается. Дальнейшее зрелище навсегда засело в голове ван Шайрха. Чья-то невидимая сильная рука, словно пушинку, подбросила тридцатипушечный фрегат в воздух. Высоко. В наивысшей точке полета пузатый корабельный корпус внезапно лопнул, словно от внутреннего взрыва, и в море стали падать обломки. Только обломки. Ни один из вопящих и летящих вниз людей из команды фрегата до воды не долетел. Казалось, что кто-то попросту открыл пасть и заглотил несчастных. Впрочем, так оно и было. Дождевой демон оказался зверски голодным. Небо налилось сиреневой темнотой – мгновенно, без предупреждения, без всякого перехода. Море вздыбилось, выбрасывая вверх тонкие веретена тайфунов. Тугие плети гнилого дождя ударили по второму кораблю, расчленяя его на ровные, будто разрубленные гигантскими мечами части. Третий утугец попытался уйти. Корабельный маг даже выбросил что-то напоминающее щит в попытке защитить судно от надвигающегося ужаса. Но море вздыбилось под днищем, взбухло гигантским пузырем, и огромный фрегат в какие-то секунды оказался втянут в распахнувшуюся под ним голодную бездну. Команда «Хапуги» застыла, не в силах осмыслить стремительность и абсолютную жестокость произошедшего. Не в силах не думать о том, что их очередь может оказаться следующей. Волшебница развернула руку, охваченную костяным браслетом, ладонью вниз и сжала кулак. Содрогнулась, всем телом ощутив гневный, но сытый и оттого ленивый рык дождевого демона. Да, теперь эту тварь действительно можно было взять под контроль, как-то связать… Льнани взяла у Бельфлера окровавленный нож, опустилась на колени и что есть сил всадила клинок в палубные доски. Пока нож находится в них, демон связан. До поры до времени. Она облегченно вздохнула. Похоже, получилось. Слабость была ужасная. В горле противно першило. Еще минуту на палубе царила гробовая тишина. А потом паруса содрогнулись от клича пиратов, не столько знаменующего их победу, сколько выплескивающего истеричное напряжение последних минут. Волшебница закрыла глаза. – Месье Бельфлер. Не будете ли вы так любезны принести мне выпить? – Воды? – галантно предложил фруан. – Лучше рома. Пожалуйста. Офицер понимающе хмыкнул и взял у кого-то из пиратов поспешно протянутую бутыль. Выдернул зубами пробку (даже это у фруана вышло изящно) и передал напиток волшебнице. Та благодарно кивнула и надолго приложилась к бутылке. Ром был ей противен, но в данном случае волшебнице было на это плевать. – Госпожа Льнани, – Гулли ван Шайрх неловко переминался с ноги на ногу возле нее. – Понимаю, что сейчас неподходящее время… – Продолжайте, капитан. – …не хотели бы вы заключить постоянный контракт? Она застыла. Посмотрела в глаза шкипера. И увидела в них призрак ван Доги, который, похоже, будет теперь вечным и молчаливым спутником для них обоих. Выдохнула, начиная понимать. Много нелицеприятного можно было сказать о Гулли ван Шайрхе. Но когда капитан «Хапуги» принимал решение, не в его правилах было врать самому себе и прятаться за спинами других. Первый помощник был принесен в жертву по его, ван Шайрха, молчаливому приказу. И шкипер не позволял себе винить в этом ни исполнившую ритуал магичку, ни даже ее проклятую силу. И это было настолько необычно, что несколько мгновений Льнани боролась с изумлением. После всего происшедшего любой нормальный человек попытался бы избавиться от темной и ее угрожающего искусства. По привычке она попыталась уклониться: – Я не морской маг. – Думаю, вы нам вполне подойдете, – хмыкнул Бельфлер. – Ага! – жизнерадостно кивнул Том. – Я же гофорил, что баба на корабле -это к удаче! Не только ненормальный капитан. Еще и ненормальная команда. Определенно. – Я подумаю над вашим предложением, капитан, – неуверенно улыбнулась волшебница.- Но сейчас следует заняться более важными делами. Демон насытился, но долго заклятие его сдерживать не сможет. Следует вновь упрятать эту тварь в какое-то вместилище. У вас найдется сундук? – Думаю, у меня найдется кое-что получше. – Гулли ван Шайрх неожиданно мстительно улыбнулся. – Месье Бельфлер. У вас вроде был желтый шелковый платок? Не пожертвуете на благое дело? – Конечно, мой капитан, – ухмыльнулся фруан, явно оценив идею шкипера. – Я всегда жертвую на благие дела. Месть – это блюдо, требующее эстетического оформления. В этот момент, глядя на хищную, холодную улыбку абордажного офицера, Гулли ван Шайрх ощутил редкий для него миг счастья. – Капитан! – Радостный вопль Уя разнесся по палубе. – Капитан! Я нашел Милорда Кугеля! Он, оказывается, за борт не свалился! Он вон, на бушприте спрятался! Команда «Хапуги» ответила дружным ревом и улюлюканьем, приветствуя пропавший было во время абордажа талисман. А Гулли ван Шайрх выругался с изобретательностью и чувством, которые в нем не смогли бы разбудить и дюжина дождевых демонов. – Корабельный тигр, – услышала Льнани его сосредоточенное бормотание. – Этой лоханке определенно требуется корабельный тигр. Срочно! Стук в дверь виллы губернатора Юция раздался поздним вечером. Недовольный дворецкий открыл дверь, недоумевая, кто мог прийти в столь поздний час. На пороге стоял богато одетый, опирающийся на дорогую трость господин, будто сошедший с картины придворного живописца. Темные кудри, изящные кисти, элегантный камзол, который, несмотря на сравнительную строгость, выглядел так, будто стоил дороже всего губернаторского гардероба. И тонкая, покровительственно-высокомерная улыбка, кривящая губы. Дворецкий почувствовал, как его спина сама собой сгибается в подобострастном поклоне. – Вы к губернатору, милорд? – Да. – Неизвестный едва заметно кивнул. – Губернатор уехал на бал. Быть может, вам стоит зайти завтра… господин?… – Вряд ли у меня это получится, – произнес незнакомец, игнорируя вопрос дворецкого. – Впрочем, не важно. Передайте ему этот подарок от старого друга и поклонника политического таланта губернатора. Человек протянул дворецкому айскую шкатулку, перетянутую желтым шелковым платком, и, небрежно кивнув, растворился в душной тропической ночи. Дворецкий, примерно представлявший цену такого подарка, поспешил отнести резной ящичек в кабинет губернатора. Ставя древнее сокровище на стол хозяина, он недоуменно посмотрел на свои руки. Крышка шкатулки была едва теплой. Анастасия Парфенова СОВЕНОК БУМ! В день, когда Завоеватель взял штурмом город, профессор Фина ди Минервэ проснулась рано. Что в принципе вполне понятно, поскольку штурм великий полководец начал с артиллерийской подготовки. Когда вокруг падают начиненные взрывной магией глыбы, спать затруднительно. Впрочем, едва открыв глаза, Фина тут же забыла и о разбудившем ее грохоте, и о содрогающихся стенах. О Завоевателе вместе с его армией ей забывать не пришлось, поскольку их существование и без того едва ли отпечаталось в ее разуме. Такие мелочи, как великие генералы и их планы, не заслуживали внимания. По крайней мере не тогда, когда на столике у кровати Фину ожидало совершенно потрясающее собрание старинных оркских легенд, записанное со слов самого Туго Тяжелая Лапа! С комментариями! Приложениями! И – o-ooo! – ни разу еще не читанное! Вспомнив о столь восхитительном даре судьбы, Фина села на кровати, беспомощно мигая почти слепыми глазами, и начала ежеутреннюю процедуру поиска очков. Увы, даже легендарное эльфийское зрение не выдержало двух веков издевательств, которым подвергла его ценительница головоломных мелких шрифтов и полутемных библиотечных помещений. Через две минуты беспорядочных метаний, одного опрокинутого стакана и одной перевернутой вазы очки все-таки были найдены и водружены на нос. После этого с хищным уханьем, которое издает сова, настигая наконец увертливую мышь, Фина ди Минервэ вцепилась в вожделенную книгу. БУМ! Стены содрогнулись от очередного удара. Не отрывая взгляда от страницы, она направилась в ванную. Два столетия опыта, а также знакомство с расположением комнат в собственных апартаментах позволили добраться до нужного места, не сталкиваясь с углами и стенами. Ну, почти. Однако пары новообретенных синяков было явно недостаточно, чтобы отвлечь госпожу профессора от чтения. Утренний туалет всегда вызывал некоторые затруднения практического плана. Зубы прекрасно можно было чистить одной рукой, в то время как вторая удерживала бы перед глазами книгу. Но вот когда дело доходило до умывания… После пятнадцати минут переминания с ноги на ногу в тесном пространстве ванной комнаты профессор дочитала до конца первую главу и со вздохом сожаления отложила книгу и очки. Впрочем, только на те несколько секунд, которые понадобились, чтобы молниеносно плеснуть в лицо холодной водой и тут же вернуться к чтению. Такой мелочью, как взгляд в зеркало, Фина традиционно пренебрегла. БУМ! Лампа угрожающе зашаталась, но так как свет продолжал падать на страницы, госпожа профессор не обратила на это никакого внимания. Следующей в повестке дня следовала кухня. Тут процедура была отработана до мелочей. Книгу Фина осторожно водрузила на стол и прижала страницы первым, что попалось под руку (мышеловкой и вилкой). Затем, не отрывая взгляда от захватывающего повествования, отошла на несколько шагов, чтобы заклинанием зажечь огонь, поставить на него котелок с водой и достать из шкафчика очередную плитку шоколада. Через две минуты завтрак был готов: чай и сладкое. Фина искренне гордилась тем, что управляется и с домом, и с кухней сама, без помощи слуг. Правда, дом ее был неимоверно захламлен и не утопал в пыли только благодаря встроенным в стены заклинаниям. А пища… Ну, сласти вкусны, съедобны, не портятся, не вынуждают часами стоять у плиты, и, самое важное, их можно поглощать, не отрываясь от книги. Оставался, правда, еще вопрос калорийности. После двух веков подобной диеты госпожа ди Минервэ представляла собой нечто уникальное: единственная в мире полуэльфийка, страдающая избыточным весом. Она была твердо уверена, что дело в плохой наследственности по отцовской линии. Скользя взглядом по строчкам, госпожа профессор съела объемную плитку шоколада с орехами, запив его тремя стаканами горького травяного чая. БУМ!!! Близкое попадание. С потолка что-то посыпалось. Фина поморщилась, аккуратно стряхнув упавшую на страницы пыль. И, не глядя, отхлебнула из кружки, в которой растворялся приличный кусок штукатурки. Вкуса она не почувствовала. Одевание. Сложный процесс. Профессор ди Минервэ одевалась на ощупь, извиваясь всем телом, но при этом взгляд ее был зафиксирован на полке, где стояла раскрытая книга. Одежда мешала и все время оказывалась на пути познания: просторную робу, в которую должен был быть облачен маг воздуха, нацепить не просто, даже обращая внимание на то, что ты делаешь. Наконец кое-как задрапировавшись, госпожа профессор прижала подбородком ткань и извлекла булавки. Одну, украшенную изображением совы, она привычно закрепила около плеча. Второй, на которой была изображена свернувшаяся в клубок змея, требовалось сколоть складки возле горла. И тут подошло время переворачивать страницу… Как ей удалось не заколоть себя в это или в любое другое утро, навсегда останется тайной за семью печатями. Наверное, в мире, на который давно махнули руками боги, еще осталось место для маленьких чудес. В любом случае госпожа профессор оказалась одета. В некотором роде. Следующими в списке трудностей значились чулки и обувь. Тут требовалось либо наклониться, упустив из вида книгу, либо, балансировать на одной ноге, пытаясь при этом нацепить что-нибудь на вторую. Удивительно, но, проделывая подобные упражнения дважды в день в течение многих лет, Фине удалось развить неплохое чувство равновесия. По крайней мере, когда неподалеку шмякнулось сотрясающее землю заклинание и пол под госпожой ди Минервэ зашатался, она даже не покачнулась. Перед выходом из дома госпожа профессор дочитала вторую главу и все-таки (с большой неохотой и весьма ненадолго) оторвала взгляд от книги, чтобы посмотреть в зеркало. Даже студенты-полуорки после недельного запоя не позволяли себе появляться на лекциях в таком виде, в каком расхаживала обычно мастер воздуха, автор бесчисленных дисcepтаций и лауреат бесчисленных магических премий госпожа дй Минервэ. Роста Фина была невысокого, что в сочетании с излишним весом эффект создавало просто сногсшибательный. Из этой примечательной фигуры, задрапированной в метры черной ткани, торчали в разные стороны две острые булавки (Фина закалывала их, чтобы не дать своей робе упасть в самый неподходящий момент, а не затем, чтобы достичь какого-то эстетического эффекта). Лицо госпожи ди Минервэ состояло, казалось, из одних огромных очков, которые многократно увеличивали светло-карие глаза, смотрящие почему-то всегда или вглубь себя, или в книгу, но уж никак не на собеседника. Волосы ее были непримечательного каштанового цвета и умели не лезть в глаза и не мешать чтению, а потому давным-давно забыли, что такое ножницы, да и с расческой были знакомы постольку-поскольку. Будь Фина склонна замечать подобные мелочи, она, скорее всего, при взгляде на собственную голову привела бы аналогию с всклоченной шваброй. Какие аналогии могли придумать все остальные обитатели этого мира, ее не интересовало ни в малейшей степени. В целом Фина ди Минервэ удивительно напоминала маленького, взъерошенного, вечно удивленного совенка. Й прозвище это прилипло к ней сразу и навсегда. Итак, в день, когда Завоеватель взял штурмом великий город, профессор Совенок вышла из дому. Разумеется, на ходу она читала. Разумеется, все остальное, помимо событий, разворачивающихся на страницах, едва ли регистрировалось ее сознанием. За долгие годы Фина освоила искусство передвижения-уткнувшись-носом-в-книгу в совершенстве. Какое-то шестое чувство, не имеющее ничего общего с обычным ясновидением, подсказывало ее телу, как двигаться по знакомому маршруту, где затормозить, а где повернуть. Она никогда не сталкивалась с прохожими, умудряясь в последний момент сманеврировать и обойти любое препятствие или в крайнем случае передвинуть его куда-нибудь подальше (например, за северный предел), причем делала это совершенно машинально и позже часто не могла вспомнить, куда именно портировала очередного бедолагу. Она никогда не попадала под телеги или другой транспорт, но тут была своя хитрая методика. Ощущая присутствие ожив- ленного уличного движения, Фина находила какого-нибудь прохожего, двигавшегося в том же направлении, и пристраивалась рядом, телом ощущая все его движения и автоматически их повторяя. Такой способ иногда заводил ее не в тот район, но ещё ни разу не дал попасть под колеса. На случаи, когда ей под ноги попадался какой-нибудь колодец, или стена, или банда грабителей, у нее всегда оставалось звание мастера магии и связанные с этим навыки. Город уже лишился таким вот образом многих колодцев. И стен. И грабителей. Совенок была довольно известной личностью в своем городе. В некотором роде. Сегодняшний день, на взгляд госпожи профессора, ничем не отличался от любого другого. Огромный валун упал откуда-то с неба и врезался в мостовую в нескольких шагах от Совенка, заставив ее чуть подпрыгнуть на месте, но никак иначе не повлияв на траекторию движения. Прямо, прямо. Потом направо. Район города, расположенный неподалеку от Академии, был необычайно красив, особенно по утрам. Плавные изгибы улиц, тихий плеск фонтанов, прохладная зелень висячих садов, спускавшихся с крыш. Фина никогда не замечала этой красоты. Не заметила она и того, что сегодня красота казалась довольно потрепанной. Прямо перед ней свалился огромный огненный шар; совершенно варварское, но в то же время действенное заклинание, тут же поджегшее несколько близлежащих домов (вместе с висячими садами и обитателями). Совенок поступила так, же, как поступала с колодцами, стенами и грабителями. Где-то за стенами города маги нападающей армии удивленно забегали, вдруг обнаружив, что стихия огня почему-то перестала откликаться на заклинания. Совсем. Завоеватель пообещал про себя разобраться с ректором Академии, который гарантировал ему магический нейтралитет своих подчиненных, и отдал приказ о всеобщем штурме. А сам с личной гвардией бросился к подземному ходу. Фина перевернула страницу. Идти сегодня было сложно, под ноги то и дело попадались какие-то камни, один раз она чуть было не растянулась на дороге, поскользнувшись на чем-то мокром. И пахло как-то странно… Совенок вдруг остановилась, нахмурившись и пристально глядя на страницу. В разделе «Комментарии» оркский лингвист Л'рн писал: «В целом объяснение тех давних событий через вмешательство божеств, на которое намекает данная легенда, кажется по меньшей мере маловероятным. Место действия при всех вариантах развития событий локализовано предельно четко: Лаэссэ. Общеизвестно, что после подписания Великого Договора ни одна сила божественного происхождения не позволила бы себе, прямое воздействие на события в границах великого города. Для богов, как и для многих других существ, Лаэссэ был и остается «вещью-в-себе», нейтральной территорией, к которой не применимы обычные законы бытия». Фина задумчиво прикусила губу. Дальше шло: «Многие считают, что из-за этого боги в гневе покинули Лаэссэ, не желая иметь ничего общего с миром, где их сила ограничена. Мне подобные выводы представляются по меньшей мере поспешными. Более логичным, было бы, начни божественные создания использовать великий город как идеальное место для ссылки себе подобных. Или, быть может, как место отдыха от собственной божественной сути. Курорт, куда стекаются уставшие от собственного всемогущества удивительные существа всех времен всех миров». Совенок перечитала этот абзац. Потом еще раз. Затем совершила беспрецедентный поступок, закрыв книгу и засунув ее под мышку. После сосредоточенных поисков ей удалось извлечь из сумки блокнот с огрызком карандаша. Последняя запись гласила: «Купить мыло!!!» Запись была недельной давности, а на балахоне госпожи профессора все красовалось большое пятно, впрочем, почти не заметное на темном фоне. Вздохнув, Фина подчеркнула слово «мыло». И чуть ниже дописала: «Поговорить с Л'рном. Возможно, принять меры». Затем она пролистала последние записи, узнав, что опять забыла купить носки, починить крышу, проверить курсовые работы и – срочно! важно! – заплатить за квартиру. Снова вздохнула, испытывая глубокую меланхолию, при мысли о толщине своего кошелька. Убрала блокнот. Достала книгу; И отправилась дальше. Завоеватель смерил прищуренными глазами взмывающие к облакам высокие стены. Непробиваемы. Повернулся, заслышав рядом с собой тихие, властные, о, столь властные шаги. Их было трое. Двое мужчин, высоких, тонких, прекрасных, от горла до кончиков пальцев затянутых в элегантные и строгие одежды. Женщина, от красоты которой хотелось склонить голову и плакать. Утренний свет ласкал их кожу, разбиваясь на тысячи радуг и омывая их тела перламутровым заревом. Поклон Завоевателя был глубок ровно настолько, насколько этого требовали правила этикета. Ну, быть может, чуть ниже положенного. Сияющее трио предпочло этого не заметить. – Интересно, – сказал один из ясных, в свою очередь разглядывая опоясывающую город стену. – Крайне необычная структура. Теперь понятно, почему считается, что так называемым высшим силам нет доступа в это место. – Как это было сделано? – задумчиво спросила женщина. – Какая разница? Исключения лишь подтверждают правила, – пожал плечами ее спутник. И поднял руку. И, поймав утвердительный кивок Завоевателя, небрежным движением ладони переместил и самого великого воина, и его гвардию в кольцо неприступных стен. После короткой я яростной схватки. Завоеватель сумел открыть изнутри восточные ворота. Атакующие ворвались в. город, защитники отчаянно сопротивлялись. Гениальный полководец прикинул, что больше чем на пятнадцать минут этого сопротивления не хватит, разослал в нескольких направлениях ударные отряды, а сам, послав вперед верных гвардейцев, направился, к Академии. Фина ди Минервэ перешла небольшой мостик и свернула на улицу, которая должна была вывести ее к главной площади перед Академией. Траектории движения Завоевателя и Совенка стремительно сближались. Мойры, властительницы судеб, затаили дыхание. Смутное ощущение, в основе которого лежали два столетия опыта, подсказывало Фине, что на этом отрезке пути следует быть осторожнее, поскольку движение тут всегда сумасшедшее и можно в два счета угодить под колеса. Сейчас, правда, никакого движения на улице не было. Если осмотреться, то на улице не было вообще никого, но Фина была слишком поглощена очередной легендой, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Повинуясь многолетней привычке, она остановилась под аркой, неторопливо перелистывая страницы и ожидая, пока внутреннее чувство подскажет ей, что мимо проходит кто-то движущийся в нужном направлении. И, разумеется, дождалась. Неясная тень мелькнула на периферии зрения, и Совенок послушно пристроилась в хвосте стремительно шагавшей по улицы фигуры. Ноги привычно несли ее вслед за ничего не подозревающим провожатым. А оркский герой подхватил дубинку из костей мамонта (здесь прослеживались очевидные гоблинские влияния, что бы там ни думал профессор Биор) и отправился убивать негодяев эльфов. Когда Завоеватель вышел на площадь перед знаменитой Академией, его встретили ошарашенные взгляды уже окопавшихся там гвардейцев. В первый момент великий воин не понял, почему подчиненные смотрят на него так странно. Но потом молодой генерал догадался обернуться. И увидел, что в полуметре от него стоит, уткнувшись носом в книгу, маленькая толстенькая эльфийка в надетой задом наперед мантии мага и в огромных очках. – Это еще что такое? – спросил Завоеватель. Вопрос его был полностью проигнорирован. Оркский герой, размахивая дубинкой и распевая боевую песню, обрушился на поселение вероломных эльфов, и… Что-то мешало Фине. Какой-то отвлекающий фактор… Сo-венок удивленно мигнула и подняла глаза от книги. – Кто такая? – громко и явно не в первый раз пробрал стоящий перед ней закованный в доспехи гигант. Надо сказать, что профессор Фина ди Минервэ испытывала трудности с общением. Серьезные. Для начала она совершенно не умела слушать. Кроме того, существовало не так много тем, которые Фине было интересно обсуждать. Пустые же разговоры и светские беседы госпожа профессор не переваривала и, стоило только кому-нибудь их начать, тут же утыкалась носом в очередную книгу. Однако даже на те темы, которые ее интересовали, Фина говорить не умела. У нее была не очень хорошая дикция, а когда разговор касался чего-то, что ее волновало, госпожа ди Минервэ начинала тараторить, захлебывалась словами и перепрыгивала с одного на другое. Но самое главное, Течение мысли Совенка было столь прихотливо и следовало в таких странных направлениях, что любой собеседник уже после первых ее фраз укреплялся во мнении, что кто-то из них двоих сошел с ума. И если этим кем-то не может быть сам собеседник, то… Бесчисленные поколения студентов Академии, вынужденные слушать ее лекции и сдавать ей экзамены, ненавидели профессора ди Минервэ страстно и искренне. За долгие годы окружающим удалось выработать способы любыми правдами и неправдами избегать прямого общения с Совенком. Обычно ответы на даже самые простые вопросы ее просили дать в письменной форме. И, получали нечто оригинальное, снабженное ссылками на необходимую литературу, а также совершенно непонятное. Увы, ничего этого Завоеватель не знал. И потому угрожающе навис над нелепой фигурой в темной мантии, почти готовый снести голову этому чуду в перьях. Совенок снова мигнула, пытаясь понять, чего от нее хотят. Этот тип с обнаженным мечом выглядел довольно устрашающе. Почти так же устрашающе, как чиновник из жилконторы, периодически являвшийся к ней за квартплатой. Почти. Совенок пребывала в твердом убеждении, что при вечно романтичном состоянии ее финансов никто и ничто не может быть страшнее того чиновника. Пауза затягивалась, и госпожа ди Минервэ решила, что ей надо оказать что-нибудь, чтобы не показаться невежливой. Она сказала первое, что пришло на ум: – Вы кто? Великий воин задумчиво качнулся на каблуках, пытаясь осмыслить происходящее. Увы, происходящее осмыслению никак не поддавалось, а потому он решил прибегнуть к тактике, обычно не подводившей его в борьбе с собственной убийственной яростью. – Я – тот, кто только что взял штурмом этот город, – с безупречной вежливостью ответил Завоеватель, позволив ироничным интонациям лишь слегка проглянуть в уверенном спокойствии своих слов. – Чушь, – возмутилась Совенок, – Лаэссэ нельзя взять штурмом. Великий город всегда сам по себе, вне всех остальных миров и их конфликтов. Это все знают. Арбалетчики оккупационной армии, державшие ее под прицелом, прищурились. За их спинами дымилась разбитая попаданием многочисленных снарядов площадь. Завоеватель потер небритый подбородок и чуть сдвинул в сторону шлем, ощущая, что мозги начинают вновь работать после отупляюще-кровавой лихорадки последних дней. – Я тоже сам по себе, – пожал он плечами. – Это тоже все знают. Совенок серьезно обдумала подобное заявление. Поудобнее перехватила книгу. – Возможно, – признала она наконец вероятность подобной гипотезы. – Но людям, по сравнению с неживыми предметами, довольно трудно быть самими по себе и в тоже время позволять столь многому оказывать на себя влияние. Это требует определенного опыта. Вы пока слишком молоды. – Понятно, – кивнул Завоеватель, которому аура мощи, исходящая от этого нелепого, всклоченного существа мешала махнуть рукой на происходящее. Искушение приказать арбалетчикам выстрелить стало почти непереносимым. Мелькнула даже мысль отправить сообщение ожидающим за городскими стенами ясным, но тут же была отброшена,- И когда же я смогу стать… как вы выразились?… Совенок снова мигнула и подошла к вопросу со всей серьезностью. В конце концов, ее не зря считали сильнейшей прорицательницей на факультете. Сейчас важно было облечь ответ в подобающе туманную, соответствующую всем требованиям традиции форму. Она глубоко вздохнула, и… Игры богов не для разума смертных. Судьбы ломаются. И остаются Клочья души и осколки сознанья, Ломкие кости испуганной птицы… Юность разбита, но Честь неизменна, Если утрачено все в жизни этой. Новорожденный клинок - Искупленье. Едок вкус чести из чаши прощенья… Глубокий; властный, четкий голос, эхом метавшийся по площади, совершенно не походил на обычное невнятное чириканье Совенка. Даже полный профан в магии не мог не узнать истинного пророчества. Фина застенчиво улыбнулась. Кажется, ей удалось достичь нужной степени бессмысленности. Все как полагается. – Из чего? – сохраняя самообладание, поинтересовался Завоеватель. – Из правил! – обиделась госпожа профессор. Совсем как ее студенты. Ни единого проблеска интеллекта! Пальцы Фины с тоской погладили книжный корешок. Как всегда при столкновении с непониманием, ее охватило острое желание отвернуться и погрузиться в чтение. Завоеватель потряс головой, пытаясь понять, как связать это заявление с ее предыдущими словами. И с какой стороны, вообще подступиться к происходящему. Пророчество было настоящим. И сила – тоже. Ирония. Он будет придерживаться иронии. – И что же все это значит? – Лет через четыреста поймете, – жизнерадостно пообещала профессор Совенок. Тем самым тоном, который так хорошо знали ее студенты и который заставлял их в панике разбегаться в поисках укрытия. Увы, Завоеватель не был столь хорошо знаком с уважаемой госпожой профессором и не успел среагировать вовремя. – Передай привет Многоцветной. – Кому? – спросил он тихо, очень тихо. Уровень бредовости происходящего постепенно превышал границы его терпения. – И все-таки ты пока слишком прост, чтобы стать настоящим исключением, – посетовала Совенок. – А значит, не можешь взять штурмом этот город. Попробуй еще раз. Через пару столетий. С этими словами Фина ди Минервэ, профессор Лаэсской магической академии, сделала с великим генералом, всей его армией и его сияющими спутниками. То, что до этого не раз проделывала с уличными грабителями, пьяными стражниками, фонарными столбами и прочими препятствиями, возникающими на ее пути. Она их убрала. В некотором роде. * * * Завоеватель выхватил оружие, загнанно оглядываясь и пытаясь понять, что произошло. Затем медленно его опустил, отказываясь выглядеть столь же ошарашенным, как застывшие рядом ясные князья. Он был дома. Этого не может быть. Потому что не может быть никогда. Та нелепая женщина, похожая на страдающую шизофренией сову, не могла перенести их сюда. Божественная сила не может действовать в Лаэссэ. Это правило всем известно. * * * Афина Паллада, богиня мудрости и справедливой войны, мощная, страшная, совоокая богиня архаики и тайного знания, после судорожных поисков в недрах своей необъятной сумки извлекла на свет блокнот и карандаш. Задумалась. Нервный молодой человек. Но, пожалуй, не безнадежный. Записала: «Приглядеть за Сергарром». Потом еще раз подчеркнула «Купить мыло!!!». Двумя чертами. Совенок убрала блокнот, раскрыла книгу и отправилась к воротам Академии через вдруг опустевшую площадь. Елена Бычкова, Наталья Турчанинова СНЕЖНЫЙ ТИГР Мягкие хлопья снега, медленно кружась в свете уличных фонарей, падали на мостовую. Белые хлопья снега, похожие на бесшумных ночных бабочек… Этот снег всегда был желанным дополнением городского пейзажа и моего романтического настроения – время снежных садов и тихих вечеров… Но сейчас все совсем не так. И нет ажурных снежинок, танцующих вокруг фонаря. Ничего нет. Даже неба не видно в этой безумной метели. Снег и ветер словно сошли с ума, соревнуясь в одном-единственном стремлении – свалить меня с ног, оглушить, ослепить, похоронить в белых сугробах… Я продолжал идти вслепую. Меня поддерживало только инстинктивное желание – удержаться на ногах. Если я упаду, то уже не смогу подняться… Я смертельно замерз, невыносимо устал, но бурану, сбросившему в пропасть мою палатку, нужно было завершить начатую работу, и он играл мной уже несколько часов. Сначала лишь несильно подталкивал в спину, бросал пригоршни колючего снега в лицо, потом заметался поземкой по бескрайним сугробам, взвыл сильнее, сбивая меня с ног… А дальше и эта игра надоела. Повалил снег сплошной стеной, и в глухой темноте я окончательно потерял дорогу. Рано или поздно у меня не хватит сил сделать еще один шаг. Снова шевельнулась предательская мысль о сладком покое и мягкости этих сугробов. Нужно только закрыть глаза и позволить ветру бережно уложить себя в глубокую снежную постель. Ноги словно на-, литы свинцом, перчатки исчезли вместе с палаткой, и я уже давно не чувствую рук… Снежные бабочки вокруг уличных фонарей… Великое облегчение, почти блаженство снизошло на меня, когда я понял, наконец, что нет смысла бороться дальше, и сил тоже нет. Колени подкосились, и я упал, медленно-медленно, в глубокий снег, как в пуховую перину, чтобы уснуть. Где-то далеко гудел ветер, а перед моими глазами кружились ночные бабочки, и пыльца с их крыльев засыпала мое уставшее, замерзающее тело… Я проснулся, мгновенно осознавая, где я и что со мной. Низкое угрожающее рычание все еще клокотало в горле, а тело напряглось в прыжке, выбросившем меня из мира снов. И тут же рычание смолкло само собой, а шерсть, поднявшаяся было на загривке, опустилась. Солнечный луч, скользящий по полу пещеры, подобрался к самым лапам и лежал на земле голубоватой тонкой полосой. Было темно и тихо, только едва слышно шуршала сухая трава под моим телом. Сон… Сон, который стал сниться слишком часто в последнее время. Напрягая и расслабляя все мышцы, я лениво потянулся, а потом неторопливо направился к выходу. За ночь снова замело вход, но снег с легкостью подался под лапами, и в глаза тут же ударил целый сноп утренних лучей. Трудно было удержаться от восторженного фырканья. Я затряс головой, сметая остатки пушистого снега с ушей, и выпрыгнул навстречу утру. Отсюда, с узкого карниза, открывался головокружительный вид на заснеженный мир. Острые зубцы скал врезались в ослепительно голубое небо. Горы, снег и небо – это был мой мир и мой дом. Осторожно ступая по узкой каменной тропинке, я стал спускаться. Ночью прошел буран, и отпечатки моих лап четко выделялись на свежем снегу. Прыгая с камня на камень, я, как обычно, путал следы, хотя особой необходимости в этом не было, – привычка. Стало заметно теплее, и я замер на секунду, поймав в воздухе дорожку запахов из долины. Пахло карибу. Олени паслись совсем близко, вырывая из-под снега прошлогоднюю траву. Я задумчиво облизнулся, но тут ветер переменился, и новый запах опять неприятно удивил меня. Он чувствовался уже несколько дней, и то странно волновал, то приводил меня в ярость. Чуть горьковатый, резкий запах дыма. Свернув с привычной тропинки, я направился в его сторону, и тут же по самый живот провалился в снег. Пришлось прыгать – зрелище, не придающее мне величия. Прыжок – приземление с высоко поднятой головой, чтобы не ткнуться носом в снег, и снова прыжок. Я порядком устал, пока выбрался на твердую землю, а снежная равнина позади оказалась взрытой, словно по ней проскакал десяток карибу. Дым, по-прежнему, вел меня, и скоро я увидел маленькую, скрытую скалой площадку. На ней все так же суетилась человеческая фигурка, рядом пушистые клубки на снегу – собаки, и еще что-то темное и неподвижное, названия чего я не знал. А в центре лагеря источник дыма – огонь. Значит, еще не ушли, и буран не испугал их. Прижимаясь животом к снегу и стараясь держаться подветренной стороны, я подобрался поближе. Явственней запахло собаками, мокрой кожей, дымом и еще чем-то таким, от чего я почувствовал необъяснимое волнение и тревогу. Самое лучшее, что сейчас можно сделать – уйти. Но любопытство пересилило страх. Я подобрался еще ближе, зная, что белая шерсть отлично сливается со снегом. Теперь площадка была совсем рядом. Собаки, не чувствуя меня, грызлись из-за места у костра. Человек в странной одежде (едва не подумал шкуре!) из меха сосредоточенно разбивал куски дерева. Я подполз еще и увидел на снегу ужасный, отлично знакомый предмет – ружье. Издавая отвратительный запах металла, оно стояло, прислоненное к горстке дров. Я едва сдержал подкатывающее к горлу рычание, вспомнив острую боль, оглушительный гром и вспышку. Вспомнил, как позорно удирал, перепуганный до смерти, оставляя на снегу пятна крови. Как болела передняя лапа и как долго она заживала. Человек вдруг выпрямился, и навстречу ему из палатки вышел второй. Он что-то сказал, и я навострил уши. – Доброе утро, Стив. – Доброе. Вы еще не передумали идти в горы сегодня? Могут быть оползни. – Нет, – беспечно отозвался второй, присаживаясь у костра. – Я все же хочу попробовать. – Не понимаю я вас, Пол. Что вам в этих горах? Вы же не охотник. Человек, названный Стивом, подвесил котелок, наполненный снегом, над костром и присел рядом с Полом. Тот спросил с улыбкой. – А вы все еще не оставили надежду поймать вашего тигра? – А вы все еще считаете это выдумкой? Я видел его собственными глазами, вот как вас – огромный зверь чисто белого цвета. – С голубыми глазами? – рассмеялся Пол. Стив с досадой пожал плечами и стал возиться с рюкзаком. – Вот вы не верите, а сами слушали рассказы о том, как он обходит капканы и достает приманку. И ни разу не попался на отравленное мясо. Теперь пожал плечами Пол. – Это, скорее, местная легенда. Не спорю, очень красивая – о хозяине гор. В джунглях он был бы леопардом, в море – драконом. Здесь же – тигр, тем более белый. – Ничего. Поверите, когда я принесу его шкуру. «Надеюсь, не принесете», – пробормотал Пол так тихо, что слышал его только я. – Кофе готов. Давайте завтракать. Пока они ели, я быстро проверил одно свое потайное местечко, где зарыл недавно в снег кое-что. И, как оказалось, до моих запасов еще никто не добрался. Когда я вернулся, лагерь был пуст. Ни собак, ни людей. Что может быть лучше! Осторожно принюхиваясь к незнакомым и странно знакомым запахам, я ступил на утоптанную землю. Первым делом – рюкзак. Я уже давно испытывал к нему симпатию, уж очень соблазнительно от него пахло. Он был убран на каменный уступ, довольно высоко. Но, подпрыгнув пару раз, я подцепил его лапой и стащил вниз. Порвав веревки, засунул туда голову и ухватил первое попавшееся – большой кусок чего-то остро и приятно пахнущего, белого цвета, с дырочками, словно прогрызенными мышами. Вкус мне понравился. И в поисках чего-нибудь подобного, я опрокинул рюкзак на бок. Белого и дырчатого больше не оказалось, но зато нашлись какие-то черные зерна – с сильным и горьким запахом и что-то мелкое, похожее на снежную крупу, очень сладкое. Зерна я равнодушно просыпал, а крупу лизнул несколько раз. Еще было много твердых холодных предметов, пахнущих железом, кусок сухого мяса, и чрезвычайно интересная прозрачная штука, сужающаяся к одному концу. В ней булькала и переливалась янтарно-прозрачная жидкость. Я покатал это лапой, соображая, как добраться до жидкости, потом взял штуку в зубы и отнес к палатке, возле которой валялось несколько камней. Хорошенько примерившись, стукнул о камень узким концом, тот обломился, и жидкость потекла в снег. Она пахла странно, вызывая отвращение и желание попробовать одновременно. Я лизнул ее раз, другой… Жидкость обжигала язык и приятным теплом разливалась в животе. Войдя во вкус, я вылизал все без остатка, и почувствовал себя несколько необычно. В голове стоял легкий туман, снег слегка покачивался под лапами, и внутри играло очень приятное чувство, похожее на легкую щекотку. От него хотелось скакать по снегу, словно глупому котенку, и хватать себя за хвост. В игривом настроении я до конца распотрошил рюкзак, и заглянул внутрь темного предмета выше меня ростом. Это оказалась сложенная из шкур пещера – здесь не было ничего интересного, только несколько длинных кусков человеческой одежды. Выбрался из нее и закончил начатое – стащил котелок и зарыл его в снег неподалеку от лагеря, порвал собачью упряжь, от души повалялся в снегу, на который пролилась «веселая» жидкость. А потом, подумав, вытащил из палатки все «шкуры» и оттащил их на другой конец площадки. Сотворив все это, я осмотрел разоренный лагерь и гордо удалился, довольный собой. Стив был прав: не имело смысла рисковать; но мне не терпелось опробовать новое снаряжение. Поэтому я начал с довольно легкого уступа неподалеку от стоянки. Впрочем, тот оказался легким только с первого взгляда, я изрядно запыхался, пока влез на него, и присел перевести дыхание на естественный каменный порожек, защищенный от ветра скалой. Кругом лежал снег. Пожалуй, ничто не было сейчас созвучно моей душе так, как это безграничное заснеженное пространство, искрящееся под ярким весенним солнцем. Прекрасный белый мир, где нет места человеку. Я достал из нагрудного кармана блокнот и попытался в карандашном наброске передать странную красоту этого места. Изломы неприступных скал, белеющие вечными снегами, и черные ущелья… Я так увлекся рисованием, что не сразу почувствовал на себе внимательный, напряженно-изучающий взгляд. Осторожно, не делая резких движений, я оглянулся. Но никого не увидел. Так было уже несколько раз – явственное ощущение чужого присутствия, острого взгляда в затылок, и никого за спиной. Невольно вспомнились красочные рассказы Стива о местных «привидениях» и белом тигре – странном создании, то ли оборотне, то ли мифическом «хозяине» окрестных гор. Иногда я верил в него, иногда нет. И заранее сочувствовал зверю, который непременно будет убит из-за красивой шкуры… Да что же это?! Определенно, кто-то за мной наблюдает. Я снова пробежал взглядом по снегу и черным полоскам оголенного камня. Снова ничего, но, уже отворачиваясь, краем глаза заметил легкое движение, как будто бы один из камешков… Чувствуя, как мгновенно пересохло в горле и гулко стукнуло сердце, я обернулся. Он лежал всего в нескольких метрах от меня, полностью сливаясь со снегом и камнями белоснежной шкурой с черными полосами. Огромный белый тигр. Ни за что мне бы не заметить его, если бы он не выдал себя, чуть дернув ухом с черной полоской. Белый тигр… С голубыми, ярко-голубыми, как незабудки, глазами. Едва дыша, я смотрел на него, и не мог оторвать взгляда от этих удивительных глаз, в которых светилось нечто большее, чем звериная мудрость. Значит, ты все-таки существуешь. Тигр вдруг прижался к земле, весь подобрался, словно готовясь к прыжку, и глухо заворчал. Я не шевелился, зная, что он может броситься, но не отвел взгляда. Тогда он поднялся, медленно отступил на несколько шагов, поставил передние лапы на камень, чуть выдающийся из скалы, и снова замер, теперь видимый весь. Огромный зверь. Хозяин заснеженного мира. Несколько мгновений тигр стоял, словно в нерешительности, рассматривая вершины гор и одновременно искоса наблюдая за мной, а потом повернулся и пошел вверх по каменной осыпи. Некоторое время я видел темные полосы на его шкуре, а потом белая шерсть слилась со снегом, и он словно растаял в холоде и неподвижности гор. Только тогда я поднял блокнот, упавший с колен. Странное ощущение. Я слышал, как скрипит снег под ногами, видел ледяные отблески далеких вершин, темные пятна деревьев в долине, и чувствовал странную пустоту в себе. Запоздалый страх? Впервые в жизни я почувствовал себя слабым, абсолютно беспомощным, зависимым от воли дикого зверя, который мог убить одним ударом когтистой лапы. А он лежал и смотрел на меня с выражением властного спокойствия, почти высокомерия в голубых глазах. После этой неожиданной встречи, я уже почти верил в мистическую природу прекрасного зверя. Только тени или призраки умеют столь бесшумно появляться и таинственно исчезать. Рассказать Стиву о нечеловеческой мудрости голубого взгляда, о серебристом сиянии пушистого меха, разрисованного стрелами темных полос… и о запахе виски, который вот уже несколько минут чудится мне в морозном воздухе?… Стив выбежал мне навстречу, в величайшем возбуждении, размахивая обрывком собачьей упряжи. – Я же говорил! Вы не верили!… А я говорил! – Стив, в чем дело? Он перевел дыхание и махнул упряжью в сторону лагеря. Но я уже сам видел, что здесь произошло нечто странное. В рыхлом снегу валялись консервные банки, обрывки рюкзака и ремни упряжи, палатка перекошена, собаки отчаянно рвались с привязи, и в их злобном лае отчетливо слышалось испуганное повизгивание. Даже вожак упряжки – Волк, мой большой друг и редкий умница, в состоянии близком к истерическому, яростно рычал и скалил зубы. – Что здесь случилось? Что с собаками? – Тигр! Тигра они почуяли! Пришел прямо сюда! Ничего не боится, подлец! Сожрал весь сыр и вылакал виски! Напряжение и холод последних часов как-то внезапно отпустили меня, и я рассмеялся. Стив рассвирепел. – Ему смешно! А вы пойдите посмотрите на его следы! На глубоком снегу рядом с палаткой четко отпечатались два следа огромных тигриных лап. Взглянув на них, я почувствовал некоторое стеснение в груди. Тигриные следы производят совсем иное впечатление, когда видишь их не в густой чаще леса, а рядом со своим домом. – Каков мерзавец! Метра три будет, а то и больше, – довольно сказал Стив из-за моего плеча. Азарт охотника снова победил в его душе страх перед сверхъестественным, и тигр из хозяина гор снова превратился в будущий трофей. Мне вдруг стал противен Стив, с его ружьями, капканами и прочими орудиями убийства, говорящий о прекрасном звере, словно о мороженой рыбине, оценивающий его силу и ловкость в метрах и килограммах. Но я ничего не сказал, а он, между тем, ходил по лагерю, подсчитывая убытки. – Упряжь разодрал… Вот, увидите, теперь так и повадится… Котелок стащил… Теперь обнаглеет, покоя от него не будет. Я подошел к Волку и сел рядом с ним на обрубок дерева. Пес немного успокоился, когда я спокойно заговорил с ним, доброжелательно махнул хвостом и ткнулся носом в мою ладонь. – Как думаешь, Волк, зачем ему котелок? Он не ответил, заглянув мне в лицо умными, косо посажеными глазами, и умильно облизнулся, чувствуя кусок хлеба у меня в кармане… Голубоватые тени постепенно темнели, вытягиваясь, снег чуть порозовел, но зимняя заря мгновенно догорела, и синие сумерки поплыли над землей. Как-то резко похолодало, и даже небо казалось застывшим, ледяным. Я натянул капюшон и ближе придвинулся к костру. Стив покровительственно взглянул на меня и сказал: – Градусов пятнадцать, не меньше. В его представлении я продолжал оставаться городским жителем, а мое увлечение альпинизмом – прихотью, блажью, занятием не стоящим времени и денег. Наверное, он испытывал даже чувство некоторого превосходства, рассказывая мне о коварстве тигров, ведь, по его мнению, я мог видеть их только на картинке. – …Еще ставят капканы. Только капкан нужно к дереву цепью привязывать, а то так с ним и уйдет. Ядом травят. Ну и с собаками… Только хитрый он. Вот идет охотник по следу… – Стив взял палочку и стал чертить на снегу путь воображаемого следопыта. – А он возьмет и зайдет сзади, сам начнет идти за охотником. Так и будет ходить. А то, бывает, заляжет где-нибудь, подпустит ближе, и бросится. – Стив, как вы думаете, зачем он приходил в лагерь? Тот бросил палочку в костер и сделал загадочное лицо. – Проверить. Посмотреть, как и что. Видимо, ночной холод и темнота действовали на Стива иначе, чем на меня. Он тоже придвинулся ближе к костру, но его бросало в дрожь не от ледяного ветра. Мир духов, невидимый днем, ночью вдруг приближался и сливался с пустынным миром заснеженных гор. Белый тигр превращался в неуловимого призрака, не оставляющего следов на снегу. И только костер своим магическим кругом охранял нас от подступающей тьмы. Я вздрогнул, сам не заметив, как снова позволил снежной долине очаровать меня, поверить в ее волшебство, и почувствовать себя почти настоящим лесным жителем, которому простительна вера в духов и зверей-оборотней. – Стив, как вы думаете, это тот самый тигр? – Больше некому. Следы – во! – Стив растопырил пальцы, изображая размер тигриного следа. – А котелок знаете, где я нашел? В снегу под скалой. Зарыл, подлец. Я улыбнулся, оценив своеобразное чувство юмора тигра, и спросил, хотя уже приблизительно знал ответ. – А не жалко вам его? Стив откинул капюшон, чтобы удобнее было смотреть на меня, и переспросил: – Жалко? – Ну да. Красивый, умный, сильный зверь, а вы хотите его убить. Человек посмотрел на меня так, словно уже давно разгадал все мои хитрости, и мне не сбить его с толку. – Не поймете вы, Пол. Потому что не охотник… ну, вот вы мечтаете забраться на Драконий клык. Снаряжение заказали, все утесы вокруг облазили, присматриваетесь. Он вам и во сне, наверное, снится. Так тигр для меня то же самое, что для вас эта скала. Вы себе доказать хотите, что сможете ее одолеть, а я себе – что перехитрю полосатого разбойника. Я пристально посмотрел на мужчину, сравнивающего мою страсть к высоте и риску с его страстью к убийству, и сказал с неожиданным для себя злорадством: – А ведь я его видел сегодня. – Да ну!? – Стив даже приподнялся. – Где? – Вон на том утесе. – Белый? – шепотом спросил он, вытаращив на меня глаза, словно я сам превратился в белого тигра. – Белый. – Ах ты, черт! – Он запустил пальцы в свою густую шевелюру. – Стрихнину бы… Ну, да ладно, я его с лабаза возьму. Я мог бы сказать, что тигр лежал в каком-то метре от меня и в его глазах не было ничего, кроме искреннего любопытства, и что кровожадный, мстительный и коварный зверь, каким его описывал Стив, не отпустил бы меня с того утеса, но я поднялся и молча пошел в палатку, провожаемый недоумевающим взглядом Стива, который так и не понял, что на меня нашло. Бабочки… Мне снова снились ледяные бабочки, холод, и снег. И я снова умирал, проваливаясь в белую пустоту… Я смотрел прямо в глаза этому человеку. Долго-долго, так долго, что онемели лапы. Не имея сил пошевелиться, мог только смотреть. В его зрачках не было испуга, и от него не пахло страхом, этим раздражающе острым запахом, который вызывал у меня одно желание – прыгнуть и схватить. Он был спокоен и неподвижен, только глаза его, отражая свет синих гор, смотрели в мои… И мне вдруг стало страшно. Так страшно, что я прижал уши и, скользя животом по снегу, пополз вверх по тропинке. А он продолжал сидеть, чуть подавшись вперед… Я сам не знал, чего боялся. Может быть его странного, пристального взгляда. На короткое мгновение мне показалось, что я сам мог быть человеком, который сидит на камне и смотрит в глаза тигру. И это было страшно. Или меня испугал его запах, не похожий ни на один из запахов долины?… Я проснулся, но продолжал лежать неподвижно, все еще глядя на него, и мне чудилось, что я вижу со стороны, издалека, неподвижную фигуру человека, и зверя, распластавшегося на земле. Мне казалось, что я потерял часть себя, и она ушла вместе с тем человеком. Наверное, он знал, как мне вернуть ее, блуждающую в ледяной пурге по ночам, знал, как прогнать сны. Мне нужно найти его. Человека со странными глазами, который не боится меня. Снег опять шел всю ночь. Густой, мягкий, бесшумный. Я лежал в палатке и слушал, как он засыпает долину, горы, весь мир… Он сгладит следы нашей возни у лагеря, выровняет глубокие полосы, оставленные полозьями саней, прикроет палатку. Я чувствовал себя лежащим под белым, теплым одеялом. Звуки тонули в этом снегу, стирались расстояния, и глубокий покой растекался по земле вместе с тишиной. Один раз у меня в ногах завозился Волк, которого я привел в палатку, вопреки всем правилам северной походной жизни. Он должен был спать снаружи, в норе, вырытой в снегу, но в эту холодную ночь, когда обостряется чувство одиночества и опасности, мне особенно не хотелось оставаться одному. Стив уехал на рассвете, забрав с собой всю упряжку собак и оставив мне только Волка, второй карабин и обещание вернуться завтра к вечеру, то есть уже сегодня… Утро было немного сумрачным. В воздухе еще носились одинокие снежинки, но снегопад закончился. Я пустил Волка побегать, зарядил в фотоаппарат новую пленку и навел его на восток, туда, где голубел острый пик, окутанный тяжелыми облаками. Клык Дракона. Обледеневшая вершина, похожая на кристалл с несколькими глубокими разломами, темнеющими на холодных гранях… Я сделал несколько снимков, когда вдруг услышал у себя за спиной странный звук – фырканье, отчетливое и громкое. Обернулся. И обомлел. Тигр стоял совсем рядом, видимый до последней полоски, и внимательно обнюхивал палатку. Не обращая на меня никакого внимания, он осмотрел лыжи, сунул голову в палатку и снова звучно фыркнул. Я быстро взглянул в сторону карабина, движение неосознанное, но вполне оправданное – ружье стояло у поленницы, слишком далеко, чтобы успеть до него дотянуться. Все давно забытые первобытные страхи, в которых я, кажется, обвинял Стива, шевельнулись вдруг и в моей душе. Мирная обстановка лагеря, который всегда казался мне надежным убежищем, превратилась в нечто, напоминающее плохую декорацию, во что-то типа тонких картонных щитов, которые зверь мог опрокинуть одним ударом лапы. Милая бесцеремонность, с которой он уронил в снег альпеншток, поразила меня больше, чем его рычание и следы на снегу. Вчера он был серебристым призраком, мудрым и благородным хозяином гор, во владения которого я попал случайно, сегодня он явился ко мне домой и нахально пытается огрызть кусок ремня, натянутого на одном из углов палатки. Не знаю, что бы я сделал, если бы карабин оказался рядом. Надеюсь, что выстрелил бы в воздух и только. Тигр, наконец, оставил в покое палатку и обернулся ко мне. Он узнал меня. Не знаю, почему я так решил, но его выразительная морда изобразила что-то типа вежливого интереса, он приблизился на шаг и совершенно по-кошачьи сел в снег. Наверное, это было приглашением к беседе. – Привет, – сказал я негромко, отметив мимоходом легкую хрипоту в своем голосе. – Ты в гости или… на охоту? Тигр навострил уши, прислушиваясь, потом приподнялся, переступил передними лапами по снегу и снова сел. Мне показалось, что он чего-то ждет, и моя недогадливость ему не нравится. – Я бы угостил тебя чем-нибудь, но хлеб ты, наверное, не будешь, а весь сыр съел еще вчера. Требовательное выражение в его глазах сменилось нетерпением, но я по-прежнему не понимал, чего он хочет от меня. – Послушай, ты не испугаешься, если я сфотографирую тебя? – я медленно поднял фотоаппарат, привлекая к нему внимание тигра. – Вот этим. Это не ружье, тебе не будет больно. Тигр не пошевелился, оставаясь в своей эффектной позе на фоне палатки. – Смотри сюда. Я чуть отодвинулся, опустился в снег, чтобы зверь попал в кадр целиком, навел резкость, но именно в это мгновение из-за поленницы выскочил Волк. Он сидел в пол-оборота ко мне и крутил в руках какую-то странную штуку, темную, чуть поблескивающую, и явно несъедобную. Я подождал, пока человек заметит меня, и подошел ближе. Его глаза широко распахнулись, и в них мелькнула какая-то странная торопливая дрожь, словно рябь по спокойной воде. Он как будто бы не испугался, но… я потянул носом воздух… он не испугался. Удивился, растерялся, но свою штуку из рук не выпустил. Надо было показать ему, что я сыт и пришел не охотится, поэтому я сел в снег и посмотрел на него. Человек заговорил. Наверное, он уже догадался, зачем я пришел. Его голос звучал немного прерывисто, но приятно для слуха, я понимал не все, хотя слушал очень внимательно. Но пока он не говорил ничего важного. Это чувствовалось по интонациям. Он опасался, что я пришел охотится, но ведь я показал, что сыт, и потом, он должен был знать, что никто кроме него не поможет мне стать прежним. Человек вдруг поднял свою железную штуку. Он поднес ее к лицу, и я увидел, что у него есть еще один глаз, огромный, блестящий с черной пустотой на дне. Глаз мне так не понравился, что я едва не зарычал на него, но сдержался, вспомнив, что человек хочет вернуть мне прежний покой… И вдруг, неизвестно откуда, рыча и захлебываясь от бешенства, выскочил лохматый пес. Человек вскрикнул и бросился к нему, пытаясь удержать, а он огрызался и осыпал меня всеми известными ему ругательствами. – Ну, ты, полосатый! Только попробуй подойти к хозяину! Надо было проучить пса за нахальство, но он принадлежал этому человеку и готов был защищать хозяина, хотя я мог прихлопнуть его одной лапой. – Успокойся, лохматый, и никогда не пытайся съесть то, что больше тебя. – Я еще вчера почувствовал твой мерзкий кошачий запах! Убирайся отсюда! – Слушай, лохматый, я не собираюсь трогать твоего хозяина, я пришел не на охоту, хотя ты слишком глуп, чтобы понять это. Он крутился на месте, пытаясь вырваться из рук человека и добраться до меня, а я смотрел на пса сверху вниз, и наслаждался его бессильной яростью. – Ты – полосатый вор! Хозяин застрелит тебя, а из твоей шкуры сделает ковер и постелит его у себя в палатке. – Смотри, не подавись от злости. А то твоему хозяину придется сделать ковер из твоей жалкой шкуры… если только он не боится блох. – Хозяин, пусти! Пусти меня! Я ему покажу! – взвыл пес, щелкая зубами. Я наморщил нос, фыркнул, выражая свое презрение, и пошел прочь, а он еще что-то долго кричал мне вслед. Глупый пес. Я оглянулся и посмотрел на лагерь. Человек обнимал его за шею и пытался успокоить. Ладно, я припомню тебе «полосатого вора»… По ясности и прозрачности красок этот день был похож на акварельный рисунок. Над долиной вдруг открылось высокое, чистейшей голубизны небо. По нему неслись косматые облака, целые горы облаков, между которыми скользили солнечные лучи. Неожиданно потеплело, и в воздухе, неведомо откуда появились пьянящие, нежные, почти весенние ароматы. Снег потяжелел и плотной, слипшейся массой оседал под ногами при каждом шаге. Деревья словно ожили, вдруг зашумев ветвями, прежде скованными морозом. По небу в порывах теплого резкого ветра кружили птицы. Полчаса назад я поднялся на один из небольших холмов и теперь лежал на снегу между двух валунов, прильнув к биноклю. Несколькими метрами ниже, среди кустов, каким-то невероятным образом прилепившихся к каменному склону, прятался мой недавний знакомый. После второй встречи в лагере я видел его еще несколько раз в самых неожиданных местах. Однажды я наблюдал, как он тащил что-то через мелкий кустарник, наверное, только что пойманный обед, в другой раз, как катался по снегу, мурча и фыркая, как объедал замерзшие ягоды голубики с обледеневших кустов, морщась и облизываясь. Он как будто бы не прятался и совершенно ничего не боялся. Удивительно, что Стив, исходив всю долину, лишь один раз нашел следы тигра, полузасыпанные снегом, я же, не охотник, человек далекий от лесной жизни, видел зверя так часто. Иногда мне казалось, что он специально старается выбрать место для охоты так, чтобы я мог его заметить. Стив зеленел от зависти, когда я мельком упоминал о каждой новой встрече. Много раз я видел, как ему хочется пойти вместе со мной, чтобы увидеть, наконец, неуловимого тигра, но гордость охотника не позволяла показать свою беспомощность перед горожанином и признать мою неожиданную удачу. Вот и теперь. Совершенно случайно, наблюдая за косулями, выкапывающими мох из-под снега, я заметил едва уловимое движение в кустах. Тигр лежал, почти вжавшись в снег, и, сдвигаясь с места буквально на несколько миллиметров, полз вперед, снова замирал и снова подавался вперед. Удивительная картина. Белый снег, на нем стройные длинноногие животные с настороженными, грациозными движениями и совсем рядом невидимый для них белый зверь, припавший к земле. Темные полосы на его шкуре сливаются с синими тенями, ему нужен только один прыжок, чтобы схватить вон ту, самую маленькую лань с золотым пушком на чутких ушах и влажным, черным носом. Мне жаль ее… немного, но симпатии мои на стороне полосатого хищника… И вдруг, прямо над своим ухом я услышал сухой, тихий щелчок и громкий шепот: – Тихо. Не шевелись. Я оглянулся, мгновенно узнавая и этот голос и сдержанное нетерпение, звучащее в нем, увидел холодную сталь карабина, наведенного вниз, потрепанный рукав куртки и, наконец, спокойное, сосредоточенное лицо Стива, целящегося в тигра из-за моего плеча. В белого тигра с голубыми глазами… Я резко развернулся, ударяя по стволу ружья. Грохот выстрела, рычание тигра и мой вскрик, многократно усиленные эхом, прозвучали почти одновременно… Пуля ушла в сторону и выбила ледяные искры из скалы, косули в испуганном порыве взмыли над разрытым снегом и унеслись прочь. Тигр, мгновенно став видимым, в несколько прыжков пересек открытое поле, и растворился среди каменных глыб. Стив еще раз выстрелил ему вслед и швырнул разряженный карабин на землю. – Дьявол! Вы что, спятили?! Я молча подобрал бинокль, поднялся и стал спускаться с холма. Стив шел следом и кричал на всю долину, потрясая ружьем. – Скажите мне, зачем вы это сделали?! Вы знаете, что бывает за такие штуки?! Надо было пристрелить тебя из второго ствола! И любой суд бы меня оправдал! Слышишь ты, защитник животных?! Ты зачем сюда приехал? По скалам лазать? Вот и лазай!… Охотник еще долго перечислял все обиды, которые я ему нанес, включая мою дружбу с Волком. Я мог бы многое сказать ему в ответ, но эта подлая слежка, этот выстрел из-за моего плеча… Мне было противно смотреть на Стива, не то что пререкаться с ним. Мы спустились вниз, на едва заметную тропу между камней, упавших со скалы, как вдруг Стив схватил меня за плечо, и тут же я услышал низкое, раскатистое рычание, которое катилось как будто со всех сторон одновременно. В паре метров перед нами, из снега, материализовалась белая тень с горящими топазовыми глазами. Тигр припал к земле, готовясь к прыжку. Уши прижаты, все мускулы кошачьего тела под гладкой шкурой напряжены, в приоткрытой жаркой пасти с длинными белыми клыками клокочет угрожающее рычание. Мы думали, что он сбежал, испугавшись выстрелов, а он притаился среди камней и ждал нас, чтобы отомстить за неудачную охоту. – Он шел за нами, – едва слышно прошептал Стив. – И что теперь? – так же тихо спросил я. – Карабин разряжен… Тигр зарычал громче. Глубокий взгляд нечеловеческих глаз метнулся с меня на Стива и обратно. Я был готов поклясться, что на его морде появилось почти торжествующее выражение. Я стоял перед ними. Тот, с прозрачными глазами смотрел на меня прямо, не опуская взгляда, другой, что уже давно ходил по моему следу с ружьем, испускающим отвратительный запах смерти, думал только о том, как бы… «зарядить карабин»? Я не понял, что это значит, но почувствовал, как он отчаянно боится меня. И мне захотелось немедленно броситься на него, хотелось причинить боль, услышать его крик. Я знал, что он не даст мне покоя, так и будет ходить по моему следу, пока однажды я не услышу этот страшный гром, который едва не оглушил меня сегодня. Я посмотрел на человека с ясными глазами. Он никогда не делал мне больно, его защищал лохматый пес и сейчас тот, другой, прятался за его спину… И я зарычал, потому что понял, что не смогу убить опасного человека с ружьем, потому что рядом с этим, ясноглазым, вообще нельзя убивать… Еще долго я смотрел, как они спускаются вниз, и чувствовал какую-то странную тоску, беспокойство. Огромное беспокойство. Мне хотелось броситься вслед за человеком, который тревожил меня, и в тоже время убежать от него как можно дальше… Я сделал несколько шагов вперед и остановился, потому что не мог идти за ними. Я снова разделился. Одна часть моей души тосковала по горькому запаху дыма и резкому железа, другая до дрожи боялась и ненавидела их… Наверное, я беспокоился оттого, что был голоден. Но голод не проходил даже когда я был сыт. Я сидел в снегу возле незамерзающего озера и смотрел в небо. Луна снова потеряла свою вторую половину, совсем как я… и теперь плыла по небу с острым обломанным краем, холодная, яркая. Такая же луна выплыла из черной озерной воды. И когда я стал пить, мне показалось, что вместе с водой на язык попадают холодные лунные капли. Я закрыл глаза, чтобы не видеть луну, но продолжал чувствовать ее вкус, терпкий и чуть горьковатый, словно у недозревшей ягоды… Сквозь сон я слышал обычный утренний шум: скрип снега, грозные окрики Стива на собак, грызущихся из-за рыбы, потрескивание костра и далекий, ровный гул ветра. «Сегодня», – подумал я, просыпаясь окончательно. Выбравшись из палатки, я увидел небо. Сначала только небо. Оно было розовым наполовину. Бледная ночная мгла над головой постепенно светлела и встречалась с нежно-розовой дымкой на востоке. Они сталкивались над долиной, но не смешивались, не переливались одна в другую, а застывали двумя неподвижными полосами – серо-жемчужной и перламутрово-розовой. Я почему-то вспомнил о фламинго, о целой стае розовых фламинго. Ко мне неслышно подошел Стив. Мы не разговаривали весь вчерашний день, могли молчать и сегодня, меня это нисколько не беспокоило, но Стив вдруг как-то неловко кашлянул и спросил: – Любуетесь? – Да. Удивительное небо. Молчали мы по разным причинам. Мне не о чем было говорить с ним после истории с выстрелами из-за моего плеча. Стив пытался понять, почему тигр отпустил нас. – Ну, что? Идете сегодня? – Иду. Я посмотрел на гору. Ее вершина медленно светлела, и густая ночная тень также медленно скатывалась к подножию, отступая перед утренним солнцем. Стив проследил за моим взглядом и спросил еще раз: – Это что, на самый верх? – Там видно будет. Он постоял рядом еще немного, и отошел. Я видел, что Стиву не хватает наших долгих бесед и «научных» споров. Ему хотелось вернуть прежние дружеские отношения, которые расстроились, как ему казалось, из-за пустяка. А я не мог простить ему того, что он считает этим пустяком белого тигра… Он проводил меня до края долины. А потом я не думал уже ни о тигре, ни о Стиве с его обидами. Я чувствовал, как на меня опускается удивительное состояние глубокой внутренней сосредоточенности и радости, которая зазвенела во мне с первым ударом ледоруба. Не торопясь, без лишней суеты, по крутому склону – подъем «в три такта». Воткнуть ледоруб и, держась за него, «вбить» в снег сначала одну ногу, потом другую, вытащить стальное лезвие из снега и снова ударить. Постепенно приходил тот самый ровный ритм, с которым сливались мое дыхание и стук сердца. Теперь можно немного пройти. Гладкий лед, чуть прикрытый снегом, поскрипывает под «кошками», такой знакомый, привычный звук. Я поднялся на узкий обледеневший карниз. Отсюда, с высоты, долина была похожа на глубокую чашу, до краев наполненную застывшим серебром. И в этом серебре замерли темные пятна деревьев, металлические отблески незамерзающего озера, волнистые холмы, отбрасывающие длинные тени. И только ветер свистел в снежном молчании холодного дня. Можно было подниматься выше, но я вдруг заметил чуть в стороне от того места, где стоял, что-то… что-то такое, чего там не должно было быть. Я сделал несколько шагов по карнизу и наклонился, чтобы лучше рассмотреть… В первое мгновение мне показалось, что изо льда смотрит черное лицо с пустыми белыми глазницами и белым провалом рта. Я вздрогнул, чувствуя, как гулко стукнуло сердце, и тут же рассмеялся облегченно. Маска! Всего лишь ветрозащитная маска. В одном из моих карманов лежала такая же. Кто-то потерял здесь свою маску… Кто-то, кто был здесь до меня… Мне вдруг показалось, что затылка коснулся порыв ледяного ветра. Я оглянулся, но увидел только снежные валы, крутой обрыв справа, ступени, вырубленные мной, и маску, вмерзшую в снег. Я резко выпрямился, отступил назад, а потом… потом я понял, что соскальзываю и не могу удержаться. Рано или поздно это могло случиться, но я не думал, что так быстро… Я сорвался. Это было как во сне, когда останавливается сердце, свистит ветер, тело становится каменным от нарастающей тяжести, и никогда не долетаешь до дна… В глубокой темноте были холод и боль, пока еще только подступающие откуда-то издалека, но мне тут же захотелось обратно в глухое беспамятство. Я сорвался, как тот, кто был здесь до меня. Теперь можно не обманывать себя. Он тоже упал в какую-то из глубоких трещин, скрытых под снегом. Его сбросила с высоты буря, или лопнула веревка, или сломался карабин. И он лежал так же, как я, чувствуя свое разбитое тело и медленно холодея… Не знаю, сколько прошло времени, но вдруг кроме холода и боли появилось еще что-то. Громкое сопение, горячее дыхание, касающееся моего лица, и настойчивое прикосновение к плечу. Я открыл глаза. В бледно-голубоватом рассеянном свете, льющемся, казалось, сквозь толстый слой льда, надо мной склонялось человеческое лицо… белое в этом ледяном свете, как будто застывшее, и только ярко-голубые глаза тревожно сверкали на нем. – Это твоя… маска? – прошептал я, и тут же все поплыло в новой волне боли, а когда мой взгляд прояснился, я увидел тигриную морду. Жаркое дыхание белыми облачками вырывалось из раскрытой пасти. Шерсть усыпана смерзшимися кристалликами снега. Тигр внимательно обнюхал меня, потом осторожно взялся зубами за воротник куртки и потянул. Острая боль судорогой свела все тело, я вскрикнул, и он отпустил меня. – Нет… не надо… слишком больно. Он подышал мне в лицо, наверное, выражая, таким образом, свое сочувствие, и снова схватил зубами за воротник. Во время коротких прояснений сознания, мне виделся парень, который полунес-полутащил меня из ледяной трещины. В зыбком тумане я различал его напряженное лицо, светлые волосы, сурово сжатые губы. – Это ты… разбился здесь? Он молчал, и я снова видел тигра. Когда я вынырнул из очередного беспамятства, странное оцепенение смягчило боль в тебе. Тигр тащил меня по снегу не останавливаясь, как будто мое тело ничего не весило. И мне казалось, что я плыву, мягко покачиваясь, по теплому сну, где смешались сумрачный свет ледяного ущелья, снег, голубоглазый тигр-оборотень… Стало теплее. Я закрыл глаза всего лишь на мгновение, как вдруг хлесткий удар разбудил меня. И снова вернулась боль. – Не спи!… Не засыпай! Слышишь?! Еще одна пощечина. Я с трудом заставил себя приподнять веки и снова увидел бледное лицо с пылающими глазами. – Оставь меня… я устал. Альпинист схватил меня за воротник и встряхнул, не сильно, так, чтобы я почувствовал, что он не оставит меня в покое. – Не смей засыпать! Не спи! -…голос его доносился словно издалека. – Пол, не спи. – Ты знаешь мое имя? – шепнул я. – Знаю, только не спи. – Не могу, – прошептал я, проваливаясь куда-то… – Пол! Пол, вы слышите меня?! Не было холода, почти не было боли, сквозь опущенные ресницы я видел голубую полосу неба в узкой щели натянутой парусины и Стива, встревоженного и лохматого сильнее, чем обычно. – Стив, я… – Вы живы. И очнулись, наконец. – Как… где вы нашли меня? – Недалеко от лагеря. Ночью. Собаки подняли лай, я вышел, смотрю, а вы… Не представляю, как вам удалось добраться сюда. – Я упал… сорвался, а он спас меня. – Кто? – Разбившийся альпинист… тигр. Стив моргнул, потом осторожно прикоснулся к моему лбу. – У вас сломана нога, в двух местах. Сюда скоро приедут… в общем, я наложил шину, перебинтовал, но вам надо в больницу. Мне удалось приподняться, чтобы заглянуть в его опущенное лицо. – Кто сюда приедет? Он помолчал, а потом посмотрел на меня спокойно и холодно. Я не узнавал его. Этот человек не мог быть моим добрым приятелем, немного неуклюжим симпатичным Стивом. Откуда в нем столько равнодушной жестокости и холода? Этого проклятого холода! – Кто сюда приедет, Стив? – Охотники, собаки. Много собак и ружей. Облава. Я медленно опустился на шкуры, глядя на него почти с ужасом. – Нет, Стив. Нет. Вы не можете убить его. Вы не понимаете! Не знаете! Он спас меня, вытащил из ледяной трещины. Он даже не тигр! – Пол, вы упали. Ударились головой, долго пролежали без сознания… – Стив, я видел его! Убивая тигра, вы убьете человека! Он поднялся и, глядя на меня сверху вниз, сказал: – Отдыхайте и не волнуйтесь. Вам нельзя волноваться. И вышел из палатки… Все утро меня преследовал собачий лай. Сначала я не обращал на него внимания, занятый рыбой, только что выловленной в озере. Я слишком долго ждал, когда она подплывет ближе к берегу, чтобы бросить ее не съеденной, даже не попробовав. Но резкие, отрывистые звуки приближались с севера и начинали звучать все громче и назойливее. Тогда я прошел немного вдоль озера и направился вверх, к горам. Собачьи голоса продолжали перекрикивать друг друга с визгливой резкостью: «Догоняй!… К сосне быстрей… быстрей!» С некоторых пор собачий лай доводил меня до бешенства. Я негромко зарычал на них и побежал. Где собаки, там и люди. Я помчался по снегу длинными прыжками, и бежал так быстро, что обогнал собственный запах и резкие голоса. Снова стало тихо. Запрыгнув на поваленное дерево, я прислушался. В соснах шумел ветер, изредка слышались глухие хлопки падающих комьев снега и трескотня сорок. Больше ничего. Меня вдруг потянуло в сон, поэтому я послушал еще немного, потом спрыгнул с дерева и после недолгих поисков обнаружил среди кустов хорошее место для отдыха. Пока эти лохматые, высунув языки, носятся по моим старым следам, я успею выспаться. Смутный сон уже плавал вокруг меня, словно недавняя большая рыба из озера, мягко покачиваясь в темной глубине, когда невдалеке опять послышалось прежнее: «Догоняй!… Догоняй!» Еще во сне я почувствовал, как шерсть на моем загривке поднялась дыбом, и проснулся с глухим рычанием. С сожалением, я поднялся со своего хорошего места и, скользя вдоль кустарника, пошел параллельно собачьему лаю. Подбадривая друг друга, захлебываясь от злобы, они приближались из-за деревьев. Я мог бы водить их за собой до вечера. Только снег в лесу слишком глубок для меня. Сделав большой круг, я снова побежал, и теперь собачьи крики слышались впереди. Этих обмануть было просто. Но где их хозяева? Я бесшумно крался под густым подлеском, время от времени останавливаясь и прислушиваясь… Они шли впереди на расстоянии одного прыжка и переговаривались негромко. Несколько человек с ружьями. – А сколько может стоить его шкура? – Тысячи полторы… – Стив говорил, он хитрый, почти как человек… – Этот будет десятым и, надеюсь, не последним… – А ты ружье держи крепче, а то как выскочит из-за этого куста!… Легкая добыча. Шумят и пахнут железом на весь лес. Может быть, мне тоже поохотиться? Позволив людям уйти вперед, по моим, уже остывшим, следам, я пошел глубже в лес, надеясь, что они отстанут. Глубокий снег замедлял бег собак, также как и мой, и уставали они не меньше. Но только не Лохматый! Я узнал его голос. Он как бешеный мчался по следу, распутывая все мои «петли». Он мне надоел! Я остановился на поляне и стал ждать… Какое мягкое сегодня солнце. Совсем весеннее. Я переступил с лапы на лапу и кроме едкого раздражения почему-то почувствовал в себе глубокую печаль, и снова холодок поднял шерсть на загривке… Они выскочили прямо на меня. Несколько собак, захлебывающиеся от злобного лая. Одна из них не смогла остановиться. Ударом лапы с выпущенными когтями я отшвырнул ее в сторону и бросился на остальных. Те рассыпались с визгом. А мне так хотелось приглушить их мерзкие голоса. Но лохматые твари не подбегали ближе, уже зная длину моих когтей. Первая собака, так и лежала, и снег вокруг нее стал красным. Во мне не осталось ни следа прежней печали, раздражение превратилось в глухую ярость. И вдруг, из-за деревьев прогремел выстрел. Бок обожгло, но в своей ярости я не почувствовал боли. Я повернулся и прыгнул. Человек вскрикнул, выронил ружье, которое хрустнуло под моими лапами, и упал в снег. Придавив его к земле, я полоснул когтями, и он снова закричал. И столько ужаса было в этом крике, таким неприятно мягким оказалось его тело под моими лапами, что с отвращением отскочив, я побежал прочь. Бок болел, по шерсти текла струйка крови и падала в снег крупными каплями. За мной тянулась алая дорожка из этих капель, и в воздухе пахло моей кровью. Я бежал все медленнее, задыхаясь от бега и боли. В голове шумело. Маленький кусочек железа в моем теле делал меня хромым и беспомощным. Можно было забраться под эти камни… лечь и уснуть. Уснуть… Если я остановлюсь, они догонят меня и убьют, и я заставлял себя бежать. Горло горело, язык стал сухим и горячим. Я останавливался на мгновение, чтобы зализать рану, и мчался дальше. Воздух звенел собачьим лаем и человеческими криками. Когда я останавливался, под лапу натекала целая лужица крови. Я смотрел на нее с некоторым любопытством, зная, что вместе с ней утекают мои силы… Лохматый выскочил откуда-то сбоку и замер, оскалив белые зубы. Теперь мы стояли напротив. Он – спокойный, сильный, даже не запыхавшийся, и я – озлобленный, истекающий кровью. – Вот ты и попался. – Уйди с дороги! Он принюхался к воздуху, пахнущему моей кровью, и зарычал. – Что, больно? – Не больнее, чем сейчас будет тебе. Он бросился в сторону, взвыв от боли. Я успел зацепить его, но не остановился посмотреть, что с ним. Теперь я знал, куда мне нужно бежать… к кому. Я лежал на санях, покрытых шкурами, и ждал. Глубокая таинственная тишина прекрасной долины была взбудоражена звонким лаем, человеческими голосами и выстрелами. Их было пятеро, не считая Стива. Шесть уверенных, отлично вооруженных людей. Я возненавидел их мгновенно, хотя, наверное, они были настоящими охотниками, знающими все правила сезона охоты. Они не убивали косуль с детенышами и не устраивали это варварство со стрельбой из машин. Но мне, оглушенному обезболивающими таблетками, в полусне-полубреду снова и снова виделся голубоглазый оборотень, тигр с человеческой душой. Он приходил ко мне, чтобы просить о помощи, он знал, что я один мог бы понять его, почувствовать… а я не понял… понял слишком поздно, и теперь они убьют его. – Он что, бредит? – Да. Упал он и, по-моему, головой повредился… Слушайте, ребята, когда шкуру повезем… не показывайте ему и не говорите ничего. – Что это ты, Стив, так за него волнуешься? – Жалко парня, переживать будет, а у него и так с головой не все в порядке. – Говорил я тебе! Нечего было сюда городского тащить!… Они убьют его. Что ж, может быть, тогда он успокоится. Наверное, он и хотел покоя. Оставить навсегда этот снег, горы, озеро… Я приподнялся на локтях, прислушиваясь. Голоса собак как будто стихли. Может быть, они потеряли след? Может быть, он ушел в свои горы? Спрятался? Огромная чаша долины вдруг показалась мне крошечной, словно блюдце. Нет, здесь не спрячешься. Они найдут его… Да он и не станет прятаться. Собачий лай вдруг зазвучал громче. Я совершенно ясно слышал звонкий, злобный голос Волка. А потом выстрел. Гулкое эхо задрожало в горах, закричали сороки. Вот и все. Я опустился на сани, снова чувствуя нудную боль в ногах и почему-то в ладони. Я не заметил, что сжимаю кулак, и ногти врезаются в кожу. Но собаки продолжают лаять. Вот еще один выстрел. Я снова приподнялся, и увидел… Его прекрасная белая шерсть была запачкана кровью, длинные прыжки по глубокому снегу казались сбитыми, неровными, но тигр мчался, не останавливаясь. Все ближе и ближе. А за ним растянулась цепочка бегущих собак, и неторопливо приближались люди с ружьями. Они знали, что ему не убежать от них. Я ухватился за край саней, поднимаясь еще выше, и закричал. Тигр увидел, услышал меня и резко изменил направление. Теперь он бежал ко мне. Я видел, как один из людей медленно вскинул ружье, прицелился… тигр споткнулся еще раз, но упал только когда добежал до саней. Рухнул в снег и пополз ко мне их последних сил с тихим… почти стоном. Голубые глаза его были затуманены болью и… слезами? Окровавленная морда коснулась моей руки. Я обнял его за шею, прижался щекой к мокрой шерсти. – Они не убьют тебя. Слышишь? Не убьют… Сухой щелчок прозвучал совсем рядом. Я поднял голову и увидел рычащих собак, красный снег, черные дула карабинов, охотников. Они смотрели на меня. Смотрели, как я обнимаю раненного зверя, прижимаю к груди его огромную голову, и его кровь течет по моим пальцам. Я встретился взглядом со Стивом. Он долго-долго смотрел в мои глаза, и опустил ружье, и спустя мгновение так же медленно опустились дула остальных карабинов… Я чувствовал его руки на своей голове, слышал, как бьется сердце. И мне уже не было больно. Я знал, что засыпаю надолго, но не боялся этого сна. В нем больше не будет снега и холода. Я усну и проснусь другим… Совсем другим… ПЕРО ИЗ КРЫЛА АНГЕЛА – Тэн, не гони. Эти три слова, произнесенные тихим голосом из полусна, я мог бы и не услышать. Но мой ангел чутко реагирует на малейшее повышение скорости, даже не глядя на спидометр. Огорчать ее мне не хотелось, и я послушно отпустил педаль газа. Мой ангел… Я продолжал называть ее так про себя, находя странное горькое наслаждение в терзании собственного сердца. Мой ангел, моя мечта! Любить ее – все равно что лететь вот по такому же бесконечному ночному шоссе, чуть освещенному круглой желтой луной. Лететь в беспросветный мрак, плутая в дебрях собственных желаний и боясь себя самого… В бледном свете датчиков приборной доски краем глаза я видел ее профиль – романтически неясный и мужественный одновременно. Она спала, откинув голову на спинку сиденья, доверившись мне и чуть-чуть машине. Мне же нравилось охранять ее. Ее покой, ее одиночество, ее тело… И еще я не хотел, чтобы она ехала одна в это место. А если быть до конца откровенным – я вообще не хотел, чтобы она ехала туда. Уже сама дорога внушала мне непреодолимое недоверие, черные деревья на обочине – легкую робость, а луна в небе – тревожное предчувствие. Но мой ангел спит, и золото ее волос кажется совсем темным в полумраке… Мы познакомились в антикварном магазине, на центральной площади Звезды в старинном городе, где кроме дорогих безделушек, картин и мебели продавали древние магические штуки. Большая часть их была бесполезным хламом – разряженные амулеты, замутненные хрустальные шары, доски для спиритических сеансов с трещинами. Но иногда попадались стоящие вещи. Как, например, короткий жезл, выточенный из белого матового камня. Назначение этого артефакта было неизвестно, магическая сила непонятна, но я с удовольствием сжимал его в ладонях, чувствуя в холодном камне дремлющую жизнь. Я уже собирался положить жезл обратно на прилавок, как вдруг услышал за спиной женский голос: – Ты уверен, что знаешь, как им пользоваться? Вопрос был задан на колханском диалекте, который я понимал с пятого на десятое. Язык имел столь выразительные и многообразные интонации и допускал настолько широкий спектр вариантов в произнесении слов, что нужно было обладать воистину абсолютным музыкальным слухом, чтобы разбираться в его тонкостях. Вполне возможно, мне говорили: «Такие вещи не для тебя, дурачок». Но я предпочел первый вариант. Продолжая небрежно поигрывать стержнем, я обернулся. Рядом стояла светловолосая девушка. Симпатичная, даже красивая. Тонкая, гибкая… – Так ты знаешь, как им пользоваться? – повторила она. – Не знаю. Но его приятно держать в руках. Девушка улыбнулась. Я вложил артефакт в ее протянутую ладонь и в то же самое мгновение, не успев разжать пальцы, увидел… Она была светлая, даже белая. Ее внутренняя сущность просвечивала сквозь телесную оболочку яркими лучами, и я невольно огляделся – неужели никто в магазине не видит этого ослепительного сияния. Нет, не видят. Не догадываются, что я стою посреди антикварного хлама рядом с ангелом. Она тоже поняла. Тонкие брови взметнулись, почти скрывшись под русой челкой, голубые глаза чуть расширились. – Ты… серый? Да, серый. Ни светлый, ни темный, ни плохой, ни хороший. Свободный. Никому ничем не обязанный. Так я думал до тех пор, пока не прикоснулся к ее руке. – Откуда ты взялась? Как здесь оказалась? Она пожала плечами и снова улыбнулась. Однажды я слышал легенду о странствующих ангелах, тех, что живут среди людей, и сейчас видел одного из них… одну. – Как тебя зовут? – спросил я, переходя на свой родной руэский, менее изящный, но зато более понятный, и продолжая рассматривать ангела с непозволительным любопытством. – Элос, – ответила она на том же языке с легким акцентом. – А тебя? – Тэраэн. Для друзей просто Тэн. – Тэн, – повторила она и положила жезл обратно на прилавок. Из магазина мы вышли вместе. Очень скоро я понял, что рядом со мной уникальное существо. Раньше я представлял ангелов красивыми, правильными во всех отношениях… и очень скудными. Я был уверен, что идеально совершенное создание не умеет радоваться жизни и получать от нее удовольствие. Но я ошибся. Она умела радоваться. Умела быть безмерно счастливой и бесконечно несчастной. Она была живой, настоящей… Не глянцевая картинка из детской книжки про ангелочков. Она любила сливочный пломбир с шоколадной крошкой и мягкие пушистые шали, долго спала по утрам, обожала слушать фантастические истории из моей «серой» жизни, верила всем выдумкам, которые я сочинял ради нее, но физически не переносила расчетливую наглую ложь. Она была сильной и беззащитной, мягкий и решительной, одинокой и любимой всеми, у нее не было семьи, постоянного дома, постоянных друзей, и у нее был весь мир. Ее не терзали сомнения, разочарования, бессмысленные иллюзии, в ее душе постоянно горело ровное сильное пламя любви ко всем, кто ее окружал. Не знаю, можно ли причинить боль ангелу, мне казалось, что Элос никто никогда не обижал. С ней было очень хорошо и одновременно мучительно… для меня. Чем больше времени я проводил с этой «девушкой», тем сильнее чувствовал, какие мы разные. Может быть, даже совсем чужие. И вряд ли я имею право любить ее. Но ее нельзя было не любить. Покажите мне человека или нечеловека, который оказался бы равнодушен к ангелу! Я хотел защищать, оберегать, баловать ее, хотя она была совсем не такой хрупкой, как мне представлялось. Я хотел, чтобы она была счастлива! Но разве может быть счастлив ангел с серым полумагом-получеловеком, с нестабильной внутренней силой, которая проявляется в мгновения бешеной ярости и во время приступов такой же бешеной любви… Не знаю, что она думала обо мне, и вообще, нуждалась ли в моем обществе. Наверное, другой ангел понял бы ее лучше, но я старался. Сдерживал естественные человеческие желания, был внимательным, деликатным, заботливым. Я любил ее, но никогда не признавался ей я этом. Еще одной страстью Элос были книги. Вернее – знания, которые она могла из них получить. По-моему, эта единственная потребность ангелов – самосовершенствование, а еще получение и хранение накопленной мудрости. Элос знала очень много, казалось, что в ее милой головке умещается огромная библиотека (а может, и не одна). Не получая долгое время новых знаний, она начинала скучать, тосковать и беспокоиться. Словно теряла смысл своего существования. Поэтому для меня стало привычным сопровождать ее в книгохранилища, магазины раритетов и прочие библиофильские заведения. И пока Элос с упоением рылась на полках в поисках новых, еще не изученных свитков, я был рядом. Однажды она увлеклась особым разделом философии, о котором было написано всего несколько книг, и в их поисках мы путешествовали от одной библиотеки к другой. На моей ступени магического развития уже не нужно было задумываться о том, где взять средства к существованию. Кошелек мой всегда был полон, свободного времени сколько угодно, так почему не доставить любимой девушке удовольствие… Две книги мы нашли, но в каждой из них все интересующие Элос главы были безжалостно вырваны. – Тэн, как ты думаешь, что это значит? – озабоченно спросила она, разглядывая изуродованный фолиант. – Это ловушка, – не задумываясь, сочинил я. – Ты переходишь от одной книги к другой, но ни в одной нет нужных тебе сведений, только обрывки, которые интригуют все сильнее. И ты не можешь остановиться в своих поисках. Кто знает, куда они заведут и где окажется книга с целыми страницами. У кого. Элос выразительно приподняла брови, сдержала улыбку и снова повернулась к стеллажам, а я заподозрил, что в этот раз моя фантазия меня подвела. И убедительность тоже. Она не поверила… Неровная дорога нырнула в низину, и к стеклам машины стал липнуть белый туман. Мне пришлось снизить скорость и включить «дворники». Элос проснулась мгновенно, словно не спала вовсе, а только на несколько секунд закрыла глаза. – Тэраэн, где мы? – А черт его…- Я осекся, но тут же поправился: – В смысле не знаю. Теперь мы едва тащились. Я включил противотуманные фары, но дорога по-прежнему не просматривалась. – Элос, мне не нравится это место. Приложив ладони к стеклу, она пыталась рассмотреть что-нибудь за окном, но, видимо, безуспешно. – У меня от этого места мороз по коже,- повторил я. – У тебя? – Она с улыбкой повернулась ко мне, намекая на мою пограничную сущность. – Представь себе. – Обычно мне были безразличны подобные намеки, но слышать из ее уст свои прошлые мысли, облеченные в слова, было, откровенно говоря, тяжело. Они еще сильнее укрепляли непреодолимую стену, возведенную между нами.- Представь себе, даже у меня. Все с той же ласковой улыбкой она дотронулась до моей руки, лежащей на руле, и сказала: – Все будет хорошо. На секунду я поверил ей, взглянув в темноту глубоких глаз. – Мы можем вернуться. – Нет, Тэраэн, поздно. И снова я поверил ей. Мы ехали уже несколько часов по темному пустому шоссе. Элос показывала дорогу. Она видела тонкие грани нашего многомерного мира лучше, чем я, и могла с легкостью перемещаться из одного пространства в другое. Место, в которое мы направлялись, тоже находилось в иной реальности, куда не могли попасть простые смертные – только магическая сущность позволяла проникать через невидимые границы огромного количества миров… Белесое покрывало тумана разорвалось внезапно. Несколько секунд вокруг машины кружили только его обрывки, но и они исчезли, разогнанные порывом ветра. Из-за деревьев снова выплыла луна и уставилась на нас огромным немигающим желтым глазом. В ее тусклом свете на фоне черного неба еще более черным контуром прорисовывался силуэт огромного замка. Похолодевшие пальцы спутницы сжали мое запястье. – Вот он! – Вижу,- пробормотал я, чувствуя, как часто забилось мое сердце, взволнованное неожиданно крепким пожатием. – Элос, вернемся? – Если хочешь, возвращайся. Глупая девчонка! Она думает, я смогу бросить ее здесь одну! – Ладно. Я предупреждал. Она меня уже не слышала, глядя, словно загипнотизированная, на громаду замка, плывущую нам навстречу, закрывшую сначала полнеба, потом почти все, и вот уже нужно запрокидывать голову, чтобы увидеть верхушки шпилей. Машина остановилась, и тут же на нас обрушилась тишина. Я опустил стекло, чтобы лучше слышать ее. Это не была обычная ночная тишина с тихими шелестами, печальными вскриками ночных птиц, неведомо чьими таинственными вздохами, с лаем собак, наконец. Это была та тишина, которую называют гробовой, когда самому хочется безмолвствовать, чтобы не вспугнуть какое-нибудь призрачное существо, затаившееся в темноте. Оглушающе громко щелкнул замок открывающейся дверцы, и я очнулся от странного оцепенения. Моя спутница вышла из машины. Неужели она не чувствовала опасности, разлитой в ночном воздухе, ее не пугала гигантская луна, и мертвая тишина, и черный замок?… Или я опять преувеличиваю? Для успокоения я несколько раз глубоко вздохнул и решительно открыл свою дверцу. – Как тихо,- приглушенно сказала Элос как будто самой себе. – Ненормально тихо,- ответил я. – Да. Она повела плечами, словно от холода, но холода не было – ночь казалась даже слишком теплой. – Еще есть время. Мы можем вернуться. Темные, широко распахнутые глаза немного растерянно посмотрели на меня. Она колебалась всего несколько секунд, а потом отрицательно покачала головой, опуская взгляд. – Как знаешь. Я захлопнул свою дверцу, свет в машине погас, и мы очутились в полной темноте. – Похоже, нас никто не встречает. В ответ на мои слова, произнесенные достаточно громко, черная громада замка расцвела яркими пятнами загоревшихся окон. Свет вспыхнул над широким подъездом, тысячи фонариков сверкающей змейкой заструились по бокам длинной аллеи. В веселом освещении сияние луны потеряло свой зловещий оттенок, и как будто бы отдалилась тишина. – Нас встречают. Элос взглянула на меня через плечо и решительно направилась к замку. Я покорно пошел следом. Можно было упрекнуть меня в излишней мнительности, но я продолжал чувствовать в себе приглушенные отзвуки прежней тревоги. Тяжелая дубовая дверь распахнулась перед нами сама собой. Не колеблясь ни секунды, Элос ступила на каменный пол огромного холла. Ее шаги отзывались гулким эхом под каменными сводами. Я, как и подобает в моем положении, держался на полшага позади. Дверь закрылась за нами, и тут же мы услышали голос: – Элос, дорогая, я уже заждался. Вздрогнув, я поднял глаза. Нам навстречу по широкой лестнице спускался хозяин. Недоумение было, пожалуй, сильнейшим из сонма чувств, охвативших меня. Я ожидал увидеть полухимерическое существо, странное или страшное, древнее, как сам замок, а передо мной стоял просто черноволосый парень, одного со мной роста, с мягкой улыбкой на мягких губах. В других условиях я мог бы отнестись к нему даже с симпатией. В другом месте и в другое время. – Добрый вечер, Крис… (Даже так.) – По дороге мы попали в полосу тумана. Черные брови чуть изогнулись вопросительно. – Так ты на машине? А как же твои крылья? – Извини? – Голос Элос выдал ее удивление. – Мои… что? – Нет, ничего. – Крис снова улыбнулся и переключил свое внимание на меня: – Это твой друг? Мой взгляд встретился с его глазами. Белесо-голубые, словно вечернее небо, только они выдавали его. Тяжелая, какая-то липкая неприязнь медленно поползла по моему телу под одеждой. «Глаза сфинкса» – чуть раскосые, с узким поперечным зрачком, как у кошки. Тяжелый холод их блеска скрывали пушистые ресницы, а жесткое выражение заслоняла теплая улыбка. – Меня зовут Тэраэн. – Мой голос прозвучал более низко, чем всегда. – Кристиан. Он протянул мне руку, я подал свою. Наши ладони встретились. Словно молния пронзила меня, и кровь ударила в виски. Кошачьи зрачки Кристиана расширились и снова сузились до тонких вертикальных щелей. Он тоже все понял… Мы были похожи… Сказать проще, я был ближе к Крису, чем к Элос. На витке необозримой спирали цивилизации они занимали две относительно полярные точки. Я находился между ними, но Кристиан мне был понятнее. Так мы и стояли несколько мгновений, изучая друг друга, пытаясь понять, противником является каждый из нас для другого или союзником. – Я рад, что ты приехала, Элос,- сказал наконец Кристиан, отпуская мою руку, но не мой взгляд.- Я достал рукописи. Ты можешь посмотреть их в любое время. Бледно-голубые глаза оставили меня и обратились на ангела. – Надеюсь, ты… вы будете моими гостями? – Я тоже надеюсь,- с улыбкой ответила она. – Тогда прошу за мной. Кристиан повернулся и пошел вверх по лестнице, предлагая нам следовать за ним. Мы шли по странным полутемным помещениям. Длинные коридоры сменялись траурно-пышными средневековыми залами с высокими куполообразными потолками. Кристиан бросал на ходу короткие, ничего не значащие фразы, и огоньки, загорающиеся в его глазах, когда он смотрел на ангела, не нравились мне. – Ну, как тебе? – украдкой спросила меня Элос. Не знаю, что она хотела узнать,- сумел ли я оценить гостеприимство Кристиайа, или почувствовать его магическую мощь, или понять его внутреннюю сущность, а может быть, она тоже опасалась чего-то и ждала моей поддержки. – Он мне не нравится,- ответил я, пристально глядя в спину хозяина. Мне не нравилось, как он смотрел на Элос, как улыбался ей, настораживали его странные намеки. И самое главное – раздражала его привлекательная внешность. Откуда мне знать, какие парни нравятся девушкам-ангелам?! Может быть, именно такие черноволосые, любезные красавцы с кошачьими глазами. Опасные и оттого еще более загадочные. Темные. Мне ли не знать о притяжении противоположностей. Кристиан снова обернулся, с едва заметной усмешкой взглянул на мою насупленную физиономию и обратился к ангелу: – Думаю, ты захочешь отложить просмотр книг до завтра? – Крис, если ты не возражаешь, я посмотрю их сегодня. Кристиан тихо засмеялся, и мне пришелся не по душе его смех. – Конечно, как хочешь. Библиотека прямо по коридору… А Тэраэн? – Он повернулся ко мне: – Тебя тоже интересует герметическая философия? – Нет. Не интересует. Смягчая резкость моего ответа, Элос сказала тихо: – Тэраэн всю дорогу вел машину. Я думаю, он не откажется отдохнуть. – И тут же, предупреждая мои возражения, с лаской в темных глазах посмотрела на меня: – Правда, Тэн? Я молча кивнул, с трудом подавляя желание прикоснуться к ее щеке, нежно погладить… Кристиан зорко следил за нами и, мне казалось, читал мою душу, словно открытую книгу. – Тэраэн, я провожу тебя в твою комнату. Элос, рукопись на столе. Она улыбнулась мне, кивнула Кристиану, пожелала нам обоим спокойной ночи и направилась в библиотеку. Моя душа рванулась вслед за стройной светлой фигурой, исчезающей в сумрачном коридоре, но тело осталось на месте. – Пойдем. – Горячие пальцы коснулись моей руки, – Я провожу тебя. Мой ангел, напрасно ты оставила меня наедине с этим очаровательным монстром. Но откуда ты могла знать все опасные повороты флирта? Кто мог научить тебя читать в глазах любовного соперника открытое желание!… Кристиан распахнул передо мной тяжелую дверь: – Прошу. Комната поразила, почти шокировала меня показной, дикой роскошью. Червленого золота цветы распускались на огненно-красных драпировках. Сквозь огромный витраж окна лился призрачный свет луны, окрашенный розовыми брызгами стекол. К кровати нужно было подниматься по трем высоким ступеням; и каждая казалась выточенной из целого куска темного мрамора, черное дерево ножек в форме когтистых львиных лап впивалось в пол и ярко выделялось на белом фоне ковра. Из бронзовых светильников вырывались струи переменчивого света, бросая причудливые мозаики из тени и полутени на низкие кресла, подушки, в беспорядке разбросанные по ковру, на странные статуэтки на столе. – Нравится? – спросил «сфинкс», выждав некоторое время и, очевидно, рассчитывая, что я буду сражен мнимым великолепием комнаты. – Как тебе сказать, Кристиан. Это слишком… – Крис. Просто Крис. – Он рассмеялся и, отвернувшись, взял со столика графин с вином. – Я не привык к такой роскоши, Крис. Он одарил меня яркой улыбкой и протянул наполненный бокал. – То, что ты видишь, далеко не роскошь. Это всего лишь развлечение. Мне скучно, и я играю в богатство, через какое-то время эта игра надоест, и я придумаю другую. Он взял бокал и поднес его к свету, наблюдая за переливом алых огоньков, зажигающихся в глубине красного вина. Они показались мне отражением других огней, горящих в его черных, расширившихся зрачках. – Каберне, – произнес Кристиан мечтательно, когда, повинуясь его пригласительному жесту, я опустился в кресло. – Ему столько же лет, сколько тебе, Тэраэн. – Тогда оно должно быть очень старым. Я не так молод, как выгляжу. – Конечно. – Крис прилег на низкую оттоманку. – Я знаю. Так же, как и я. Одним глотком он осушил свой бокал и посмотрел на меня в упор потяжелевшим взглядом. – Ты любишь ее? Рука моя слегка дрогнула. – Кого? – Элос. – Ты очень круто меняешь темы разговора. – Кроме того, ты хочешь ее. Правда? – Кристиан, это не твое дело… – Постоянно хочешь. В любом месте и в любое время. Даже сейчас. – Мои чувства касаются только меня! Он притушил огни во взгляде, и мягкая улыбка заиграла в уголках его губ. – Мне жаль тебя, Тераэн. Нелегко быть цепным псом. Хозяин ласково гладит по голове, не скупится на похвалы, кормит из своих рук, но никогда не снимет с тебя ошейник. Тебе еще не надоело служить? Я промолчал, не желая поддерживать глупый, оскорбительный разговор. Но Кристиан, как будто не замечая этого, продолжал разглагольствовать: – Ты, серый, вынужден ходить за ангелом и почтительно выполнять ее желания. Порой бессмысленные и нелогичные. Тебя же не интересует вся эта заплесневевшая книжная премудрость! Насколько я понял, все необходимое и приятное ты получаешь из реальной жизни. Ты – практик, тебе скучна тусклая теория. Он был прав, в чем-то… на одну четверть прав, но мне неприятно было слышать такую правду. – И вот еще: она не сможет дать тебе то, чего ты хочешь. Понимаешь, о чем я? Ты нравишься ей, но она никогда не полюбит тебя по-настоящему. Она не умеет, Тэн. Она не умеет любить по-нашему. – Что значит «по-нашему»? – угрюмо спросил я. – Ты знаешь, как любят ангелы? – ответил Крис вопросом на вопрос. – Что чувствуют? Чего хотят? – Нет. – А я знаю. Предполагаю. Это нечто сложное, многогранное, утонченное и недоступное по чистоте ни людям, ни темным, ни серым. Только ангелам. А ты не ангел. Да. Это мой приговор. Я не ангел. – Это не важно,- произнес я медленно. – Не важно, кто я. Главное… – Главное, чтобы она была счастлива, – закончил за меня Кристиан, и в его голосе послышалась издевка. – Ты слишком много думаешь о ее счастье. Он замолчал, рассматривая пустой бокал, который держал в руках, а потом снова поднял голову. – Сколько ночей ты провел, лежа без сна, прислушиваясь к ее дыханию, доносящемуся из соседней комнаты? Или еще хуже – чувствуя тяжесть милой головки на своем плече, а на щеке теплое сонное дыхание. Касаясь гладкой горячей кожи и не смея даже поцеловать ее. Сколько раз тебе хотелось заставить ее почувствовать, что такое настоящая любовь, настоящее удовольствие, но ты не решался. Боялся обидеть, испугать, оттолкнуть, вызвать отвращение. Тебе не у кого было спросить, можно ли любить ангела по-настоящему. А хочется узнать, не правда ли? Он был прав. Он снова был прав. Я не решался предложить Элос ничего, кроме дружбы. Не мог даже представить, что она скажет, сделает, если поймет, чего я хочу от нее. Кристиан, наблюдающий за мной с садистским удовольствием, сказал вдруг значительно и тихо: – А ведь она сейчас в библиотеке. Совсем одна, и эти каменные стены не пропускают ни единого звука. Ни стона, ни крика. – Зачем ты говоришь мне это? Розовые нежные губы сложились в чувственном призыве, огромные расширившиеся зрачки заслонили собой всю радужку. – Я предлагаю тебе сделку, выгодную нам обоим. Ну вот, наконец-то мы подошли к самому главному, к тому, ради чего затевался этот мучительный разговор. – Какую сделку? – От тебя требуется одно – ни во что не вмешиваться. Совсем просто, правда? А за бездействие я обещаю тебе награду – ее. Я помогу тебе сделать так, чтобы она сама упала в твои объятия. С трудом удерживая в груди закипающий гнев, я спросил тихо: – А что получишь ты? – Тебя это не должно интересовать. Не волнуйся, красота Элос не пострадает. – Ты говоришь серьезно? – Тебя что-то смущает, Тэн? – Что ты хочешь сделать с ней?! Крис лениво перевернулся на спину и лениво заложил руки за голову. – Ты задаешь слишком много вопросов. Меня это начинает утомлять. – Он повернул ко мне голову и сузил зрачки.- Ты мне интересен… Ты же любишь секс в любом виде. Я прочитал это в твоих глазах. А Элос очень наивная девочка, сама того не замечая, она разжигает тебя и тут же убегает… – В голосе Кристиана появились воркующие, низкие нотки, в глазах загорелись фосфорические огни, и я не мог отвести от них взгляд. Неуловимо-плавным движением он соскользнул с кушетки и оказался около меня. Огромные светящиеся глаза приблизились к моему лицу. – Тэраэн, посмотри на меня. Видишь, у меня человеческое тело, одни глаза чужие на этом лице. Они пугают тебя?… Нет. Они неприятны тебе? Тоже нет? Скажи, разве виноват я, что родился таким?! Твое тело образец совершенства, а мое вызывает недоверие и неприязнь. Но скажи, разве есть в этом моя вина? Я живу в одиночестве, вдали от людей.- Голос его снизился до чуть хриплого, завораживающего шепота.- Тэраэн, я знаю столько о наслаждении, что ты даже представить себе не можешь… Он резко отстранился, зачерпнул горсть порошка гипсового цвета из чаши, стоящей на столе, и швырнул на угли курительницы. Удушливый сладкий дым пополз по комнате, едва вдохнув его, я уже понял, что пропал. Мой разум отключился, остались только видения, фантазии, мои невыполнимые желания. Кристиан стоял у оттоманки, смотрел на меня с холодным любопытством, а струи дыма медленно приобретали очертания обнаженного женского тела, лежащего на подушках у его ног. Голова моя кружилась от выпитого вина и от дыма наркотика. Сознание заволокла тонкая волнующая пелена. Девушка приподнялась, посмотрела на меня, и ее глаза оказались отражением голубых глаз Кристиана с узким вертикальным зрачком, лицо идеальным, но пустым, тело совершенным. Крис с видом заклинателя змей протянул руку в мою сторону, и послушный фантом скользнул на пол. Горячая ладонь опустилась на мое колено и заскользила вверх по ноге. Мое наэлектризованное напряженное тело отозвалось волной дрожи, прокатившейся под одеждой. Алый рот приблизился к моим губам, и я не смог отстраниться. Длинные ресницы прикрыли странные глаза, и вот передо мной стоит на коленях обыкновенная девушка, задыхающаяся от страсти. Красивая, чувственная девушка… Наши губы соприкоснулись, и словно искра, словно разряд молнии пронзил мое тело. Безумный, бешеный поцелуй! Я подался вперед, сжал ее плечи, притягивая ближе к себе и все крепче приникая к мягким, неторопливым губам. Жаркая дрожь била меня и потом, когда эти же губы касались моей кожи…А затем красивое бездушное лицо стало меняться. Глаза, губы, очертания скул, волосы… Мгновение – и вот я прижимаю к себе Элос. Настоящую, реальную, теплую, испуганную, но уже почти покорную, с губами, распухшими от моих поцелуев, и со следами от моих пальцев на плечах. Такую, как я хотел, и шепчущую именно то, что заводило меня еще сильнее. – Тэн! Тэн, прошу тебя! Не надо! Я не могу! Я не могу так! Какое удовольствие запустить пальцы в ее коротко стриженные волосы и запрокинуть голову. – А как ты можешь? Покажешь мне? – Не надо, пожалуйста!… Потом я помнил только наслаждение. Невероятное, нечеловеческое, выматывающее, видел только пылающие глаза и слышал только стоны – я уже не понимал чьи – свои или ее. Странное безумие застлало мой разум… Мне снился кошмар. Элос. Она звала меня, я слышал крик, полный муки и тайного стыда, но не мог пошевелиться. «Тэн, помоги мне! Тэн!» – стон ее отчаяния заглушал чей-то сладострастный шепот, и я не мог вырваться из пут наслаждения и сладкой лени, я видел темные глаза, затуманенные непролитыми слезами боли, но их заслоняли другие глаза, сияющие холодным вниманием из-под густых ресниц. Моя душа рвалась к страдающей любимой, а тело искало продолжения наслаждений. «Не вмешивайся, ни во что не вмешивайся»,- продолжал сладко нашептывать голос. «Элос! Ты нужен ей!» – кричала моя любовь. «Усни… усни…» – «Не смей засыпать!» – Тэраэн! Я проснулся, выброшенный из сна звуком своего имени, все еще звучащим в голове. Кто-то позвал меня, из реальности или мира грез. С гулко бьющимся сердцем я осмотрелся. Я лежал один на огромной кровати все в той же комнате, пугающей меня своей пышной роскошью. Всего несколько мгновений понадобилось мне, чтобы вспомнить подробности прошедшей ночи. О боже! Что я сделал! Среди отрывочных воспоминаний прошлого вечера я вдруг нашел слово, загоревшееся нестерпимо ярким огнем перед моими глазами,- «сделка». Кристиан предлагал мне сделку и ангела в качестве награды. И, кто знает, может быть, я согласился принять ее. Кубарем скатился я с кровати, натянул брюки и бросился навстречу правде. Каменные плиты пола обжигали холодом мои босые ступни, пламя негаснущих факелов отражалось на металлических доспехах рыцарских статуй, мимо которых я пробегал. Мое громкое взволнованное дыхание вспугивало вековую тишину, вместе с толстым слоем пыли лежащую на драпировках… Мой ангел, что сделал с тобой этот проклятый замок?! Задыхаясь, я влетел в библиотеку и замер, ослепленный красотой мирной картины. Освещенная золотистым сиянием стройных свечей, запустив тонкие пальцы в короткие густые пряди волос, Элос сидела в кресле и читала книгу. Вместе с тревогой меня покинули последние силы. Мне пришлось прислониться к стене, чтобы не упасть… Она вздохнула, переворачивая страницу, и подняла глаза, чуть затуманенные усталостью. – Тэраэн? Что случилось? Помотав отрицательно головой, я подошел к ней и опустился на пол. – Тэн… Элос отложила книгу и приподняла мое опущенное лицо, нежно прикоснувшись к подбородку. Я заглянул в ее глаза и спросил: – Ты читала всю ночь? Она кивнула, улыбаясь. – Ты не устала? – Немного. Элос коснулась лбом моего плеча, а я стал мягко поглаживать ее затылок. Маленькая доверчивая девочка! Невыразимая нежность разливалась в моем сердце, когда я касался золотых пушистых волос, когда вдыхал тонкий аромат цветов, исходящий от ее тела. – Малыш, поедем отсюда! – Тэраэн, ты все еще нервничаешь? Поверь мне, здесь нечего бояться. – Да… нечего… ты права. Но послушай! – Я крепко сжал ее ладонь. – Пожалуйста, поедем. Ты прочитала все, что было нужно? – Да, но… – Поедем, умоляю тебя! – Прямо сейчас? – Да!- Но ты даже не одет. – Пусть. Это не важно. Я тянул ее из кресла за собой. – Поедем. – Тэн, что-то случилось? – Да нет же! Просто поверь мне! Один-единственный раз поверь мне! – Это невежливо. – Плевать! Я уже решил: если она не согласится, я увезу ее силой. Но Элос смирилась: – Хорошо. Поедем, но твое поведение… Я схватил ее за руку и потащил за собой. Мы бежали по пустым гулким коридорам, и круглая луна плыла вслед за нами в окнах. Мне казалось, что над нами в полумраке витает черная тень замка и выглядит она слишком страшно, чтобы можно было смотреть на нее. Задыхающиеся, выбежали мы в безграничный холл, преодолели крутой спуск лестницы. На секунду я отпустил ее руку, распахнул дверь, шагнул вперед и… полетел в черную бездонную пустоту, открывшуюся под ногами. Тонкие пальцы, восхищавшие меня раньше своим изяществом, приобрели вдруг железную хватку, успев поймать за запястье. Удар, рывок, и я совершенно беспомощный повис на краю пропасти. Элос упала на пол, прижалась к нему, пытаясь удержать меня, но у нее не было опоры на гладких плитах, и мое такое тяжелое тело медленно тянуло ее за собой. – Тэн, держись! Я видел над собой лицо, застывшее от страшного напряжения, стиснутые белые зубы, огромные сияющие глаза. Она не удержит меня, я стащу ее в пропасть, мы упадем вместе. – Элос… Отпусти меня. Она отчаянно помотала головой. – Мы упадем вместе. – Я удержу тебя. – Я слишком тяжел для тебя. Отпусти. -Нет! Я смотрел в пылающие лазоревые глаза и мысленно прощался с ними. – Отпусти… – Нет!! Крис! – закричала она в темноту позади себя. – Крис, помоги! – Он не придет. – Крис! Тихий вкрадчивый шепот поплыл над нами. – Твои крылья, Элос. Ты забыла о них… – У меня нет крыльев! – простонала она. Над краем пропасти были видны уже ее плечи. Элос соскальзывала вслед за мной. – Если ты не раскроешь свои крылья, Тэраэн умрет. – Крис, помоги! – Твои крылья… Она поняла, что помощи не будет. На секунду зажмурилась, и я увидел капли слез, увлажнившие ее ресницы. – Я вытащу тебя. От напряжения слезы катились из ее глаз, стоны срывались с закушенных губ, когда она стала медленно подтягивать меня. Сантиметр… еще один… Наверное, она сумела найти на полу выступ, за который смогла зацепиться. Дыхание резко вырывалось из ее груди, а пальцы сжимали уже мое плечо. Наконец я смог ухватиться за край, потом последний рывок – и с дрожащим выдохом я упал на твердый пол рядом с девушкой. Не знаю, сколько времени я не мог пошевелиться, и, когда открыл глаза, она по-прежнему лежала, вытянувшись на каменном полу, уронив голову на руки. Тонкая рубашка на ее спине была мокрой от пота, длинные изящные пальцы нервно вздрагивали. Я взял маленькую ладонь в свои руки и прижался губами к золотистой коже. Измученные глаза взглянули на меня из-под золотых растрепавшихся прядей. – Друг мой,- сказал я тихо,- ты спасла мне жизнь. Она попыталась улыбнуться, но губы ее задрожали. – Иди ко мне… Она обняла меня, прижалась всем телом. – Тэраэн, он чуть не убил тебя! – Нас, малыш… Одновременно мы посмотрели на черную бездну… Потом я медленно встал, помог подняться ей, а дальше – прямо на моих глазах, с невидимого потолка или прямо из воздуха, от темноты отделилось расплывчатое облако и зависло над ней. В ответ на мой крик Элос обернулась и тут же была брошена на каменный пол тяжелой сетью, упавшей сверху. Я кинулся к ней, но едва коснулся витых веревок, как меня отшвырнуло прочь. – Не стоит дотрагиваться до них,- прозвучал над моей звенящей от удара головой голос Кристиана. Он стоял рядом, также материализовавшись из ниоткуда. – Посмотри, какую чудесную птичку мы поймали! Элос лежала, распластавшись на полу, под сетью, пульсирующей живым синим пламенем, казалось, она не может даже пошевелиться, прижатая к камням. – Отпусти ее! Улыбаясь, Кристиан укоризненно покачал головой: – А как же наша сделка? – Не было никакой сделки! – Была, Тэраэн. Кристиан смотрел на меня, и зрачки его небесных глаз, расширяясь, сверкали игривыми огоньками. – Отпусти ее. – Неужели? Когда она так красива и беспомощна? – Кристиан, чего ты хочешь? – Если я скажу, что я хочу, ты пойдешь и принесешь? – Если ты отпустишь ее, да. Кристиан откинул голову и рассмеялся резко и хрипло. – Слышишь, Элос? Ты все слышишь? Сейчас ты услышишь много забавного. Сияющая сеть зашевелилась и сильнее придавила девушку к полу. Я видел, как раскаленные веревки врезались в ее тело. Она застонала, а я снова бросился к сети, упал на колени рядом, не решаясь прикоснуться. – Элос… – Ты любишь ее, Тэраэн? – услышал я холодный голос и крикнул: – Да, люблю! Люблю! – Слышишь, Элос! Он любит тебя. Уже давно. Страстно и безответно. Сеть снова заколебалась, теперь вытягиваясь, и медленно поднялась, образуя клетку. Две светящиеся веревки захлестнули запястья девушки и, натянувшись, рывком подняли на колени. Золотоволосая голова откинулась, и жгучий взгляд потемневших глаз устремился мимо меня на Кристиана. Ее губы медленно произнесли: – Я считала тебя своим другом. Кристиан равнодушно пожал плечами: – Даже ты можешь ошибаться, Элос. Тэраэна ты тоже считаешь другом. Кристиан склонился надо мной: – Значит, ты любишь ее? Элос, он любит тебя, а спит с кем придется! Ты слышишь? Он ложится в постель с первым, кто предложит ему это. (Это была правда.) – Он мечтает о том, как причинит тебе боль, как заставит выполнять все свои похотливые желания. Этой ночью я видел его мечты во всех подробностях. Хочешь, покажу их тебе? – Нет!! Не смей! Она не должна этого видеть! Мой крик рассмешил Кристиана и заставил ангела закусить губы. – Видишь, я говорил тебе, девочка, не связывайся с серым. Существу, которое не принадлежит ни темным, ни светлым, никогда нельзя доверять. – Тэраэн, это правда? – услышал я далекий, какой-то усталый голос ангела. – Да, Элос. Он заключил со мной сделку. Ради своей безумной похоти он готов забыть и твою дружбу, и твое доверие, и даже свою любовь. Он предал тебя… – Нет! Нет! – Я схватился за прутья клетки, не обращая внимания на жгучую боль. – Это неправда! Я не предавал тебя! Погасшие глаза печально смотрели на меня сквозь спутавшиеся золотые пряди. – Это правда, Элос. Я еще ниже опустил голову, не в силах вынести печальный взгляд. – Посмотри на своего друга, Элос. Ты спасаешь его жизнь, а он в любую минуту готов растоптать твою честь. – Нет! Нет!! Нет!!! – Мой крик летел под сводами замка и дробился бесчисленными отголосками.- Мой ангел, я люблю тебя! Я никогда не причиню тебе зла! Кристиан, будь ты проклят! Что тебе надо от меня?… Кто ты, как ты смеешь мучить ее?! Смех Кристиана звучал, растекаясь по всем уголкам замка. – Что ж, проклинай свою собственную совесть… Элос еще не раз удержит тебя от падения, даже если ей придется переломать при этом свои крылья. Но когда-нибудь ты вспом-нишь Кристиана, только будет поздно, даже твой хранитель отвернется от тебя, даже твой ангел. Кристиан выпрямился во весь рост и без малейшего напряжения прошел сквозь сеть. – А сейчас, мои милые друзья, давайте посмотрим сюда. Резким движением он сорвал тонкую рубашку с плеч девушки. – Смотри внимательно, Тэн. Ячейки сети засветились, окружая стройную фигуру. И в этом неровном сиянии я увидел белоснежные крылья за ее спиной – совсем непохожие на те, что я привык видеть на картинах и фресках древних мастеров. Я понял, что никогда правильно не представлял ангельские крылья, и успел поразиться тому, насколько гармонично они смотрятся на человеческом теле. Матовая кожа плеч Элос плавно переливалась в белоснежную поверхность похожего на- лебединое гладкого крыла. Гладкого! Вот в чем была разница. На крыльях Элос не оказалось перьев, как у лебедей, которых художники и иконописцы брали за образец ангельской чистоты и кротости. Их поверхность казалась нежной и полупрозрачной, словно лист папиросной бумаги, и была покрыта тонким узором, повторяющим своим рельефом рыбью кожу. Веревки, стягивающие тонкие запястья, лопнули, растворившись в воздухе, и Элос упала на пол. Сияющие крылья распластались беспомощно по холодным плитам. – Ах какая жалость! – Кристиан наклонился к ней.- Посмотри, Тэн, библейские легенды не оправдали себя – на крыльях ангелов нет перьев. А мне нужно было всего одно. Это было похоже на кошмарный сон, долгий и непрекращающийся. – Понимаешь, алхимия довольно занятное времяпрепровождение. Ею можно забавляться бесконечно. Но перья ангелов очень редкая вещь, и даже мне трудно их достать. Кристиан опустился на колено возле ангела и поднял на меня почерневшие глаза. В мертвенном сиянии клетки эта картина выглядела ужасно. Вот он, Апокалипсис – золотоволосый, поверженный ангел с распахнутыми, бессильными крыльями, а над ним усмехающаяся черная тень с холодными глазами кошки. Нет, кошка – ласковое и мудрое животное. Змеиные у него глаза. Змеиные… – Думаю, я не совсем точно перевел текст… Извини, Тэраэн, твоей любимой будет немного больно. Кристиан снял с пояса изящный ножичек с перламутровой рукоятью и занес его над белым крылом, примеряясь. – Кристиан, не смей! – Голос наконец вернулся ко мне, но движение его руки было коротким и уверенным. Нож вонзился в теплую гладкую кожу, рассекая ее, чтобы вырезать лоскут взамен несуществующего пера. Мой вскрик и стон ангела прозвучали одновременно. Приходя в себя, Элос попыталась приподняться, но невидимая сила клетки сделала ее совершенно беспомощной. Алый ручеек катился по белому крылу, по лезвию ножа и падал на пол. Она старалась вырваться, я видел, как тонкие пальцы сжимаются в кулак, как вздуваются голубые жилки на висках, и наконец в последнем усилии белое крыло затрепетало от невыносимой боли и плеснуло в воздухе, сбрасывая с себя безжалостные руки. Кровь брызнула в стороны, и несколько капель упало на склоненное лицо Кристиана. Тут же, с криком, он отбросил нож, отшатнулся, обеими руками пытаясь стереть жгущие его капли. Потом, задыхаясь, выхватил платок и прижал к обожженному лицу. Мой ангел, преодолевая силу поля, приподнялась, ее помутившийся от боли и отчаяния взгляд искал кого-то за пределами клетки. Этим кем-то был я. – Тэн… помоги мне. Я слышал ее голос, срывающийся на стоны, но не мог пошевелиться, не мог даже дышать, а она тянулась ко мне, ожидая помощи. – Ангел мой, куда же ты? Она обернулась на голос, и я увидел Кристиана одновременно с ней. Капли крови оставили жуткие ожоги на его белом лице, черные зрачки полностью закрыли собой нежную голубизну, и глаза стали мертвыми. – Я аннулирую нашу сделку, Тэраэн, ты не получишь ангела, я передумал. Тяжелый каблук сапога с размаху опустился на нежное, тонкое крыло, ломая его. Одновременно с криком Элос, или даже еще раньше, я бросился на клетку, разрывая ее своей грудью. Холодные прутья врезались в мое тело, но я не испытывал боли, чувствуя, как внешняя оболочка растворяется, сползает с меня, обнажая мою истинную сущность. Молниеносную, полуневидимую, полупризрачную, опасную даже для меня самого… Сметенный, Кристиан упал, и его черные кудри разметались по каменным плитам, черные глаза вспыхнули мгновенным страхом, а руки взметнулись, закрывая лицо. – Тэраэн, не убивай его! Элос полулежала, чуть отвернув голову, чтобы не видеть меня. В ее голосе еще.звучала боль, но сострадание уже победило ее. – Как прикажешь, мой ангел. Золотоволосая голова уютно прислонилась к моему плечу, руки обнимали за шею. Я медленно спускался по крутым ступеням лестницы, прижимая к груди бесценное сокровище – моего ангела. От бесконечного спуска начинает кружиться голова, но впереди ждет теплая ночь, наполненная нежным шелестом листьев и запахами фиалок. – Тэраэн, друг мой. Я опустил взгляд на ее улыбающиеся губы. – Ты спас мне жизнь. – Значит, мы в расчете.- У меня хватило сил пошутить.- Как твое крыло? Она так и не смогла принять прежний облик. Некому было учить ее сложной ангельской магии. Элос была слишком молода, слишком неопытна, для того чтобы самостоятельно изменить образ, который был навязан ей насильно Кристианом, а моего «серого» мастерства хватило только на то, чтобы вылечить перебитое крыло. Мягкий взмах нагнал на меня волну теплого душистого воздуха. – Мне лучше… спасибо. Что же ты будешь делать с живым ангелом, Тэн? – Она, улыбаясь, приблизила прекрасное лицо к моему. – Любить, – ответил я, наклоняясь к ее губам. – Любить… Олег Синицын АСТРОВОЙНЫ Как река начинается из ручья, как дерево вырастает из зернышка, так великие события происходят из обычных поступков. Есть начало и галактическому противостоянию людей и орков, которое летописцы нарекли Астровойнами. Есть начало и великой судьбе Даймона Зверолова, бесстрашного воина и бога, который поднял из пепла государство человеческое, который подарил людям надежду на светлое завтра; который спустился в галактическую Бездну и поймал Зверя… Даже не верится, что он когда-то был простым человеком, что у него была своя сложенная из обычных поступков история. История о том, КАК все начиналось… 1 Даймон сидел неподвижно, укрытый листьями молодой ольхи и практически слившийся с ними. Где-то далеко наверху кроны деревьев трепал ветер, но здесь было спокойно. Он прятался в листве, не смея шелохнуться, не смея хлопнуть себя по яремной вене, чтобы убить присосавшегося комара. Комар как прилетел, так и улетит, а покой подлеска у заросшей тропы будет нарушен. Чуткий кентавр сразу почувствует неладное, и последнее, что услышит Даймон, – дробный удаляющийся галоп. Такой исход будет означать лишь одно: полный и безоговорочный крах. Провал экзамена, который устроил ему отец. А подлый кровосос все никак не мог утолить жажду, и Даймон мысленно пообещал, что найдет тварь, куда бы ни унесли ее хлипкие крылья. Но сейчас приходилось сцепить зубы. В самом деле, если он не может терпеть животное, для лишения жизни которого требуется легкий хлопок ладонью, то что говорить об охоте на такого серьезного зверя, как кентавр. Ростом с человека, он, кроме лошадиного облика, морды и копыт, вдобавок располагал парой мускулистых лап, которыми разрывал пополам оленя, а, случалось, и заблудившегося путника. Поймать зверя предстояло голыми руками. Таково непреложное условие отца. «Автоматические сети и силовые капканы – игрушки для туристов, приезжающих охотиться по путевкам турагентства, – говорил он. – Ты – потомственный зверолов! Ты должен обладать всеми навыками и приемами, которые существуют для поимки зверя. Может оказаться, что в один прекрасный день весь этот технологический мусор исчезнет и ты останешься один на один с лесом». Вот так, голыми руками, ни больше, ни меньше, Даймону предстояло взять божью тварь, которая становится бешеной, когда чувствует опасность, и начинает колотить во все стороны чугунными копытами. Малейший просчет угрожает жизни охотника, поэтому у него есть только одна выверенная секунда и только один удар. Быстрый и тяжелый удар «молотом» – кулаком промеж лошадиных глаз кентавра. Он так сосредоточился на предстоящем событии, что упустил момент, когда послышался топот, приглушенный травой. Даймон спохватился, занервничал. Если бы отец заметил это, то разгневался бы. Ротанг не уставал повторять, что чувства зверолова должны быть острыми, как лезвие клинка, и холодными, как его сталь. Ощущения же, которые сейчас испытывал юноша, образно напоминали разварившуюся картофелину. Даймон мысленно выругался, а топот тем временем сделался ближе. Жертва находилась уже в десятке ярдов, летящий силуэт мелькал среди листьев. Разум мигом просчитал расстояние и подал команду ногам. Юноша вылетел из зарослей с той стремительностью, которую не раз и не два тренировал в нем отец, ставя сына меж раскачивающихся бревен, подвешенных на веревках. Вылетел Даймон как надо. По науке, которую разработал и отточил до совершенства древний род Звероловов. Кулак прочертил дугу и опустился на покрытую жирными волосами голову. Удар вышел знатный. Кентавр содрогнулся всем телом. Не задерживаясь, чтобы не попасть под двухсоткилограммовую тушу, Даймон перевернулся в воздухе и упал по другую сторону тропинки. Оглушенное животное шумно повалилось рядом. Все закончилось, довольный и счастливый, он лежал на спине, глядя на высокие колышущиеся кроны. Из кустов поднялся отец. – Молодец, Даймон, – произнес он. – Великолепное чутье и прекрасный удар. Браво! Пятнадцать лет упорных тренировок, а все для того, чтобы вырубить заблудившегося коммивояжера. Даймон недоуменно поднял голову и, к своему ужасу, увидел растянувшегося поперек тропинки торговца, невесть как забредшего в эту глушь. Его узкое лицо с толстыми щеками походило на грушу, подбородок покрывала недельная щетина, пестрая от вкраплений седины; длинные сальные волосы разметались по траве, глаза закатились. На бледном лбу багровел отпечаток кулака Даймона. Рядом валялся самоходный чемодан, из которого высыпались информационные диски, а также старинные бумажные книги. – Отец… – Ни слова больше! – Зверолов-старший склонился над торговцем, пощупал пульс, заглянул в зрачки. – Как ты мог принять две ноги за четыре! На это замечание юноше нечего было ответить. В дремучем лесу он ожидал встречи с кентавром, а не с человеком. Лес раскинулся на огромном материковом пространстве, ближайшее селение находилось милях в тридцати: оно сформировалось вокруг гигантских башенных орудий пограничного гарнизона. Его жители занимались фермерством и далеко в лес не ходили, служащих гарнизона лес не интересовал. Поэтому в местах, где жили Звероловы, люди не появлялись с незапамятных времен. – Он из Прейтона, – произнес отец, заглянув в электронный бумажник торговца. – Видимо, ехал в Гарнизонное, чтобы продать какие-то книги, но сбился с пути и угодил под твой бестолковый кулак. Зверолов-младший виновато переступил с ноги на ногу. – К счастью, он жив, – вздохнул отец. – Возьми его на спину. Я соберу книги. 2 Ферма Звероловов стояла на холме посреди небольшого поля, со всех сторон окруженного лесами. С крыльца открывался захватывающий вид на разудалые просторы, раскинувшиеся от одной стороны горизонта до другой. Они вышли из леса с нехоженой стороны и стали подниматься к бревенчатым постройкам через заросли высокой травы; к этому времени года она как раз набрала сок и ярко зеленела, услаждая взор. В безоблачном небе радостно лучился белый карлик – солнце Роха. Над горизонтом виднелся призрачный контур заорбитальной крепости Союза, вокруг него рассыпались светлые точки космических крейсеров Пограничного флота. Рох являлась одной из двух планет, входящих в состав очень важной планетарной системы. Официально она имела название Пограничная, но среди людей прижилось прозвище Бутылочное Горлышко. Когда-то давным-давно система принадлежала Нижним мирам, но тысячу лет назад во время Бездонных войн люди отвоевали ее у орков. Являясь своеобразной перемычкой между двумя воронкообразными галактиками, Пограничная система представляла собой единственный путь из Нижних миров на территорию Союза. Обходных путей не существовало: массивное кольцо из тысяч вырожденных звезд засасывало любой корабль, который рискнул бы пройти за пределами системы. Природа сама разделила добро и зло, Верхний и Нижний миры галактики, людей и орков, оставив им узкую тропинку для возможных контактов. Эту тропинку войска Союза сторожили так же тщательно, как цепной пес охраняет калитку хозяйского дома. Возле примыкающих к дому клеток Даймон остановился, чтобы поправить съехавшее тело коммивояжера. Почти все клетки были заполнены. Сиамские волки грызли стальные прутья, лесные козы били копытами и нервно блеяли, потому что сожрали всю траву в кормушке; трехклыкий тигр ходил взад-вперед, заставляя животных из соседних клеток жаться к стенкам. «Скоро поедем в Прейтон, – подумал Даймон. – Выполнены почти все заказы». Вот именно – почти! Не было только кентавра. Не поймали. Вместо него Даймон тащил сейчас на плечах пожилого торговца книгами. Отец и сын Звероловы жили небогато, обходясь минимумом удобств, которые предоставляла людям цивилизация. Робот-уборщик колесил по дому, собирая мусор и пыль; портативный ядерный генератор питал энергией стиральную машину и кухонный комбайн. В остальном семья обходилась ручными инструментами, оставшимися от предков. Едва бесчувственного торговца положили на кровать, как он открыл глаза. – Где я? – спросил старик, пытаясь подняться вопреки усилиям Даймона уложить его обратно. – Все в порядке, не волнуйтесь, – поспешил заверить отец. – Вы на ферме Звероловов. Меня зовут Ротанг. Это мой сын Даймон. Старик некоторое время смотрел на них, затем откинулся на подушку. – Уф! Я Кристофер из Прейтона, – представился он слабым голосом. – Правда, обычно меня называют Суеверным Букинистом. Я направлялся в Гарнизонное селение, но сбился с пути. Мой гравилет угодил в болото. Его засосало так быстро, что я едва успел вытащить чемодан с книгами… Книги! Господи, где мои книги?! – Они здесь. – Отец указал на чемодан, который стоял возле двери. – Ох… Спасибо вам огромное. – Он замолчал. – Что же случилось со мной?… Помню, как я бежал от дикого животного. Я столкнулся с ним возле заброшенной тропинки. У него мощные ноги, круглые бешеные глаза, оно страшно гоготало мне вслед. – Это был кентавр, – грустно вздохнул Даймон. – А потом… Что же было потом? – Суеверный Букинист задумчиво потрогал лоб, на котором все еще пламенел след кулака. – Кажется, я наткнулся на дерево. – На большое… – произнес отец, глядя на Даймона, -… и очень деревянное дерево. – Вы, наверное, голодны! – с энтузиазмом воскликнул Зверолов-младший. Гравилет старика утонул больше двенадцати часов назад. Поэтому, хотя он в первый момент и взирал на жареную утку со стеснением, но умял ее за кротчайший срок. Зверолов-старший сидел напротив, с другой стороны длинного обеденного стола, и задумчиво курил трубку. Он несколько раз пытался бросить дурное увлечение – дым листьев одурмана вреден для печени, да и животные иногда чуяли впитавшийся в кожу запах, – но не мог, как ни старался. Самый младший в комнате – Даймон – присесть не смел и тихо стоял возле стены под тяжелым угловатым черепом латодонта, которого отец убил в стародавние времена. – А что вы сами не кушаете? – спросил Кристофер, дожевывая утку одной стороной челюстей. Зубы с другой стороны отсутствовали. – Мы не едим по вечерам… Попробуйте вина из красноягоды. – Право, мне как-то неловко, – ответил старик, но бутыль вина осушил с ловкостью завидной. После этого откинулся на спинку деревянного стула и рыгнул, деликатно прикрывшись сморщенной ладонью. – Вы по-прежнему хотите ехать в Гарнизонное? – спросил Ротанг. – Даже не знаю. Думаю, нужно возвращаться домой, в Прейтон. Поездку в Гарнизонное придется отложить до лучших времен. – От Южных Буровых в Прейтон раз в неделю летает пассажирский транспорт. Следующий рейс как раз завтра в полдень. Я могу связаться с авиабазой, чтобы они приземлились на старой посадочной площадке и прихватили вас и ваши книги. Переночевать можно здесь, места в доме много. Старик посмотрел в окно, за которым разливался вязкий сумрак. Лишь на небе ярко светилась далекая заорбитальная крепость. – Я вам бесконечно признателен. – Не стоит. – Ну что вы! Мне было суждено провести ночь в темном лесу. Вряд ли бы я дожил до утра с моей стенокардией. Я должен… просто обязан как-то отблагодарить вас! Отец затянулся из трубки, а потому задержался с ответом, но поднял руку, показывая, что благодарности не требуется. Даймон не замедлил воспользоваться моментом: – Мы давно не были в городе. Расскажите о новостях внешнего мира! Отец подавился дымом и закашлялся. – Проклятый одурман, – пробормотал он, очистив легкие. Влажными глазами взглянул на сына, но тот не спешил ловить очередной укоряющий взор. Даймону не терпелось услышать ответ букиниста. – О, вы находитесь так далеко, что не можете принять сигнал? – Тут глухие места. Гарнизонная антенна транслирует лишь в пределах фермерских поселений, а геостационарные спутники… вы же знаете, что они сплошь военные и направлены исключительно в сторону орков. Старик, на лбу которого красовался гомеопатический пластырь (Даймон собственноручно приклеил его), поежился. – Орки, – вздохнул он. – Чернь. Мерзкое отребье. Выродившаяся нация рода человеческого. Если существуют дурные новости, то они обязательно связаны с ними. – Не желаете ли одурману? – предложил отец. – Нельзя мне курить одурман, – пробормотал Кристофер. – Поэтому хочу его ужасно. – Давайте сядем в каминной комнате, там удобнее курить трубку, можете мне поверить. Камин, сложенный одним из предков, на первый взгляд выглядел угрюмо – темный, громоздкий, слегка неуклюжий. Но морозным зимним вечером, когда за стенами завывает вьюга, охвативший поленья огонь кажется третьим жильцом утопленной в глуши звероводческой фермы. И не найдется в доме другой комнаты, которая создавала бы подобный уют. Однако внимание старика приковал не камин. Едва переступив порог, букинист уставился на вытянутое зеркало в углу. – Откуда у вас оно? – спросил гость, с некоторым испугом разглядывая массивную, но строгую оправу из окаменевшей лавы, изрезанную узорами в виде темных лилий, лепестков с острыми краями, стрел какой-то травы, не растущей на планете Рох. За семнадцать лет своей жизни Даймон привык к зеркалу, оно было для него таким же близким, как и камин, растопленный зимним вечером. Но сейчас, взглянув на него свежим взглядом, он увидел темное чудище, закравшееся в угол. – Зеркало? – Отец вопросительно поднял правую бровь. Затянулся из трубки, затем изрек: – Оно стоит здесь давно, еще со времен моего прапрадеда. По рассказам, он отыскал его в руинах поселений, на которых позже был выстроен Гарнизон. А что? – Да так, ничего. Они опустились в кресла, накрытые медвежьими шкурами, причем старик сел в дальнее от зеркала. Букинист поблагодарил за трубку, которую ему протянул Ротанг, Долго раскуривал, затем с первой выпушенной струей зима произнес: – Новости, новости… Нерадостные новости появляются в последнее время. Хочется света и жизнелюбия, а вместо этого слышишь, что орки зашевелились по другую сторону границы. И не просто зашевелились. Они множатся, подобно гнусу по весне. Говорят, собралась уже целая тьма. – Кто говорит? – с недоверием спросил отец. – Разве кто-то умудрился побывать на другой стороне? – Так-то оно так, – мрачно ухмыльнулся старик. – По собственной воле человек туда не сунется, а если сунется – назад дороги не сыщет… Но ведь в командовании Пограничного флота не дураки сидят. И не напрасно подтягивают в Бутылочное Горлышко все новые и новые"njuj крейсеры. – Он сделал длинную затяжку, долго держал дым в себе, затем выпустил его и, окутанный сизыми клубами, произнес: – Черная волна вот-вот обрушится на берег человеческой цивилизации. Твари готовят вторжение в Верхние миры. Война грядет! Не та возня в системе Диких, которую затеяли церковники. Настоящая война – лютая, злая. Такая война, какой не было тысячу лет. Война с Бездонным миром. Это кажется невозможным, но племена Мертвых Глубин объединились. Да-да, все объединились, кто раньше грызся между собой! И те, которые отрезают себе носы, и гнилозубые, и норманны-каннибалы, и даже создания, о которых в добром доме и говорить не хочется… Все они встали под начало Врага человечества – того, чье имя скрыто в пылевых туманностях и недрах планет. Он, Владыка Хеля, поведет их… Темный Конструктор. Отец демонстративно кашлянул. Старик захлопал ресницами, словно вышел из забытья. – Вы не верите, что во тьме Хеля существует Темный Конструктор? – спросил он. Вместо ответа Зверолов-старший обхватил губами мундштук, всасывая дым. Его неторопливость в очередной раз послужила поводом для того, чтобы неугомонный Даймон озвучил свои неугомонные мысли: – Вот было бы здорово, если бы началась война! Войска Союза показали бы нечестивцам, где их место! А уж паладины и вовсе разнесли бы орков в прах и пепел! Отец резко поднялся с кресла. Его лицо, обычно спокойное, сейчас воспылало гневом. – Зверолов-младший! Что несет твой поганый рот! Понимаешь ли, о чем говоришь? Война – это зло само по себе. Мы должны уповать на то, чтобы ее не случилось. А желание войны уподобляет тебя глубинной черни, которая копошится по другую сторону границы. Даймон пристыженно опустил глаза и отступил от кресла отца. – Значит, вы не верите в Темного Конструктора? – заключил старик. – Нет, – скупо ответил отец. – А я верю, – с некоторым простодушием поведал букинист. – Верю, что существуют высшие силы. Что наш бог – Всевышний Авогей, а бог орков – Император Мрака. Я верю в баланс звезд божьих. – Что такое эти звезды? – шепотом спросил из темного угла Даймон. – Вот и видно, что вы не верите… – усмехнулся старик. – В Библии говорится, что каждому богу сопутствует звезда. Звезда Темного Конструктора есть лучащая мертвенный свет Таида, сокрытая от посторонних глаз в глубинах Хеля. Звезда Всевышнего нашего находится в созвездии Волка. Так вот, главной скорбной новостью для людей Союза является то, что звезда эта потухла. – Что это значит? – спросил Зверолов-младший. Отец вытащил трубку изо рта и рассеянно глядел в пустой камин. – Это значит, – ответил старик, – что бог наш Авогей мертв. И миллиарды людей Верхних миров, верующих и неверующих, остались без поддержки и любви создателя, на свои волю и разумение. В недобрый час перед лицом Врага. 3 За окном стояла ночь. Даймон вышел в тесный коридор, бесшумно приблизился к двери отца – благо был этому обучен самим отцом – и некоторое время прислушивался к звукам, доносящимся из комнаты родителя. После этого, не включая свет, прошел через весь дом, через темную кухню, где споткнулся о робота-уборщика и едва не распластался по полу. Прошел мимо каминной комнаты и оказался, наконец, возле двери гостиной, за которой находился букинист Кристофер. Юноша нерешительно потоптался у порога, затем осторожно постучал. – Да-да, войдите! – невнятно раздалось изнутри. В столь поздний час букинист спал, и Даймон, без сомнения, разбудил его. Старик тер глаза и сторонился зажженного светильника, горящего лишь над кроватью. Остальные части комнаты окутывал ночной мрак. – Молодой Зверолов! – удивился Кристофер. – Какая забота привела вас сюда? – Я надеялся поговорить с вами. Завтра утром не получится, а в полдень вы нас покинете. – Да, я намереваюсь вернуться в Прейтон. Нужно собрать денег на новый гравилет. Без транспорта торговать книгами затруднительно. Я должен вернуться в Прейтон. Ваш отец обещал помочь мне добраться до города. – Без сомнений, он выполнит обещание. Я пришел поговорить с вами кое о чем. С глазу на глаз, чтобы не слышал отец. Видите ли, он не верит в потусторонние силы, которые управляют человеческими душами. – Да уж, – ухмыльнулся Суеверный Букинист, – я заметил. – Не верит, а потому ничего мне не рассказывает! Не рассказывает о Нижних мирах, не рассказывает о Хеле, об орках… о Темном Конструкторе. А мне необычайно интересно знать! Страсть как хочется узнать обо всем, что находится там, по другую сторону границы. В Мертвых Глубинах. Старик несколько раз моргнул, стряхивая остатки сна, спустил худые ноги с кровати и посмотрел на Даймона, потирая щетину. – Жажда знаний, – произнес он, ткнув в направлении юноши худым пальцем. – Вот что мне нравится в людях! Жажда знаний заставляет их покупать книги. – Так вы расскажете? Простите, что я пришел посреди ночи. Но отец не позволил бы мне… – Конечно, я расскажу! Как я могу утаить знания от страждущего, словно воду от пилигрима, заблудшего в пустыне! Не стой же! Даймон присел с другого конца кровати на самый ее краешек, туда, где заканчивалась область света, где за спиной начинался щемящий сумрак. – Есть разные свидетельства о Нижних мирах. Есть, например, Библия… Ты читал Библию? Даймон отрицательно помотал головой. – И правильно. В этом фолианте много всего намешано: не поймешь, что правда, а что вымысел переписчиков, борющихся со своей бурной фантазией. Библия не дает точного представления. Но существуют другие сведения, которые хранятся в архивах Великих Семей и правительства. Стародавние свидетельства очевидцев, которые побывали за Черным Кордоном и вернулись обратно – живые и не повредившиеся рассудком. Это протоколы допросов орков, плененных во время последней войны. Рядовые в силу их слабой информированности рассказали немного, но и эти данные важны для понимания атмосферы, которая царит в их треснувшем мире. А еще существуют запрещенные церковью книги. Гримуары. Они имеют весьма туманное происхождение. Наиболее известны «Скрижали голода». В моем багаже находится трактат одного теолога, изданный около трех веков назад. Сам он бывший священник, проклятый Церковью. В своем труде теолог делает ссылки на эту книгу, приводит цитаты и некоторые иллюстрации. – Что находится там, внизу, по другую сторону границы? – Там находится галактика. Она чем-то напоминает нашу, но она мрачная и бездонная. Ее населяют разные твари, которые произошли от людского рода. Да-да, в это трудно поверить, но орки являются выродками племени человеческого, их кровь потеряла пигментацию и сделалась серой и грязной. Давным-давно, в начале времен, они изувечили свои гены множественными кровосмешениями и ритуальными пытками. – Зачем? – ужаснулся Даймон. – Чтобы внешней и внутренней бесчеловечностью походить на бога своего – того самого, которого называют Десигнатором, или Темным Конструктором. Тысячу лет назад племена орков были разрозненны и постоянно грызлись между собой. Это помогло объединенным силам звездных государств освободить планеты Бутылочного Горлышка и сбросить чернь в их логово, в пространство за кольцом из черных дыр… Ходят слухи, что за последнюю тысячу лет под влиянием Темного Конструктора и его присных племена Мертвых Глубин объединились. Десигнатор объединил тьму под своим началом. – Старик заговорил шепотом. – А еще, как нарочно, произошло то, что вселило тревогу в людские сердца. Погасла звезда Авогея Всевышнего, покровителя людей и защитника света. Невероятное, невозможное событие, но оно, увы, случилось. И если взаправду бог Авогей мертв, то нет сомнений, что именно Зверь приложил к его гибели свою грязную лапу. Уж слишком все совпало – объединение племен и погасшая звезда, которая является главным символом на гербе Союза. – Что же будет дальше? – с тревогой спросил Даймон. – Предположить нетрудно. Владыка Хеля решил вломиться в мир людей и подчинить его себе. Грядет война, которая потрясет Тысячелетний Союз. И, знаешь ли, очень неприятно и жутко остаться в такой войне без поддержки бога. – Но армии Союза непобедимы, – возразил Даймон. – И Бутылочное Горлышко принадлежит нам. У черни нет ни единого шанса для вторжения. – Только на это и приходится уповать. – Что же такое Хель? – Это конец Нижних миров. Скопление звезд, излучающих темный свет. Не черные дыры, нет! Темные звезды. В книгах сказано, что за ними спрятана Бездна, чьей владыкой и является Темный Конструктор. В ней витают проклятые мертвецы и ужасные хтонические чудовища. Последним не нужен воздух, они живут в космосе – сосут плазму темных солнц и пожирают души мертвых, которые бродят по окаменевшим планетам Баратрума. Возможно, эти чудовища и выдумка: книги описывают их довольно туманно, и вполне может оказаться, что данные твари являются фантазией переписчиков. Но есть другие существа, которые чаще упоминаются в гримуарах и Библии. Это преданные слуги Темного Конструктора, его элита, супервоины. Их называют сенобитами. Жестокие и коварные демоны, наделенные сверхъестественной силой. Эти создания ужаснее даже хтонических чудовищ, потому что совсем недавно были людьми… лучшими из людей, которых украли из Верхних миров, а затем утопили в ледяных глубинах Хеля. Пытками Зверь сломал их тело, а хитрыми уловками перекроил душу и перестроил сознание. Он выкачал из них человеческую кровь и заменил ее на мерзкую плазму, приготовленную из растопленных кристаллов туманностей Хеля и трупной вытяжки. Он превратил людей в монстров, жестокость которых не знает границ. – Сенобиты, – зачарованно повторил Даймон. – Они управляют племенами черни, они ведут на битву сонм гадких звездолетов, они выполняют личные поручения Темного Конструктора… Тут у меня есть картинка. Букинист распахнул книгу, ветхие пыльные страницы зашелестели под его пальцами. На каком-то развороте он остановился. Старый потемневший рисунок изображал облаченных в черные одежды существ. У них были лысые черепа и белые бескровные лица. – Из сенобитов выделяются двое. Первый – это Paп, правая рука Темного Конструктора. Фанатично преданный своему хозяину – он главный исполнитель воли Десигнатора и его карающий меч. У него отрезаны губы и длинная коса до пояса. Он страшен, он ненавидит людской род и обладает небывалым могуществом. Победить его невозможно… Вот рисунок из «Скрижалей голода», выполненный по рассказам дагарского мальчика, который видел сенобита издали и чудом остался в живых. Карандашный рисунок являлся лишь легким наброском, но при взгляде на изображение существа, затянутого в узкую сутану с широким подолом, становилось не по себе и хотелось чем-нибудь накрыть картинку. Пугали оскаленные зубы, лишенные прикрывающей их плоти; череп был лысым за исключением затылка, на котором уцелевшие волосы собирались в длинную черную косу. Взгляд был беспощаден к любым проявлениям жизни. – А это… – Букинист перевернул страницу, и на Даймона уставилось лицо, с дьявольским старанием изувеченное симметричными шрамами, разрезами и насечками. – Это Климентий, мозг и уста Темного Конструктора. Ему многое известно, он строит планы, анализирует данные, поступающие из разных концов галактики. Он идеолог и главный служитель культа. Сила его столь же велика, как у Paпа, но информации о нем не так много. – А где изображение их хозяина? – Таких изображений не существует. Личность Темного Конструктора является загадкой. Одни, кто его видел, ослеплены тьмой и сошли с ума. Другие превратились в его рабов. Скажу более, никто даже не ведает его настоящее имя Зверя! Оно сокрыто в недрах окаменевших планет и толще времени. Ни орк, ни человек не должен знать его. Как только ты произнесешь имя полностью – голосом или в мыслях, – Десигнатор немедленно явится, чтобы забрать твою кровь. И это еще не самое худшее, что он может сделать. – Суеверный Букинист закрыл книгу, словно опасаясь, что из нее может восстать нечто ужасное. – Имя Зверя – это опасная тайна. Оттого существует много прозвищ, главное из которых – Темный Конструктор. – А за что его называют так? – Более всего остального он испытывает страсть к плоти человеческой. Он перестраивает ее, пользуясь самыми варварскими средствами. Он называет ее «чудесной глиной». 4 После разговора с Букинистом Даймон долго не мог уснуть, ворочаясь на жестком топчане и вспоминая то одни, то другие слова и фразы старика. Утром Даймон проснулся с красными глазами и тяжелой головой. На гимнастике отец заметил странное состояние сына, но ничего не сказал. Ротанг, как и обещал, по радиостанции связался с транспортным диспетчером. Он попросил, чтобы рейсовый аэробус приземлился на старой посадочной площадке в лесу и забрал пассажира до Прейтона. Диспетчер, молодая девушка почти с детским голосом, пообещала выполнить просьбу, но предупредила, что транспорт задержится минут на десять. Был полдень, когда Звероловы и старик-букинист добрались до бетонной площадки, устроенной в двух милях от фермы посреди леса. Ждали они недолго – вскоре из-за вершин деревьев выплыл транспортный аэробус с крыльями обратной стреловидности, он опоздал ровно на десять минут, обещанных диспетчером. Пока судно выполняло вертикальную посадку, завывая антигравитационными установками, отец пожал старику руку и пожелал удачи, а Даймон передал чемодан. – Спасибо вам за приют! – прокричал старик сквозь шум. – Будете в Прейтоне, обязательно загляните в мою лавку. У меня есть очень интересные книги по философии Шульганга и Таффа, которые, я уверен, вам понравятся, мистер Ротанг. – Непременно загляну, – пообещал Зверолов-старший. – Да, и вот еще что, – сказал старик, задумавшись на секунду. За его спиной транспорт уже встал на плиты, на белоснежном фюзеляже открылся люк, из которого робот-стюард опустил трап. – Я бы на вашем месте избавился от зеркала в каминной комнате. Расколите его. – Зачем? – спросил отец. – Я прочел в одной книге, что давным-давно Темный Конструктор изготовил зеркала, которые обладают чудесными способностями. Правда, он не смог эти способности раскрыть. Много лет прошло с тех пор, никто не ведает, что стало с зеркалами… Вдруг ваше зеркало одно из тех? Вдруг Зловещий Деспот нашел им применение как раз сейчас, когда нити событий сплелись в единый клубок? Даймон почувствовал, как у него мурашки побежали по коже. – Спасибо за предупреждение, – сказал отец. – Мы подумаем. Больше старик ничего не говорил, только кивнул на прощание и вошел в аэробус. Люк за ним захлопнулся, гудение усилилось, и планетарный транспорт плавно пошел вверх. Глядя на поднимающуюся в небо машину, Даймон представил, что она стартует прямо в космос. И тогда он спросил отца: – Почему Звероловы должны обязательно жить в этом лесу? Что нас держит здесь? Почему мы не можем переселиться на другие планеты? Отец сурово посмотрел на него. – Повторный экзамен по кентавру будет завтра. Тренировок сегодня не назначаю, ты должен настроить себя на экзамен. – Ты не ответил мне. – Выкинь из головы дурные вопросы и начинай готовиться к завтрашнему испытанию. Не то опять вместо кентавра свалишь какого-нибудь хорошего человека. Эти слова обидели Даймона, и он, насупившись, шел позади почти до самого дома, пока у него не родились нужный ответ: – Мне надоел лес, надоели звери! Неужели так будет продолжаться всю жизнь: силки, клетки, кормежка?! Сколько можно! Я хочу большего. Хочу улететь куда-нибудь. Как мой брат… – Твой брат глупец. Вместо того чтобы постигать мудрость и философию, он сбежал из дома и записался в крестоносцы. Ради каких идеалов он отправился на войну в систему Диких Племен? Ради веры? Нет! Ради горстки церковников, которые бесятся оттого, что им подчинены не все уголки союзных территорий, что не на всех планетах торчат башни Авогеевых храмов. – Зато он увидит мир. И потом, он говорит в письме, что скоро станет паладином. А мне суждено умереть от скуки в этой глуши! Я никем не стану! – Да-да, суждено умереть от скуки в этой глуши! – раздался позади него дразнящий голос. Даймон обернулся и обнаружил позади себя очкастого страуса с длинной шеей и примечательными кривыми ногами. – А вот и наша пустоголовая курица, – сказал юноша. – Где тебя носило целую неделю, Лола? – Зато он увидит мир! – откликнулась птица. – Силки, клетки, кормежка… Можно сказать, что Лола являлась для Звероловов домашним животным. Когда Даймону исполнилось семь лет, он нашел в лесу яйцо. Движимый любопытством, юный натуралист поместил яйцо в самодельный инкубатор и через несколько дней получил смешного длинноногого цыпленка. Птица росла, в общем-то, неплохая, иногда только воевала с роботом-уборщиком, а иногда миграционный инстинкт уводил ее в лесные дебри, откуда Лола возвращалась, едва передвигая лапами и жутко голодная. Самостоятельно добывать пищу птица не умела. Отец шутил по этому поводу, что Лола до сих пор считает, будто толченый орех вырастает из миски, в которой он появляется каждое утро. Даймон с укором посмотрел на Лолу и повернулся к отцу. – Я хочу, чтобы ты мне ответил. – Мне нечего ответить на вопросы, которые напоминают пустую болтовню этой курицы. Материковые леса есть твой дом, твоя жизнь. Куда ты хочешь отправиться в космос? Чем будешь заниматься? Тоже запишешься в крестоносные рыцари и уйдешь на войну в систему Диких Племен? Прекрасная перспектива сложить голову во славу жадных церковников. – Почему, есть другие профессии. Разведка дальних планет, пилотирование звездолетов, межзвездная торговля… – Значит, в то время, пока я обучаю Зверолова младшего уникальным искусствам, в голове у него крутится межзвездная торговля? Значит, когда ты сидишь в засаде на кентавра, то думаешь о продаже панталон? – Прекрасная перспектива! – возопила птица прямо над ухом. – Послушай, кривоногая! – сказал Даймон, угрожающе направив на Лолу палец. – Не вмешивайся в разговор людей. Заткни свой говорящий клюв и позволь нам обсудить серьезные вещи. Сведя глаза в кучку, страус внимательно изучил вытянутый палец Даймона, а затем самым нахальным образом цапнул за него. Не дожидаясь, пока рука взбешенного юноши как обычно ухватит ее шею, болтливая птица унеслась в направлении дома, громко треща кустами и ветками. – Я тебе покажу, поганица! – прошипел юноша. – Завтра в твоей миске будет неурожай толченого ореха! – Вот видишь, – сказал отец, – ты даже с птицей не можешь управиться. А что говорить о звездолете… Готовься к экзамену. Если сдашь его с первой попытки, то отправимся в метрополию. Я обещаю. – Ура-а!! – завопил Даймон так громко, что напуганные птицы вспорхнули с ветвей. – А если не получится с первой попытки – полетим в столицу? – Не раньше, чем через полгода. – Почему? – Ну, я сам столько лежал в гипсе, когда не сдал экзамен. Копыта у кентавра, знаешь, какие тяжелые? Экзамен Даймон сдал с первого раза. Удар его был сильным и точным. Потеряв сознание, кентавр рухнул мордой в примятую траву и не подавал признаков жизни до самых сумерек, что позволило доволочь его до фермы и поместить в клетку. Отец был доволен и сказал, что помнит о своем обещании и что они обязательно отправятся на Гею Златобашенную. В предвкушении своего первого межзвездного перелета Даймон прожил около недели. На тракторе они съездили в Прейтон, где сдали животных заказчикам – кому для дома, кому для дрессировки, кому для охраны фермерского скота и даже несколько экземпляров для Прейтонского зоопарка. Сумма кредитов, перечисленных на счет отца, оказалась аж шестизначной, и в кассах космопорта отец купил два билета на небольшой лайнер, который раз в полмесяца летал до союзной столицы. До даты, указанной на билетах, оставалось три дня. Они вернулись на ферму, и Даймон неожиданно вспомнил слова букиниста, которые старик произнес перед отлетом. – Пап, – сказал он, – может, нам все-таки стоит расколоть зеркало? Они стояли в каминной комнате и глядели на свои худые и немного вытянутые изображения – зеркало всегда было слегка кривым. – Ты же знаешь, что я не верю ни в Авогея, ни в Темного Конструктора, – ответил Ротанг. – А также в чудеса, которые они могут творить. К тому же я сомневаюсь, что в этом зеркале таится угроза. – Но времена сейчас тревожные, и лишняя предусмотрительность не повредит. Отец пожал плечами: – Я не готов так сразу разбить зеркало, которое является частью нашего дома на протяжении нескольких веков. Давай вернемся к этому разговору после возвращения из столицы. Но вернуться к разговору они не успели, как, впрочем, не успели и улететь в столицу. За день до рейса, когда Даймон подметал пол в каминной, он внезапно заметил странную перемену в окружающей обстановке. Несмотря на солнечный день за окном, воздух в комнате вдруг потемнел, сделался густым и сладковатым. Даймон отложил веник и, оглядевшись, обнаружил то, что заставило сердце замереть. Гладь зеркала помутнела. Мебель и стены комнаты по-прежнему отражались в ней, но отражение самого Даймона вдруг исчезло, словно стертое ластиком. Будто зеркало растворило изображение живой плоти. Пока юноша испуганно соображал, что все это может означать, откуда-то раздался удар колокола – мерный и властный, заставивший его отпрыгнуть. 5 Под тревожный звон неведомого колокола из зеркала вышли три существа и, казалось, заполнили собой всю каминную комнату. Три высокие фигуры, мрачные и темные, без приглашения вошли в тихий дом Звероловов, а точнее – вломились, и сердце юноши почувствовало злокозненность их намерений. Они надвинулись, и ему почудилось, будто головы пришельцев достают до потолка. Зеркало по-прежнему отражало лишь пустую комнату, а Даймон и высокие пришельцы в ней словно не находились. А еще он почувствовал, что исчезли все запахи, и случилось это в тот момент, когда третье существо, чью голову скрывал капюшон, ступило на деревянный пол каминной комнаты. Именно при виде третьей фигуры Даймон ощутил, как его охватил безотчетный страх. Исходящий от нее ужас был подобен густому смрадному запаху. Юноша хотел бежать, но ноги перестали его слушаться. Пришедшие из зеркала существа заняли комнату с безразличием агрессоров, уверенных в своей силе и невозможности сопротивляться. Первый, в рогатом шлеме и с темным отвратительным ликом, взял Даймона огромными ручищами за голову и приподнял над полом. Зверолов-младший закричал, но крик этот был слабым и жалким, а затем и вовсе потух, когда сильные пальцы раскрыли его челюсти. – Катаргат, повелитель, – со смирением сказала тварь в рогатом шлеме. Послышался неспешный и тяжелый шаг, под которым скрипнули половицы. Даймон увидел, как рядом с ним появилось существо, прячущее лицо под капюшоном. Исходящий от него ужас, подобный густому смрадному запаху, стало невозможно переносить. Из глаз Даймона покатились слезы, он мычал и стонал, безуспешно пытаясь вырваться из железных рук, раздирающих его рот. В насильно распахнутые уста опустились ледяные пальцы повелителя пришельцев, и от соприкосновения с ними сразу отнялся язык. Пальцы бесцеремонно просунулись глубже, в гортань, что-то нащупывая, а в следующий миг юноша ощутил режущую боль, прострелившую от трахеи до поясницы. Он задыхался, конвульсии сотрясали его тело, но в глубине его сознания бился мучительный вопрос: что эти нелюди делают с ним? Существо в капюшоне выдернуло из Даймона длинную нить, похожую на опустошенный кровеносный сосуд. На конце нити трепыхалось нечто нежное и алое, напоминающее кусочек живой плоти. В тот же миг Зверолов-младший ощутил, как страх и боль исчезли, а на их месте поселилась пустота. Он смотрел на существ, занявших дом его предков, и не видел в их поведении ничего предосудительного. Он ничего не почувствовал, даже услышав шаги отца, который вбежал в комнату. Глаза Ротанга вспыхнули, а кулаки сжались, когда он увидел сына, болтающегося над полом. Казалось, что Зверолов-старший сейчас набросится на тварь в рогатом шлеме, видит Господь, он бы сделал это молниеносно… Но отец покорно опустился на колени и позволил направить на себя черный ствол бластера. А Даймону все казалось безразличным. Его чувства замерли, притаились, словно в ожидании чего-то важного и великого, стоящего над жизнью и смертью. Даймон ощутил, как его ступни коснулись пола. Огромные руки чернолицего отпустили его, и юноша теперь стоял, не смея шелохнуться, ощущая внутри себя гнетущую пустоту. Существо в капюшоне коротко глянуло в сторону отца, затем вытащило из складок мантии длинную прозрачную колбу и погрузило в нее живой комок, вырванный из чрева Даймона. В этот момент капюшон съехал с головы, и взору открылось страшное лицо, покрытое мелом; открылись ряды зубов, над которыми не существовало ни щек, ни губ – лишнюю плоть безжалостно обрезали в незапамятные времена. Глаза были черными, словно угли. Даймон лениво подумал, что такое лицо можно увидеть лишь один раз в жизни – перед смертью. И неужели этот момент наступил сейчас? – Paп, отпусти моего сына, – произнес отец без страха в голосе. – Умоляю тебя! Сенобит безучастно взглянул на Ротанга. Он либо не понял слов, либо они показались ему жалкими и недостойными ответа. – Мы сделаем все, что ты прикажешь, – не унимался отец. – Только верни душу моему сыну! На этот раз слова Ротанга зацепили сенобита. И он решил ответить. Из его горла вылетел раскатистый множественный бас: – Это еще не душа, человек. Но фокус воли, координирующее средоточие души. Он убрал частичку плоти и души Даймона в складки мантии. Шевельнул рукой, и его помощник, тот, что прежде держал юношу, опустился на одно колено и склонил голову. Второй орк упер ствол бластера в лоб Ротангу. Даймон стоял неподвижно в центре комнаты, не зная, что ему делать, и совершенно ничего не чувствуя. – Войди через церковь Престола Авогея, – обратился Paп к своему помощнику и протянул ему приплюснутый перстень. – Этим снимешь печать. Орк с почтением принял перстень и спрятал его в небольшую сумочку на крепком поясе. Paп указал на Даймона, и ноги юноши сами поднесли его к повелителю пришельцев, в конце уронив на колени. Глянув вниз, Даймон заторможенно отметил, что, в отличие от остальных, сенобит не отбрасывает тени, хотя нельзя сказать, что Paп был призраком. Наоборот, он казался донельзя материальным, мелкие тени исправно присутствовали на складках его плаща и на лице. Вот только на полу тени не было. – Ты проведешь Баструпа в недра Гарнизона, – произнес Paп. Чувства Даймона взорвались после этих слов. Вот чего он ожидал – приказа! Слова прогремели в его голове и загорелись огромными пылающими буквами. Они терзали Даймона, и стегали его, и уже гнали на исполнение чужой воли. Но Paп сказал не все. – Ты будешь выполнять все приказы Баструпа, – продолжал он, обращаясь к коленопреклоненному Зверолову – младшему. – Я ставлю его господином над тобой, и теперь ты привязан к его воле и к его жизни. Если он погибнет, ты умрешь тоже. Это все. Отправляйтесь. Ноги опять понесли юношу. Он обнаружил, что уже следует за высоким орком, который направился к выходу. Проходя мимо стоящего на коленях отца, Даймон увидел, что тот взирает на него с затаенной жалостью и болью. Но кроме жалости в глазах Ротанга по-прежнему полыхал неукротимый огонь. Гравилет покупал еще дедушка Даймона, а потому машина была довольно обшарпанной и не летела быстрее сорока миль в час. Двигались по лесной просеке, кусты и молодая поросль шаркали по днищу. Минут за тридцать они преодолели западную часть материкового леса и оказались у подножия Мохнатых гор, в изобилии поросших хвойными деревьями. Даймон направил гравилет через седловину между пиками Козлиный и Святая Грейс, и этот путь занял еще около двадцати минут. Спустившись с другой стороны горного хребта, они оказались в Гарнизонной лесополосе – поясе чахлых низкорослых деревьев, которые окружали фермерские поля, селение и сам пограничный Гарнизон. Во время путешествия пришелец молча сидел рядом с юношей. Буйство природы не вызвало в нем любопытства, единственный интерес он проявил, когда пролетали мимо развалин древних поселений орков, едва различимых среди деревьев, травы и мхов. Он угрюмо глядел на вросшие в землю массивные обломки, накренившиеся постаменты, на которых когда-то стояли циклопические статуи. – Еще далеко? – спросил Баструп. – Нет, мой господин. Сразу за полями, – ответил Даймон, ничуть не удивляясь собственному раболепию. Проблема заключалась в другом. Все, что было нужно было юноше, это приказ его господина. Основной – провести Баструпа в недра Гарнизона, по-прежнему пламенел в его голове, но после часа пути приказ сделался непонятным и туманным. И юноша хотел уточнить некоторые вещи. Каким образом проникнуть в Гарнизон? Что считать его недрами? Ответить на эти вопросы было некому. Демон-сенобит посадил его мысли и чувства на короткий поводок, который передал в руки страшного чернолицего воина по имени Баструп. Но воин, в отличие от Рапа, не до конца понимал, как воспользоваться душевной пустотой Даймона, а потому, вместо четких толкований основного приказа, вдруг пустился в какие-то разглагольствования: – Как чувствуешь себя куклой, человек? Поганые ощущения, правда? Ты даже высморкаться не можешь без моего повеления. Ничего, недолго тебе осталось. Проникнем в форт, сделаем дело, а затем повелитель выпустит душу из твоего бестолкового тела. Он не оставляет жизнь людям, которые имели несчастье видеть его. Даймон не понял эту речь. В ней отсутствовали команды! От этого юноша беспокоился и взволнованно дергался, вследствие чего дергался и гравилет. Лесополоса быстро закончилась. Теперь они ехали над грунтовой дорогой, ведущей к селению, по обе стороны тянулись зеленые поля. А впереди возвышались неприступные стены форта, над которыми в небо вздымались две исполинские трубы. Гарнизон был создан исключительно ради этих орудий – двух планетарных пушек, способных контролировать целый сектор космического пространства. Их выстрелы сокрушали крейсер любой величины и рассеивали эскадры легких судов. Кроме заорбитальных крепостей – плазменные орудия Роха и другой планеты, Box, являлись важным элементом зашиты Бутылочного Горлышка. Солнце клонилось к закату, белоснежные стены форта окрасились в кровавые цвета, когда Даймон и Баструп въехали в селение, раскинувшееся у подножия укрепления. Улица, на которую влетел гравилет, была практически пуста, если не считать гарнизонный патруль, который двигался навстречу. Один солдат поднял ладонь, призывая остановиться. Орк молниеносно очутился под приборной доской и яростно зашипел: – Немедленно отделайся от них. Наговори чего-нибудь, чтобы пропустили. Иначе всех пожгу – рта раскрыть не успеют. Даймон интуитивно ощутил в этих словах приказ, но конкретной сути опять не понял, поэтому подъехал к солдатам с широкой улыбкой во весь рот. Солдаты гарнизонного патруля выглядели мирно. Шлемофоны висели на поясах, бронежилетов не было и в помине, у каждого из нагрудного кармана выглядывала распустившаяся светлица – садовый цветок с мягкими розовыми лепестками и нежным запахом. За века в окрестностях форта не произошло ни единого инцидента, и хотя в настоящее время угроза со стороны Нижних миров сделалась более ощутимой, патрулирование прилегающих к Гарнизону территорий оставалось легкой прогулкой и замечательным отдыхом. Солдат было двое: молодой, с дерзким пытливым взглядом, и пожилой, с вечной улыбкой на устах и вздернутыми бровями. С ним Даймону приходилось раньше встречаться. – Так это ж Даймон, сын Зверолова! – воскликнул пожилой. – А мы подумали, не к ночи будет сказано, нелюди какие пожаловали! – Здравствуйте. – А чем ты занимаешься, сын Зверолова? – подозрительно спросил молодой солдат. – Мы с отцом ловим зверей, – пришибленно ответил Даймон. – Привез какую-нибудь новую тварь? – спросил пожилой, постучав стволом реактивного ружья по борту гравилета. Прячущийся орк угрожающе шевельнулся. – Нет, – ответил юноша. – Нам до чертиков понравилась сумчатая собака, купленная в прошлый раз. До чего же умная! Не можем нарадоваться. – Да, они очень умные и ласковые, – кивнул юноша. – А куда ты направляешься, Даймон? – прищурившись, спросил молодой солдат. – В церковь Престола Авогея, – выдал Даймон первое, что пришло в голову. – Для чего? – На исповедь. – Ты еще спроси, для каких целей человек в сортир ходит, – бросил пожилой солдат напарнику. Молодой обиженно посмотрел в ответ, а тот еще раз улыбнулся Даймону и дружески хлопнул ладонью по борту. – Лети, парень! Счастливого пути! Даймон надавил на педаль, и солдаты остались позади. Орк поднялся из укрытия. – Я бы показал ему «тварь», если бы не приказ повелителя… Зачем ты сказал про церковь? – Не знаю. – Дрянная кукла! – Он забормотал, обращаясь к самому себе: – Не нужно было тащить с собой куклу. От нее одни неприятности. Сама думать не умеет, только приказы подавай. Они повернули за угол и обнаружили, что улица перегорожена. Пожилая женщина в длинном, накинутом на плечи платке перегоняла через дорогу стаю домашних крысокошек. Услышав гул приближающейся машины, она подняла голову и требовательно помахала рукой, подзывая к себе. Орк снова нырнул под приборную панель. – А это кто такая? – с остервенением зашипел он, больно сдавив коленку Даймона. – Римма, – ответил юноша. – Жена свекловода Пападопулуса. Сама она хозяйством не занимается. Предсказывает погоду, лечит ревматизм и вытаскивает камни из почек. А еще коллекционирует крысокошек и имеет трех дочерей, одна из которых… – Заткнись. Я устал от твоих знакомых. Поскорее сделай так, чтобы эта швабра убралась. Даймон остановил машину возле женщины. – А ну-ка, Зверолов-младший, – произнесла Римма, положив локоть на борт гравилета, – поведай мне, каким ветром занесло тебя в Гарнизонное на ночь глядя? И где твой отец? – Отец остался дома. Я ненадолго. Туда и обратно. – Зачем? – Я должен добраться до церкви, – ответил он и получил чувствительный удар по чашечке рукоятью бластера. – И с какой же целью? – Исповедоваться. – Исповедоваться? – нахмурилась Римма. – Очевидно, конец света пришел, коли Звероловы к церкви обратились. Глаза Даймона испуганно забегали, сам он покрылся испариной, но не от смущения, а от непонимания, что же требуется от этого диалога. – Здоров ли ты, юноша? – Да, – поспешно ответил Зверолов-младший, хотя выглядел он измученным. – Кстати, тут ваша очкастая курица носилась по окрестностям. Небось сбежала опять? Поймать, если случай представится? – Да. – Зайдешь на кружечку paгe? С дочерью моей опять повидаешься. – С удовольствием, – улыбнулся Даймон и почувствовал в коленке такую острую боль, что тут же продолжил: – Но в следующий раз. – Какой-то ты чудной сегодня, Даймон! Даймон тупо улыбнулся, не зная, как ответить. – Впрочем, все вы, Звероловы, чудаковатые. Хорошо, что у тебя с моей дочерью ничего не вышло. Не хватало мне получить чудаковатых внуков. – Крысокошки начали мяукать, женщина шикнула на них и легонько хлопнула прутом по земле. – Не успеешь домой до темноты. Заходи, когда исповедуешься. Если докричишься до этого глухого суслика в сутане. И, по-мужски хохотнув, она погнала крысокошек на окраину, где стоял дом Пападопулусов. Орк выпрямился, глянул вслед Римме и произнес: – Гони к церкви. Впервые за сегодняшний вечер фраза понравилась Даймону. Он просто влюбился в нее. Приказ был кратким, совершенным до божественности. В нем отсутствовала неопределенность, его не требовалось домысливать. Любовно шепча эти слова, словно обсасывая конфетку, Даймон надавил на педаль. Гравилет спрятали в высокой жгущейся траве, которая заполонила территорию старого церковного кладбища. Пока добирались до здания, несколько раз споткнулись на буграх забытых могил. Над их головами возвышались усыпанные огнями стены форта. – Вот она, церковь Престола Авогея, – послушно сообщил Даймон, когда добрались до крыльца. Ему было приятно произнести это, ведь он еще на шаг приблизился к исполнению главного приказа. – Не смей упоминать при мне это поганое название! – неожиданно взревел Баструп, воткнув ствол бластера Даймону в ребра. – Ты хотя бы знаешь, какие слова произносишь всуе? Тебе хотя бы известно, кто такие престолы! Нет? А вот мне довелось однажды с ними столкнуться. Они испепелили целый флот звездолетов. ФЛОТ! Немногие выжили в том побоище, я был в их числе… Он убрал пистолет и осклабился. Под мерклым светом заорбитальной крепости, которая заменяла луну, его жуткое лицо с тяжелым лбом, провалившимися глазницами и почти отсутствующим носом сделалось еще страшнее. – Но теперь такого не повторится, – произнес он, постучав в дверь церкви. – После смерти вашего бога одни престолы распылились, другие провалились в вечный сон. Так что не будет вам помощи, краснокровые, не будет… Дверь распахнулась, в проеме показалась фигура старого священника. – Кто пришел на порог храма господнего в столь поздний час? – осведомился он старческим ломающимся голосом и в следующий момент рухнул на пол с перерезанным горлом. – К тебе, пес, пришла кровавая старуха, – сказал Баструп в коченеющее лицо мертвеца, вытирая нож о его одежду. Даймон услышал в глубине себя далекий возмущенный вопль. Он был коротким – кольнул и исчез. Чей это был крик? Неужели его? Похоже на другого человека. Сам Даймон не мог возмутиться, потому что ничего не чувствовал. Да и задача у него сейчас другая: он должен выполнить приказ. – Чего озираешься, как затравленный? – окрикнул с порога орк. – Затащи внутрь эту дохлую шавку, чтобы с улицы не видели! Да пошевелись же, кукла гребаная! Даймон втащил старика, закрыл дверь. Потом зачем-то сложил ему руки на груди. Когда он оставил мертвеца, в голове крутились странные мысли, среди которых, впрочем, не было мыслей о том, чтобы бежать или хоты бы ослушаться огромного пришельца. Внутреннее убранство маленькой церкви было небогатым. Первым делом Баструп сорвал крест с алтаря, бросил на пол и ударил по нему каблуком. Посчитав миссию святотатства выполненной, он стал вышагивать по каменному полу, что-то бормоча под нос, кажется, считая плиты. Затем остановился и встал на колени. – Какие же вы, люди, недалекие! Строите свою богадельню на фундаменте древнего храма орков. Желаете унизить чужую веру, топтать ее ногами. А только неведомо вам, что фундамент является частью комплекса, и в нем спрятаны сюрпризы, которые только и ждут своего часа. Он достал из кармана фонарик, испускающий фиолетовый свет, и направил луч на половые плиты. Две из них, клацнув, неожиданно поднялись в воздух с приглушенным гудением. Они повисли в полуметре над полом, открыв темное жерло неизвестного колодца. Из отверстия дохнуло холодом, сыростью и гнилью. Несколько лет назад овощевод Харупа, в молодости целых два курса отучившийся в строительном университете, рассказывал любопытному Даймону о церковной архитектуре. Ключевым символом человеческих храмов является огромная башня, вознесенная к небесам, как бы устремляющаяся к созвездию Волка, к богу. Орки же, поклоняющиеся Темному Конструктору, строили свои мерзкие святилища в виде бездонных колодцев, которые символизировали Бездну и устремление к ней, к своему богу. Согласно Библии, орки совершали над колодуами кровавые обряды и еще живых жертв сбрасывали вниз. На Рохе сохранилось только одно подобное сооружение, ученые из университета археологии пытались его исследовать, но, пройдя два километра по вертикали и не достигнув дна, дальше спускаться не решились. Теперь Даймон своими глазами увидел второй храмовый колодец, оставшийся от прежних хозяев плаеты. Пока Даймон стоял на краю и смотрел на рукотворную бездну, Баструп установил на стенке колодца автоматический бур, который сам засверлился в каменную кладку. Снаружи осталось только прочное стальное кольцо. К нему орк прицепил миниатюрный карабин с нанонитью, тянущейся к его поясу, – где-то под одеждой пряталась катушка. Закончив приготовления, пришелец сгреб Даймона за отвороты куртки и подвесил над пропастью колодца. – А может, бросить тебя вниз, в объятия Баратрума? – спросил он. – Нет! Невозможно!! – взмолился Даймон. – Я еще не выполнил приказ! Баструп как-то странно посмотрел на него, сказал что-то совсем непонятное на своем наречии и, продолжая держать Даймона за грудки, прыгнул в колодец. Тяжелые половые плиты над их головами опустились на свои места, тьма накрыла две падающие в бездну фигуры. Почти сразу после того, как Даймон и Баструп покинули дом, Paп множественным голосом приказал: – Вон из комнаты. – Изжарить его, повелитель? – с надеждой спросил оставшийся орк дрожащим голосом. У этого чернолицего носа не было вообще, на его месте зияла дыра, края которой шевелились при дыхании. Демон не удостоил помощника ответом. Словно не слышал. Он накинул капюшон, полностью скрыв лицо, и опустился на колени. В этом положении замер – огромная фигура, закутанная в черную, как ночь, мантию. Чернолицый некоторое время испуганно смотрел на своего хозяина, затем вытолкнул Ротанга в соседнюю комнату и тихо-тихо закрыл дверь. Последнее, что увидел Зверолов-старший, – остроугольные темные знаки, из ниоткуда возникшие на полу перед Рапом. – Ну что, краснокровый? – спросил орк, толкнув Ротанга к стене. В его глухом, бубнящем голосе все еще чувствовался страх после общения с сенобитом. – Готовься к смерти. Молись своим богам… впрочем, как я забыл! – Он еще раз боязливо оглянулся на дверь, затем наклонился и зашептал: – Людям теперь некому молиться. Десигнатор Могущественный разорвал вашего Авогея, выпустил из него жалкую душонку, а голову повесил на пику рядом со своим троном. Так что нет теперь у вас бога, не осталось. Но недолго вам, людишкам, ходить неприкаянными. Скоро к вам придет новый бог, наш великий и всесильный Десигнатор. Скоро, скоро наши армии перейдут границу, черная волна накроет Верхние миры. И померкнут звезды, и кровь потемнеет в ваших жилах, а в сердцах поселится вечный страх. – Можешь не стараться в словоблудии, я все равно не верю в богов, – ответил Ротанг. – Веришь или нет – путь один, – по-прежнему шепотом сказал чернолицый. – Вот этой самой рукой я вспорю твое брюхо и вытащу внутренности. – И этим меня не проймешь. Я не боюсь смерти, мой разум подготовлен к ней. Если она случится, то мой дух возродится в новом человеке, и этот человек найдет тебя, куда бы ты ни спрятался, поганый орк! Подобный ответ несколько смутил чернолицего. Он отстранился, но затем, что-то сообразив, вновь приблизил лицо к Ротангу. – Бесстрашный, да? Но я знаю, чего ты боишься. Ты боишься за своего сына! Вы, людишки, привязаны к своим родственникам. Жены, дети, семьи… В них ваша слабость! – Он вытер огромным запястьем дыру на месте носа. – Когда твой сын вернется, я выпотрошу его первым. Прямо у тебя на глазах. А затем вкушу его плоти. Ротанг жестко посмотрел охраннику в глаза. Взгляд был таким пронзительным, что орк на мгновение отпрянул и растерянно выставил перед собой ствол бластера. – Не смотри на меня так, человечишка! – сквозь зубы произнес он. – Чем тебе не понравился мой взгляд? – Перестань так смотреть! Смотри по-другому! – Я по-другому не умею. – Я сказал перестань! Я вырву твои глаза вместе с головой, а потом их высосу! Ротанг перевел взгляд на противоположную стену. Туда, где висела голова убитого им ластодонта. Крупное животное, двенадцать тонн живого веса, от его поступи сотрясается земля, его челюсти способны размолоть камень. – Ты еще жив только потому, что повелитель каким-то образом собирается использовать тебя и мальчишку, – говорил чернолицый, скалясь. – А потом он заберет вашу кровь, а мы заберем ваши внутренности. О, да! Они вкусны, внутренности человека, особенно легкие и печень. Ластодонт – крупное и сильное животное. Не такое умное, как кентавр, но свалить его тоже непросто. Многие охотники погибли, раздавленные тяжелыми ступнями и распоротые рогами. Но Ротанг убил ластодонта. – От ваших тел останется только кожа, – не унимался охранник. – Душу заберет повелитель, а плотью полакомимся мы! Не будет никакого духа, который переселится в нового человека! Изготовленный из железного дерева кол, которым был убит ластодонт, висел на стене прямо под головой животного… 6 Спуск более походил на свободное падение, к счастью, он оказался недолгим. Метров через двадцать на поясе орка пикнул альтиметр, и катушка перестала разматываться, остановив погружение в холодную бездну. Их подбросило, отвороты куртки едва не выскочили из пальцев Баструпа, но, на счастье, чернолицый обладал недюжинной силой и сумел удержать Даймона. Они повисли над бездонным колодцем, раскачиваясь из стороны в сторону. Свободной рукой Баструп достал фонарь и посветил на стены. В одном месте каменной кладки чернел проем, по краям которого тянулись надписи на неизвестном языке. Качнув Даймона, орк бросил его в этот проем и влез следом. Усевшись на краю, он отцепил от пояса катушку с нанонитью и оставил ее на полу, для надежности придавив камнем. По всей видимости, возвращаться предстояло тем же путем. Они двинулись по узкому коридору, потолок которого был таким низким, что приходилось пригибать голову. Пахло плесенью и тленом. Под ногами хрустели кости мелких животных и не только их. Однажды луч фонаря высветил раскроенный человеческий череп. Коридор закончился глухой стеной, сложенной из крупных камней. В первый момент Даймону показалось, что их путь завершен. Но когда он поднял голову, то обнаружил уходящую наверх шахту. – Еще один колодец, – констатировал юноша и удостоился очередного тычка. – Тупая кукла! – разгневался Баструп. – Храмовый колодец – бездонный! А это обычная шахта, которая имеет начало и конец. – Как это – бездонный? – не понял Даймон. Орк не ответил. Он встал под жерло шахты и, ухватив юношу за волосы, подтащил к себе. Сверкнул под ноги фиолетовым лучом, и плита, на которой они стояли, резво понеслась вверх. Они оказались в неосвещенном зале с высокими потолками. Справа и слева высились стеллажи с масляными деталями, инструментами, полуразобранными деталями роботов, технологическими шпильками, контейнерами со знаками «не кантовать» и «не приближать к огню». Механический склад. Угрюмая архитектура зала и мрачный рельеф на стенах недвусмысленно указывали на то, что и он является орочьей постройкой, которую люди использовали для своих надобностей. Сомнений не оставалось: лазутчики оказались в неприступном форте, но в недрах ли его? – Ты ведь не продашь меня? – неожиданно спросил Баструп. – Ты не сможешь продать меня. – Нет, мой господин. – Даже не пытайся навредить мне, гребаная кукла. Если я погибну, ты тоже погибнешь. Слово повелителя Рапа сковало нас ментальной связью. Если поток из моего мозга прервется, твоя вегетативная система начнет инициировать в организме сердечную аритмию, паралич легких и кучу других приятных ощущений… Пошли! Дверь не охранялась. Они покинули его без малейших проблем и двинулись по хорошо освещенным коридорам, которые были построены уже людьми. Несколько раз орк находил расставленные датчики слежения и ловко ослеплял их при помощи оптики, излучающей высокочастотные волны. Дважды, когда в конце коридора появлялись служащие Гарнизона, они прятались в стенных нишах или за статуями полководцев времен Бездонных войн. Баструп злобно хрипел, когда солдаты в форме союзных войск проходили мимо. Ему до дрожи в загривке хотелось пролить кровь, но важность миссии обязывала держать себя в руках. Преодолев коридоры, лазутчики по аварийной лестнице спустились к центральной галерее, которая тянулась до парадных ворот форта. Оттуда доносились голоса людей и чеканная поступь охраны. В галерею Баструп не пошел. Ему была нужна неприметная дверь у основания лестницы. Ткнувшись в створку и убедившись, что она заперта, темнолицый орк натянул перчатки и с величайшей осторожностью достал баллончик с аэрозолем. Короткого нажатия и вспорхнувшего следом облачка песчаной пыли оказалось достаточно, чтобы стальной двухдюймовый лист рассыпался на бурые хлопья. Они еще падали, похожие на ссохшуюся листву, когда Баструп, а следом и Даймон вошли внутрь. Пройдя два поворота и короткий технический коридор, спутники неожиданно вышли на массивный мост, пролегающий над каменными резервуарами, заполненными водой. Фактически перед лазутчиками предстало подземное озеро, разбитое на прямоугольные сегменты. Его питали многочисленные ручьи, которые струились по скалистым стенам подобно слезам. – Вот они, недра Гарнизона! – с трепетом поведал Баструп. – Хранилище Грабба! Источник воды для могучей крепости Аман-Гуул, которую уничтожили люди. Они опять использовали старый фундамент для возведения своего форта! Как и всегда. Человеческие достижения стоят на твердыне цивилизации орков. Выводы чернолицего не сильно беспокоили Даймона. В его груди разлилось блаженное тепло: главное повеление сенобита выполнено, он провел Баструпа в недра Гарнизона! Однако блаженство длилось недолго, наркотический голод тут же потребовал нового приказа, и юноша не замедлил его получить. – Стой здесь! Если тебя поймают, ты не в коем случае не должен проболтаться обо мне! Едва закончив фразу, орк неожиданно перемахнул через перила. Всплеск был громким, брызги поднялись до моста, темная вода поглотила чернолицего воина. Оставшись в одиночестве, Даймон обхватил себя руками, словно спасаясь от холода. Нижнюю губу пробила нервная дрожь. Ему не хватало хозяина, без него было без него плохо. А еще юноша боялся, что хозяин утонет в недрах Хранилища Грабба и потянет его за собой на тот свет. Страх за жизнь орка, а следовательно, и свою жтзнь оказался первым и пока единственным чувством за последние несколько часов. Удерживая воздух в груди, Баструп мощными рывками пробирался сквозь толщу воды. Ему было необходимо достичь дна. Раз в тридцать лет внутренности резервуаров вылизывали гидры -подводные роботы-утилизаторы, счищающие иловые отложения, но до ближайшей чистки оставалось еще лет пять, и поэтому вместо дна перед орком открылось мутное вязкое поле. Данное препятствие не стало помехой, лазутчика вел потаенный маяк, слабый сигнал от инплантированного в тело приемника поступал прямо на сетчатку левого глаза. Он изменил угол погружения, и красный огонек переместился от края глаза к центру, указав на выступающий со дна бугор. Орк подплыл к отметке, разгреб ил, насколько мог, и, когда взвесь осела, перед ним открылся короткий каменный столб, к которому цепями был прикован инженер проекта Кайл Грабб. Перед затоплением резервуара после обязательных ритуальных пыток в мышцы еще живого существа впрыснули реагент, обративший кости и плоть в подобие твердого полимера. Он остался на дне в качестве оберега, которому доверили хранить скрытую в недрах тайну. И он хранил ее в течение десяти веков. Каждый раз, наткнувшись на подводную мумию, гидры тщательно очищали мертвеца от ила и следовали дальше, в перечень их примитивных функций не входил анализ и составление отчетов, поэтому никто из людей не подозревал о том, что скрывается на дне. Для Баструпа была важен был не сам инженер, а сооружение, к которому он был прикован. Рядом с головой, лежащей, как на плахе, рядом с распахнутыми от предсмертной боли устами на вершине столба был отпечатан неприметный круг с рельефом. Именно к этому кругу орк приложил перстень, данный ему Рапом. И как только он сие действие, по толщам воды прокатился едва заметный гул. Иловое поле вздрогнуло и подернулось ленивой мутью, когда под его слоями на дне передвинулись исполинские шоры. Баструп отнял перстень. Дело сделано. Огромные, спрятанные под водой зеркала открыты. – Стой! Ни с места! Руки на голову! Даймон растерянно обернулся и увидел на мосту солдата, который взирал на юношу сквозь оптику реактивной винтовки. Цель была уже захвачена, оставалось только нажать спусковой крючок, чтобы реактивный патрон нашел жертву, в какую бы сторону та ни пыталась бежать… – Даймон? Стрелок опустил ружье, и юноша узнал в нем пожилого патрульного, которого встретил полчаса назад в селении. Смена закончилась, и он, возвращаясь в казармы, видимо, обнаружил взломанную дверь. – Это ты, Даймон? Как… как ты здесь очутился? Он подошел, гулко стуча по мосту коваными подошвами. В этот раз улыбки на его лице не было. Держа ладони на макушке, Даймон растерянно озирался, стыдясь посмотреть солдату в глаза. – Как ты очутился в охраняемом помещении, я тебя спрашиваю? – строго повторил вопрос патрульный. – Это не шутки! Что ты здесь делаешь? Ты же знаешь, что поселенцам проходить в форт категорически запрещено! Даймон не знал, как поступить. В поисках подсказки, он глянул вниз, туда, где исчез его хозяин. И этот взгляд не остался незамеченным. – Там кто-то есть? – спросил солдат, сменив тон. – Кто-то прыгнул в воду?… Постой-постой. Тогда, в гравилете… ты ведь был не один, верно? Кто-то прятался под приборной доской, я это почувствовал, но подумал, что очередное животное. И этот «кто-то» привел тебя сюда. Я прав? Юноша молчал, не зная, что ответить. Но запертый в глубине сознания человечек надрывался от крика: да, да, конечно, прав! Орки во главе с сенобитом проникли в дом Звероловов! Захватили в заложники отца, а сына превратили в безропотного зомби! Они что-то затевают в этих резервуарах, но это не бомба и не яд. Это «что-то» очень-очень важно, ведь диверсию возглавляет сам Paп – правая рука Темного Конструктора. Мысли оказались настолько сильными, что были готовы сорваться с языка. И Даймон уже открыл рот, как вдруг воздух содрогнулся от визжащего удара… … А в следующее мгновение пожилой солдат рухнул к его ногам с обугленной дырой в груди. Многолетняя привычка не пользоваться бронежилетом сыграла с ним злую шутку. Мокрый с ног до головы Баструп опустил бластер и торжествующе произнес в затылок трупу: – Будешь знать, как называть меня тварью!! – Он гневно взглянул на Даймона. – Подбери его ружье… Живее! Даймон опустился на одно колено, чтобы исполнить приказ, как внезапно обнаружил новую угрозу. На другом конце моста стоял второй солдат. Молодой напарник патрульного. Он был сосредоточен, ствол нацелен на огромного чужака в рогатом шлеме. По лицу солдата было видно, что он не настроен для переговоров – просто не готов к ним. Заступая на дежурство, он даже не мог предположить, с кем придется столкнуться посреди размеренной убаюкивающей службы. Поэтому ему будет намного удобнее сначала размазать орка по мосту, а затем ломать голову над объяснительной для внутреннего расследования. Подобное развиетие ситуации грозило Даймону ужасной гибелью, которую обещал Рап. Баструп замер, глядя на испуганное лицо своего подопечного. Быть может, даже успел о чем-то догадаться, хотя вряд ли. Коротко скрипнули фермы моста. Даймон могучим броском запустил в солдата обоймой, сорванной с пояса мертвеца. Бросок получился настолько молниеносным, что солдат не успел продавить спусковую скобу. Обойма врезалась ему в лицо, винтовка вывалилась из рук. Удар перекинул солдата через перила, отправив в темную холодную воду Хранилищ Грабба. Баструп обернулся. Оценил опасность, которая угрожала ему, и с удивлением посмотрел на Даймона. – Да ты, малец, опасен! Я расскажу об этом случае повелителю. Возможно, он не сразу выпустит твою кровь. Ты можешь пригодиться ему в качестве глины. За окном брезжил рассвет. Ночь закончилась, а вестей от ушедших в Гарнизонное не было. Ротанг всю ночь просидел возле стены, обхватив колени руками и не смыкая глаз. Зато его охранник не ведал покоя. В поисках интересных трофеев он перевернул всю комнату: выпотрошил ящики комода, сбросил с полок книги. Он не отказался бы пошарить и по другим комнатам, но боялся оставить пленника одного. Но орк совершенно не волновал Ротанга. Его беспокоил безгубый сенобит за дверью. С тех пор, как они покинули каминную комнату, из-за нее не донеслось ни звука. За дверью словно никого не было, хотя Зверолов знал, что это не так. Однажды, когда ночь сделалась особенно темной, щель под дверью вдруг осветилась холодным голубоватым сиянием, а в комнату дохнуло запахом ванили, которая вызвала в отце Даймона жестокую тоску о прошлом. Никуда сенобит не исчез. Он до сих пор сидел на полу в окружении странных знаков, а может быть, поднятых элементов мироздания… – Твой сын наверняка мертв, – сказал орк, ухмыляясь. – Так долго он не нужен Баструпу. Скоро придет и твоя очередь. – Помолчи. – Тебя освежуют очень аккуратно, можешь мне поверить. Из соседней комнаты раздался низкий рокот. Дверь затряслась, задрожали стены и пол. Откуда-то, не из этого мира, послышались далекие крики отчаяния, стоны и вопли, но рокот сделался еще громче и перекрыл их. И тогда Ротанг сказал орку: – Я решил, что не буду возрождаться в новом теле. – Почему? – Потому, что я убью тебя прямо сейчас. В который раз за сегодняшнюю ночь орк направил ствол бластера в лицо человеку, полностью уверенный в собственном превосходстве. Но сейчас темный глазок уставился в пустоту. И безносый охранник слишком поздно осознал промашку, потому что в следующий миг его рука оказалась выдернутой из локтевого сустава. Не успел болевой импульс докатиться до мозга, как Ротанг схватил голову орка и рывком свернул могучую шею, упреждая вероятный вопль. Лопнувшие позвонки варварски хрустнули. Подхватив обмякшее тело, Зверолов плавно опустил его на пол. Распрямившись, он некоторое время он прислушивался к рокоту за дверью, затем удовлетворенно кивнул. Решительным шагом Ротанг приблизился к стене и сдернул с нее кол. Древко удобно легло в ладони, словно прошло не шестнадцать лет, словно только вчера он пронзил не защищенную панцирем шею ластодонта. Он крутанул кол через запястье, конец стремительно описал полный круг. Балансировка по-прежнему прекрасная. Ухватив оружие так, чтобы без промедления нанести удар, он вернулся к двери в каминную комнату и распахнул ее… В лицо ударил яркий белый свет, который струился из раздвинувшегося перед сидящей на полу фигурой неведомого пространства. Какие-то секунды сияние слепило, а затем сникло. Пространство захлопнулось, на том месте осталась лишь бревенчатая стена, которая и должна была там находиться. – Поднимись Paп, бывший рыцарь и полководец Верхних миров! – без малейшего страха в голосе произнес Зверолов-старший. – Встань ко мне лицом! И Paп встал. И сбросил капюшон. Ротанг увидел обритый круг волос на литом затылке, которые собирались в косу и уходили под одежду. – Верни душу моего сына, и ты сможешь уйти! Изуродованное лицо повернулось к человеку. – Ты не смеешь приказывать мне, – поведал демон множественным голосом. – А соглашений я не заключаю. – Здесь нет источника твоей силы. Здесь только лес, а он напитывает силой меня! – Зверолов направил острие кола на сенобита. – Отдай фокус воли! И отправляйся прочь! Глядя на Ротанга так, словно увидел нечто, демон медленно вытащил из закрепленных на спине ножен огромный меч с обоюдоострым клинком и пилообразными зубьями у его основания лезвия. – Недля этого ли случая, человек, ты всю жизнь шлифовал забытые искусства? 7 Обратно они бежали тем же путём, которым пришли к подземному озеру, – технический коридор, лестница наверх, снова коридор. Теперь Баструп не обращал внимания на датчики слежения, а, завидев людей, без раздумий заливал пространство перед собой плазмой. В механическом складе они заблокировали дверь тяжелим стеллажом и встали на нужную плиту. Баструп стрельнул под ноги уже знакомым фиолетовым лучом, и плита провалилась, унося их в глубокую шахту – все дальше удаляя от погони. Оказавшись подземном тоннеле, они бежали, сгибаясь в три погибели. Исходящий из-под каблуков хруст древних костей катился перед ними, похожий на призрачного проводника, восставшего из мира мертвых. Они бежали в такой спешке, что Даймон не заметил, как тоннель закончился. Он уже падал в бездонный колодец, когда орк схватил его за шиворот… Под сводами маленькой церкви Даймон оказался первым. Он вылез из колодца и украдкой огляделся. В церкви Ничего не изменилось. Солдаты Гарнизона еще не добрались сюда, и у лазутчиков оставалось немного времени, чтобы скрыться. Баструп вылез из колодца следом, отстегнул катушку, но при первом же шаге поскользнулся на крови, которая растеклась из тела убитого священника. Взмахнув руками, орк опрокинулся на спину. Но рухнул не на пол, а в черное колодезное жерло. Душа священника нанесла ответный удар, отомстив за смерть, Баструп повис, уцепившись за край колодца – скользкий и перемазанный кровью. Выбраться орку было не суждено. Его пальцы быстро соскальзывали, но он успел прохрипеть: – Что ж, не повезло тебе, краснокровный. Погибель пришла раньше, хотя все равно шансов не было… – На темных губах мелькнуло подобие улыбки. – Никто, кроме меня, не поймет твоего отчаяния, ибо никто не поймет куклу, только другая кукла… На этих словах Баструп сорвался. Падал он без крика, глубинное безмолвие колодца нарушали только шаркающие удары о стены, но вскоре все стихло. Вот оно! СЛУЧИЛОСЬ!! Даймон испуганно отскочил от края бездны и, затаив дыхание, стал прислушиваться к себе. Сердце работало, легкие вздымались. Организм пока не умирал, видимо потому, что Баструп еще жив. Он еще падал! Ведь храмовый колодец очень глубокий… – Бездонный, – произнесли губы Даймона. Он вылетел на улицу, позабыв о гравилете. Ему было плохо. Ему требовался приказ, но хозяин сгинул, и помощи ждать было неоткуда. Неизвестно, сколько времени будет падать орк. Но именно столько времени отпущено Даймону для жизни. Сегодняшней ночью небо над Гарнизоном было черное и непроглядное. Форт гудел и светился огнями. Два патрульных катера кружили над селением, ощупывая улицы лучами прожекторов. Даймон бежал между домов без оглядки, совершенно не представляя, куда бежит и зачем. Возле окраины селения он налетел на околицу и, с грохотом разломав ее, провалился в кусты. И надо было такому случиться, что околица оказалась ему до боли знакомой. На шум из дома выскочили фермер-свекольник и его жена, страстная любительница крысокошек. Пара питомиц тоже прибежала следом. – Ох, вот так дела! – пробормотал свекольник, озадаченно почесывая бороду. – Нечего охать! – одернула его Римма и наклонилась над распластавшимся юношей. – Что случилось с тобой, Даймон? Постой, что это… кровь? Ты ранен? Даймон что-то залепетал в ответ и задергался в нервных судорогах. Он не узнал женщину, которая так и не стала его тещей. Она провела ладонью по его лбу, векам, пощупала какие-то точки за ушами и под волосами. – Что-то с тобой не так, – задумчиво произнесла она. – Надо перенести его в дом. Адам, поддержи с той стороны, а я возьму с этой… А вы что уставились?! – Вопрос Риммы относился к дочерям, которые столпились на крыльце. – Идите все прочь! Перенеся юношу в спальню и уложив его на кровать, она прогнала всех из комнаты, включая недоумевающего мужа и шипящих крысокошек. Заперла дверь, затем проворно разрезала одежду Даймона и сбросила ее на пол. Теперь, когда он остался абсолютно голым, стало ясно, что кровь была только на руках и коленях юноши. Столь же ясным оказался факт, что кровь была чужой. Теперь Римма ощупала юношу тщательнее: начав с головы и шеи, она прошлась по телу, коснулась мошонки, изучила руки, бедра, голени и закончила на пятках. Все это время Даймон нервно дергался и шептал, чтобы ему отдали приказ. Римма добросовестно исполнила просьбу и приказала ему заткнуться, пока она занимается делом. Однако это не подействовало, и Даймон продолжал будоражить ее и себя бестолковым бормотанием. Закончив обследование, она встала над ним, задумчиво растирая свои ладони маслом с едким запахом: – Сдается мне, Зверолов-младший, что болезнь твоя находится не в физическом теле. И едва она отвернулась, чтобы окунуть в таз с холодной водой полотенце, как случилось то, что было отсрочено но должно прийти неминуемо. У бездны все-таки оказалось дно, и Баструп его достиг. Даймон выгнулся на кровати, пронзенный нечеловеческой судорогой. Сердце сдавили железные тиски, пытающиеся не просто остановить его, но расплющить разорвать в клочья. Римма бросила полотенце. Обхватила голову юноши и заглянула в его широко раскрытые глаза. – Какая-то мерзость сосет жизненную силу из твоего сердца. А вьется она оттуда, где все занавешено мраком! Она просунула ладонь под голову Даймона, и, несмотря на страшную боль в груди, он почувствовал это прикосновение. Ему даже показалось, что пальцы прошли сквозь кожу, кости черепа и проникли внутрь, коснувшись мягких тканей. Мало сказать, что ощущение было не из приятных. Он чувствовал, что мозг щекочут и царапают отвратительные паучьи лапы с жесткой щетиной. Жена свекольника, предугадывающая погоду и неурожай, а иногда извлекающая камни из почек, резко отдернула руку от головы Даймона, держа пальцы сложенными в щепоть. Она словно выовала из него какую-то плевру, и он почувствовал это, но его крик утонул в океане безбрежной боли. В другой руке Риммы появились ножницы – те самые, которыми она срезала одежду. Лезвия сошлись между щепотью и затылком юноши и… Все исчезло. Даймон почувствовал, как боль отпустила. Железные тиски плавно разошлись, и сердце усиленно заколотилось, наверстывая секунды вынужденного простоя. Он сделал вдох полной грудью. А затем провалился в беспамятство. И пришло к нему видение, ясное и светлое, словно он находился в сознании. И увидел Даймон залитую солнцем ферму и просторы материковых лесов, с которыми связано его будущее. Увидел заполненные животными клетки. Пришло время продажи, и Звероловы опять получат отличный куш. Как им везет в этот год! Словно в подтверждение он увидел улыбающегося отца. Ротанг стоял посреди зеленой поляны. В руке он держал кол, которым убил ластодонта, – примитивное оружие, долгие годы висевшее в гостиной. Отец оглядывался на Даймона и улыбался, хотя во взгляде была стылая грусть. Картинки вдруг закружились и провалились куда-то, скорее всего в колодец, что спрятан под церковью Престола Авогея. Кто-то щипал его за палец ноги. Юноша открыл глаза и увидел протянувшуюся в окно мохнатую шею. – Лола, – укоризненно пробормотал он и дернул ступней. Птица отпустила палец. Комната опустела. Он не представлял, когда ушла Римма и долго ли ее не будет. Собственно, его волновало не это. Небо за окном озарилось первыми лучами солнца, а это значит, что Зверолов-младший провалялся в забытьи не менее четверти суток. Едва вернулось сознание, как с неумолимой жестокостью накатились тоска и обреченность. Римма спасла его жизнь, освободив от узды зависимости, которая потянула Даймона следом за орком в миры мертвых, возможно даже в Хель. Римма обрезала рабский поводок, сохранив юноше жизнь, но освободить не смогла. Тело до последнего волоса, до последнего нерва осталось в нестерпимом ожидании приказа. И приказ мог дать только изначальный хозяин. Повелитель ужаса и теней, демон синевы по имени Paп. – Лола, подружка моя, – прошептал он, слезая с кровати. – Ты нужна мне. Лола быстро бегала. Гораздо быстрее, чем летал гравилет. Года четыре назад в подростковом возрасте, когда азарт и бесшабашность Даймона пребывали в зените его деяний, он попытался прокатиться на спине своей подружки. Эксперимент закончился вывихнутым плечом и сломанной ключицей. Бестолковая курица не умела ездить с седоком и не хотела этому учиться. С тех пор парень предпочитал пользоваться гравилетом, а птицы если и касался, то исключительно чтобы дать ей подзатыльник. На полу в ворохе разрезанной одежды Даймон отыскал свой ремень. Выбравшись через окно, он вскарабкался на Лолу. Та недовольно крякнула (экспериментатор за годы прибавил в весе), но затем успокоилась, потоптавшись по цветникам Риммы. Даймон привязал ремнем левую руку к основанию шеи страуса, правой крепко ухватился за этот узел и глянул на стены форта, которые поднимались в небо над крышами домов. Патрульные катера продолжали кружить над селением, но они находились на далекой западной окраине. Он наклонился к уху Лолы и произнес: – Привези меня домой, цыпочка. Очень тебя прошу. Впервые в жизни это очень важно. Привези меня домой! – И глубоко вздохнув, Даймон врезал пятками по бокам. Лола подскочила от такой «обходительности». Еще раз крякнула. А затем опрометью бросилась – через фермерские поля в направлении Мохнатых гор, виднеющихся вдалеке. Удар колом был стремительным и точным. Но кроме своего умения Ротанг вложил в него исполинскую силу, взятую у корней деревьев, агрессию, заимствованную у тысяч зубастых йодаков, разящую мощь бивней ластодонта и яд плотоядных цветов. Все они, весь лес, раскинувшийся от Мохнатых гор до тартарийского побережья, вздрогнули от неожиданного толчка, когда часть энергии, в которую вложены качества этих существ, вдруг ушла из них. Ушла, сливаясь в невидимый единый поток, который устремился в центр лесной долины, к одинокому дому, стоящему на холме, концентрируясь в едином человеке. И человек передал эту силу своему оружию. По древу пробежали цепи молний, сливаясь к острию. Кол завибрировал и загудел, на его конце появился ослепительный белый шар. И Зверолов-старший вложил в удар все, чему научил его отец и чему он научился сам за сорок лет упорных тренировок тела и астрала. Вероятно, прав был его противник – ужасающий демон. Именно ради этого момента Ротанг изучал забытое искусство с тщанием монаха, запертого в каменной келье. Удар нашел свою цель. Кол насквозь пробил живот сенобита в том месте, где располагалось средоточие энергии – аккумулятор, собирающий и распределяющий энергию окружающего мира. Конец кола вышел из поясницы и разбил колбу, подвешенную на ремне. И освободился нематериальный кусочек плоти Даймона. Извивая нитевидным отростком, он вместе с осколками упал на половицы и откатился к двери. Черные глаза на бледном лице даже не дрогнули, не обратились к орудию, что пронзило живот демона. Черные глаза неотрывно смотрели на Ротанга, сжимающего кол. – Жалкий человечишка! Ты полагаешь, что сила крохотного леса может противостоять смертоносному холоду Бездны и мощи темных солнц Хеля? Ротанг ошибся и понял это слишком поздно. Он рассчитывал поразить демона в ту область, где у людей находится средоточие энергии: мизерное у обычных, объемное и плотное – у паладинов и знахарей. Но сенобит уже многие сотни лет не был человеком, и тело его давно не было человеческим. Темный Конструктор основательно перестроил его организм. – Ни одно существо не смеет прикоснуться ко мне, – произнес демон. – Ни один человек не смеет видеть меня. Я пожру твою душу, дикарь! Ротанг беспокойно оглянулся. Возможно, надеялся занять еще какие-то силы у зеленого мира, своего старого друга. Но вместо этого увидел сына, который вполз в комнату. Голого, измученного, жалкого. Но живого. И сердце отца наполнилось радостью. Именно тогда сенобит обрубил кол, и Зверолов-старший отшатнулся, потеряв упор. Рап вытащил из себя обрубок. Сухая рана затянулась на глазах, дыра в кожаных одеждах исчезла. Он отбросил отсеченную жердь, на которой не было ни единой капли крови – известной по Библии темно-синей, почти черной крови сенобита. Ее Толька обладает силой настолько страшной и необузданной, что способна умертвить землю, превратив ее в безжизненную окаменевшую равнину, а испарения могли оставить рваную дыру в атмосфере, дыру цвета нестерпимой глазом синевы. Кровь сенобита – адская смесь, собранная Повелителем Хеля, – обладала такой мощью, что требовались невиданные усилия многих людей, чтобы пролить хотя бы каплю. И за все времена кровь Рапа, самая сильная из всех, за все времена еще ни разу не была пролита. Розоватый и полупрозрачный фокус воли бился о холодный пол, нитевидный отросток извивался и дрожал. Даймон полз к этой частице собственной души. Он порезал ладони о разбитую колбу, но не замечал этого, как не замечал, когда ветви хлестали его по лицу, когда он мчался на очкастом страусе сквозь лесные чащобы. Он полз, а его уста шептали: приказ, приказ… В первый момент он хотел броситься к ногам повелителя, но запертый в глубинах мозга человек неожиданно активизировался. Сделался сильным. Он вдруг вылез из своей темницы, и голос его прогремел в ушах, призывая направиться к розовому пучку, бьющемуся на половицах. Оказавшись подле него, Даймон пересохшими губами обхватил теплый шевелящийся комок, похожий на живую устрицу. Фокус воли проворно скользнул в трахею и глубже. Длинный хвостик стремительно втянулся в уста юноши. Вмиг Даймона пронзила знакомая боль, начинающаяся от позвоночника, только на этот раз это была боль соединения. И Даймон, запертый в клетке сознания, вырвался на свободу. Занял тело целиком. Слился с наркоманом, который просил приказа и не мог без него жить, и поглотил этого наркомана. Зверолов-младший завопил от боли, когда чувства и ощущения, острые от вынужденной паузы, хлынули в него. Боль, страдание, жажда, горечь, стыд, холод, вкус крови во рту. И только запахов не было, присутствие Рапа убивало их. И вновь родившийся в Даймоне человек завопил во все горло, подобно новорожденному. Вопль этот явился жутким фоном к той сцене, которая разыгралась в каминной комнате. Исход теперь был ясен Ротангу, ибо не мог он противопоставить что-либо страшной силе демона. Слишком велик просчет и много времени упущено. Обрубок в его руках больше не являлся оружием, он мог послужить лишь в качестве недолгой защиты. И остаток кола выдержал первый удар сенобита и со звоном отразил его. Меч Рапа отскочил для нового замаха. В коротком промежутке до следующего удара Ротанг оглянулся. Он обвел взглядом стены родного дома, в котором прошла вся его жизнь. Посмотрел на кресло, в котором любил неспешно потягивать дым одурмана из трубки. Посмотрел на неуклюжий камин, огонь которого на протяжении многих лет скрашивал ему долгие зимние вечера. Он взглянул на лес за окном, прекрасный в лучах утреннего солнца, и увидел над вершинами деревьев в рассветном небе несколько точек. Они увеличивались, превращаясь в катера союзных войск. К несчастью, помощь пришла слишком поздно… Взгляд остановился на сыне, и Ротанг с облегчением нашел в его глазах вернувшийся блеск и желание. И не важно, что Даймон выглядел жалко, важно, что воля наконец вернулась к нему. С этой мыслью и улыбкой на устах он принял второй удар. Такой сильный и неистовый, что сенобит лязгнул зубами, а выбившаяся из-под мантии длинная коса взметнулась змием. На этот раз обрубок сдался под натиском лезвия, выкованного из металлов, которые Зверь изъял из недр темных солнц. Жердь лопнула и пропустила варварскую сталь. Лезвие демона разрубило Ротанга от плеча до промежности и глубоко ушло в пол. Нечеловеческий крик заполонил углы дома. Даймон слышал его, ужасался заложенному в нем страданию и безысходности, но не мог представить, что источником крика является он сам. – НЕ-Э-ЭТ!!! Он кричал и не мог остановиться при виде развалившегося надвое тела отца. Новый чувства ворвались в неокрепшего юношу с варварством стада животных, топчущих и крушащих тяжелыми копытами его возрожденную душу. Невозможно передать всю глубину горечи и страдания, которые он пережил в тот момент. Впрочем, не только он. В тот день на многих деревьях увяли листья, а сосны сбросили хвою. Лес скорбел о гибели неотъемлемой части своего сложного организма. Алая кровь дымилась на огромном лезвии, вонзенном в пол. Капюшон свалился с лысого черепа сенобита, отчего стали видны зубы, сомкнутые в неизменном оскале; черная коса раскачивалась за спиной, подобно маятнику. Сковывающий ужасом взгляд был направлен на обнаженного юношу, обливающегося слезами. Сенобит выдернул меч из пола. Воздел его, собираясь расправиться со следующей жертвой, ибо нет на свете людей, которые видели Рапа при жизни, и не должно таких существовать. Где-то далеко – скорее всего, не в этом мире – тревожно ударил колокол. Их разделяла пара шагов. Два жалких шага отделяли Даймона от смерти, и в тот момент он настолько устал, что был готов принять неизбежное. Но вдруг с улицы донеслось утробное завывание. Тяжелые катера Союза приземлялись на лужайке перед фермой. И уже послышался топот спрыгивающих на землю солдат Союза и лязг передергиваемых затворов. Услышав звуки, Рап не тронулся с места. Короткое мгновение он еще раздумывал, стоит ли делать эти два шага, чтобы убить обнаженное человеческое существо, прижавшееся к полу с ужасом в глазах. Потерять секунды, а следом показаться еще большему числу людей, с которыми у него нет времени разбираться. Недопустимо, чтобы они знали, что Рох посетила столь важная персона. Слишком рано людям это знать. Они примутся с утроенной тщательностью расследовать события в Гарнизоне и, возможно, отыщут то, чего отыскать не должны. А сенобиту сейчас требовалась тайна. Пускай недолгая, на два-три дня, но именно сейчас. А затем это будет неважно, потому что планета перейдет в руки орков… И он ушел. Ушел туда, откуда появился. В зеркало. Шагнул и растворился в нем, оставив Даймона в одиночестве. Словно не было никого в комнате. Никогда не было. Словно страшные следы оставила неукротимая бесплотная сила, подобно урагану ворвавшаяся в дом. Влетевшие в каминную комнату бойцы специального отряда наблюдали воистину ужасающее зрелище. Кровь, человеческие останки, а возле них – нагой и грязный юноша, лицо которого залито слезами. Представшая их глазам картина не растрогала солдат. Они уже знали, что молодой Зверолов причастен к смертям в Орудийном форте, а потому не сомневались, что и в этом преступлении повинен он – ведь в комнате больше никого не было! И солдаты приняли на веру первую мысль, которая пришла в их головы. И ужаснулись гадкому лицемерию юноши. Среди них был молодой солдат, с которым Даймон столкнулся в Хранилище Грабба и в которого парень метнул обойму. Именно он первым поднял ствол реактивного ружья. – Продажный змееныш! Это он убил священника и старину Дьюка!! Даймон смотрел на лица солдат и не видел в них ни капли сострадания. Более того, молодой, с разбитым лицом, направил на него автоматическую винтовку и был готов спустить курок. Видя, что спасения нет, в полном отчаянии юноша бросился туда, где находился единственный выход. Он бросился в зеркало. И зеркало не отвергло его, а приняло. Раздался хлопок, свет померк в глазах, и Даймон провалился в темную пустоту неведомого пространства. А на бесконечно далекой планете Рох, в доме Звероловов, солдаты вдавили спусковые крючки. Очереди реактивных пуль устремились вслед сбежавшему юноше и раскололи зеркало. Стеклянные лоскуты посыпались на пол. В них, кроме стен, теперь отражались и живые существа. Мрачное чудо завершилось. Колдовская сущность зеркала разрушилась, и оно превратилось в самые обыкновенные осколки. Путь назад для Даймона был отрезан. Между входом и выходом был секундный интервал, в течение которого Даймон оказался в необозримой пугающей Пустоте. Здесь не было ни цвета, ни света – раздавался лишь заунывный далекий звук, похожий на мужской хор, тянущий единственную ноту. Даймон не ведал, что это за Пустота, но успел ощутить под собой глубину вселенских пространств, тысячи массивных звезд и невероятные расстояния, через которые перешагнул одним махом, как через трещину в земле. Он с ужасом подумал, что может и не достигнуть выхода, что его нога провалится, а обнаженное тело полетит в пропасть, уподобившись попавшей в недра циклопического мироздания пылинке… А в следующий миг вывалился из зеркала и распластался на шлифованном каменном полу. Он поднял голову, чтобы оглядеться. Страшный убийца должен находиться рядом, он вошел в зеркало десятью секундами ранее. Вместо того чтобы бежать как можно дальше, Даймон отправился следом. Но иного выхода не было. На Рохе его ждала смерть. Здесь, впрочем, тоже, хотя он успеет сделать несколько глотков чужого воздуха. Он лежал на краю скального обрыва, а перед ним насколько хватало глаз раскинулось то, что в первый момент показалось огромным залом. Тяжелый бугристый свод пестрел огнями, синие квадраты пола уходили за горизонт. И только когда он моргнул, когда случайный морок испарился, Даймон понял, что именно предстало перед ним. И захлебнулся от ужаса. Не было никакого зала. Он видел бескрайнюю равнину, небо над которой заслонили тысячи звездолетов, вооруженных, смертоносных, с пылающими опознавательными знаками. Поверхность равнины до самого горизонта покрывали синие полчища орков, разрезанные тонкими линиями между подразделениями. Они стояли неподвижно, не издавая ни единого звука, точно мертвые, лишь мрачные знамена покачивались на слабом ветру. Кое-где поднимались резные каменные столбы. Даймон взглянул на ближний, который находился от него метрах в двадцати, и ужаснулся. Отвратительные каменные рожи и черепа, громоздящиеся друг на друге, были политы стынущей человеческой кровью. Бесчисленные армады смотрели на него, на скорчившегося юношу – жалкого, пыльного, чумазого, исхлестанного ветвями, с кровоподтеками на голых плечах. Орки застыли, словно ожидая чего-то. И в следующее мгновение он понял. Над притихшей равниной грянул повелительный и проникновенный голос – призывающий и повелительный. Юноша повернул голову и увидел неподалеку еще одну скальную кручу, на которой, воздев руки, стоял сенобит. Даймон сразу вспомнил картинку, которую показывал букинист, а в голове всплыло имя. Климентий. Мозг и уста Темного Конструктора. Второй помощник Зверя, именно он обращался сейчас с речью к бесчисленным войскам. Слова чужого языка были непонятны, но орки в синих доспехах слушали затаив дыхание. Из ностальгической печали голос Климентия извлекал страсть и ненависть. Вскоре интонации увлекли Даймона, потянули за собой и вонзились в сердце. В одно мгновение тело покрылось мурашками, а из глаз покатились слезы, но это было не все. Раздавшийся следом призыв вознес эмоции на самую вершину, и полчища взорвались громовым ревом. В экстазе Даймон вскинул руку и закричал вместе со всеми, его слабый крик влился в рев толпы, душа разрывалась от желания броситься в бой во имя произнесенных, пусть даже непонятных, слов. Он кричал в поддержку, вполне осознавая, что громады войск готовы ринуться на его родину, в Верхние миры. …Колкий чужой взгляд, буравящий затылок, вырвал из плена слов и заставил Даймона обернуться. Позади него вытянулся длинный ряд зеркал, каждое из которых было подобно тому, что стояло в доме Звероловов, – с оправой из магматических пород, расписанное фантастическими узорами. Перед зеркалами возвышалась фигура в темной мантии. Капюшон отброшен на спину, в опущенной руке страшный меч, конец которого касался пола, а на лезвии еще пламенела кровь отца Даймона. Увлеченный напутственной речью Климентия, юноша совершенно позабыл об опасности, которая исходила не от полчищ орков. Она была здесь, рядом, в образе демона с изуродованным лицом. Черные глаза Рапа пронзительно смотрели на юношу. В этот раз Даймон не мешкал. Он действовал стремительно. Спасли инстинкты, которые развил в нем отец за время долгих тренировок, – своеобразная частичка Ротанга, оставшаяся в сыне, а может, рука помощи, протянутая из мира мертвых. Пока ужас не заставил его безвольно приползти к сенобиту, Даймон бросился к зеркалам. В том, из которого он пришел, тело отражалось, а это значило, что оно закрыто для перехода. Из глубин мозга поднялось слово «запечатано». И юноша выбрал соседнее, не только потому, что оно находилось ближе. Наверху его тяжелой рамы на полированной табличке темнел силуэт дерева с развесистой кроной. Даймон метнулся к этому зеркалу. Ртутная плоскость беспрепятственно впустила его. Он зажмурился и… вывалился на слоистые крошащиеся камни. Не оглядываясь, тут же вскочил, потянув за собой увесистый камень. Не раздумывая, Даймон ударил. Лист амальгамированного стекла со звоном рассыпался на осколки. Теперь путь назад отрезан. И в мир, небо которого загородили бесчисленные звездолеты. И к Рапу. И уж подавно к ферме Звероловов и прошлой жизни. ПАРАДОКС ПОД ЗАБОРОМ В жизни я не попадала в более глупую ситуацию. Идешь со своим парнем выпить по чашке кофе в маленьком кабачке, шагаешь по дорожке, усыпанной осенней листвой, думаешь о вечернем сериале, а из тополиной рощи вдруг выскакивает совершенно незнакомый субъект и надрывно голосит: – Вот, значит, как?! В первый момент я не поняла, кому предназначена реплика. Даже оглянулась. – Что же ты отворачиваешься! Уж и видеть не хочешь? Вот тогда сомнения и отпали. Я еще раз посмотрела на незнакомца. Короткое пальто, немного выступающая нижняя челюсть, глаза черные и смотрят с несвойственной многим прямотой. Я бы назвала парня симпатичным, если бы он не был в стельку пьян. Да, он был пьян. Это без труда читалось -по косвенным признакам – щеки пунцовые, слова вязкие… Из прямых признаков была ополовиненная бутылка водки, которую он держал в одной руке. А в другой – вы не поверите! – держал за шкирку котенка. Полосатого и пушистого, с расставленными лапами и огромными зелеными глазами, которые, очевидно, раскрылись еще больше оттого, что хозяин стянул кожу на загривке. Эти глаза испуганно озирали окраину пятого микрорайона, они до ужаса напоминали глаза моего Аниськина, к руке которого я прижималась. Вечно какой-то шуганый и затравленный взгляд, да и характером он настоящий ребенок – тридцать лет тепличного созревания и выкармливания мамой. Можно отбросить сомнения: черноглазый незнакомец обращался ко мне. Разыгрывал передо мной сцену ревности, вот только вижу я его впервые в жизни! Все случилось неподалеку от моего дома. С одной стороны раскинулся парк, который незаметно превращается в лес, где еще бегают зайцы. А с другой – стена пятиметровой высоты, наверху которой вьется кольцами почерневшая от коррозии колючая проволока. Стена сложена из красного кирпича еще в девятнадцатом веке, а потому отличается от современного зодчества особой крепостью. За ней прячется, какой-то секретный объект. Комплекс зданий, целый квартал – то ли завод, то ли лаборатория. Эту стену я помню с детства, всю жизнь она со мной. Правда, в последние годы мне кажется, что нет там никакого секретного объекта. И ограда эта стоит только потому, что коммунисты не могли сломать, хотя пытались после прихода к власти… – Извините, вы кто? – опасливо спросила я у незнакомца, крепко прижимая к себе руку Аниськина, ища в ней защиту, хотя надеяться особенно не на что. Аниськин уже сейчас делает все возможное, чтобы походить на того испуганного котенка, который болтается в щепоти незнакомца. Он не из госпиталя и не институтский однокурсник. Школьного одноклассника вспомнить труднее, но таких черноглазых у нас не было. Возможно, мы ходили в одни и те же ясли, но тогда по какому праву он обращается ко мне, как обиженный любовник? «Потому что он пьян! – внезапно пришла в голову спасительная истина.- Этим все объясняется. Простой и логичный вывод. Перепутал меня со своей девушкой». – Вы кто?! – с сожалением передразнил он. – Уже позабыла, как меня зовут? Я ждал вчера, а ты не пришла. И вот, оказывается, теперь гуляешь с каким-то хмырем! – Это неправильно! – возразил Аниськин со свойственной ему академичностью. – Я не хмырь, а кандидат биологических наук. Незнакомец фыркнул. – Простите… но где мы встречались? – спросила я. – Все, это конец, – обреченно произнес он и сделал ко мне несколько неровных шагов. Я испуганно отстранилась, но угрозы в его действиях не была. Черноглазый парень запихнул котенка, под мышку – снаружи осталась только маленькая головенка, – освободившейся рукой достал что-то из внутреннего кармана и сунул в мою руку. – Вот перстень, который ты мне дала. И прощай! Навсегда! И он ушел обратно в темную рощу, которая незаметно превращается в лес, где еще бегают зайцы. Ушел вместе с бутылкой водки и котенком, зажатым под мышкой. Я облегченно вздохнула. Хорошее это слово «навсегда». Особенно приятно его услышать, прощаясь с назойливым незнакомцем. Я раскрыла ладонь и обнаружила в ней тяжелый черный перстень, сделанный, кажется, из обсидиана. Вправленный камень был кровавым и мутным, на плоской полированной поверхности вырезаны три дуги, соединенные в трехлучевую звезду. Линии невольно притянули взгляд, я проследила их путь и поняла, что они образуют хитрую «бесконечность», которую в древности изображали кольцом, а сейчас повалившейся восьмеркой. Такой гнетущий перстень на руке будет смотреться ужасно. Он больше подошел бы мрачной колдунье, шепчущейся с душами умерших, чем современной женщине, пусть и выпускнице мединститута, которая, правда, тоже знает о мертвецах не понаслышке. Подняв глаза, я наткнулась на суровый взгляд Аниськина. – И как ты собираешься объяснить визит этого индивидуума, Вера? – спросил он с вызовом, причмокивая проваленной нижней губой. – Никак. Я впервые его вижу,- ответила я откровенно. – Ага, так я и поверил, что первый встречный смазливый Б. парень разыгрывает перед тобой сцену из Шекспира, а затем возвращает перстень с драгоценным камнем! Со второй попытки он вырвал руку из, моих объятий, развернулся и ушел по дорожке. Так я осталась одна в тот вечер, а все из-за какого-то остолопа с котенком. Вернувшись домой, заперлась от матери на кухне; поставила кофейник на плиту и села на табурет возле окна. За стеклом, призрачно отражающим уют домашнего очага, виднелись мохнатые контуры сосен на фоне темного неба. Стала думать об Аниськине. Завтра позвоню ему на работу. Идиот он, конечно, из-за такой ерунды скандал устроил. Но мы с ним полтора года вместе, он для меня единственная вменяемая партия, я для него просто единственная… Вместо Аниськина в голову почему-то назойливо лез черноглазый незнакомец. Я снова начала терзаться вопросом, где мы могли с ним встречаться, а потом поймала себя на мысли, что невольно вспоминаю его лицо. Томные раздумья закончились тем, что забытый кофейник оповестил о себе воинственным клокотом и шипением струек, ползущих по хромированному боку. Когда пришло время, долго не могла уснуть. То ли от черного кофе, то ли от воспоминания о черных глазах. Что-то будоражило в них. Устав лежать, я включила ночник и в придушенном синем, как грозовое небо, свете стала разглядывать перстень. Судя по внешнему виду – вещь ценная. Нужно вернуть его парню. Примерила на руку. Нет, в самом деле выглядит ужасно. Пробегая взглядом по линиям бесконечного трехдужника, думала и думала. Интересно, впервые вижу взрослого парня с котенком. Кирюха вот не любит животных и боится их, а я очень даже люблю, но у меня аллергия, поэтому держать дома нельзя. Приходится лишь иногда довольствоваться поглаживанием бабушкиной Муры. Проворочалась полночи, когда уснула, не помню. Утром поднялась на звон будильника – взлохмаченная, с ломотой в голове и пугающими маленьких детей красными глазами. Из госпиталя несколько раз звонила на кафедру биофака, но коллеги с преувеличенной деловитостью несогласованно врали, что Аниськин отсутствует по делам. После пятой попытки я повесила трубку и поклялась не звонить ему неделю. Может быть, сдалась бы раньше, но через два или три дня я неожиданно столкнулась с черноглазым незнакомцем. Это случилось почти на том же месте, возле стены. Солнце уже зашло, затейливые плетения голых ветвей на фоне темного неба казались тяжелой кованой решеткой над моей головой. Парень стоял неподвижно и задумчиво взирал на парковую темноту, из расстегнутого на груди пальто выглядывала голова котеночка. Бутылки с водкой при нем не наблюдалось. – Привет! – сказала я с некоторым напором. Он узнал меня сразу. И в первый момент испугался, затем пробормотал смущенно: – Здравствуйте. Мне вдруг стало неловко за его смущение. – Знаете,- сказала,- извините за тот день. Возможно, я каким-то действием задела вас или обидела. Но, уверяю, я этого не хотела. – Нет, нет! Вам не за что извиняться,- оборвал он.- Причина во мне… – Все-таки до того раза никогда не встречались с вами. – Да уж. Никогда.- Он усмехнулся, затем смущенно замолчал, а я не нашла, что еще сказать. Стояла, раскачивая сумкой взад-вперед и украдкой поглядывая на него. Трезвый он очень даже ничего. Прямой и открытый взгляд визитная – карточка парня. А есть еще неправильный излом губ, притягательный этой неправильностью. Я невольно начала сравнивать его губы со втянутой Кирюхиной нижней губой: у Аниськина вечно такой вид, словно дососал горошину витамина С до кислоты. – Скажите, а зачем вы носите с собой котенка? – Я его выгуливаю. – Кошка же не собака. Зачем ее выгуливать? – Не знаю. Это мой первенец, мне его подарила племянница, у них недавно кошка разродилась. У меня нет книг о воспитании кошек, зато есть Бенджамин Спок, который остался от моей старшей сестры. А в Споке четко прописано, что дети должны дышать свежим воздухом. Каждый день, по нескольку часов. При этих словах мне вспомнилось, как он выгуливал котенка в прошлый раз. – Можно? – спросила я. – Да, конечно. Я погладила котеночка по головенке – не ладонью, а кончиками пальцев. Он попытался достать до меня лапкой, но затем передумал и нахохлился от удовольствия. – Сколько ему? – Только глаза открыл на этой неделе. – А как зовут? – Людвиг… То есть это меня Людвигом зовут… вот. Необычное имя, правда? – Вовсе нет,- ответила я.- Моего дедушку тоже Людвигом звали. Он из поволжских немцев. Я, правда, его плохо помню.- Это мягко сказано, дедушку я вообще не помню. Только образ. Он потом куда-то исчез, мама долго мялась, но все-таки ответила, что дедушка от нас ушел. Не родной он был. – А вас-то как зовут? – Вера. – Мне кажется, мы все-таки встречались, Вера. Но не в этой жизни. После этой фразы я поняла, что ничего не могу с собой поделать. Я не могла оторваться от неровного изгиба его губ и просто таяла от подкупающего прямого взгляда. Людвиг предложил прогуляться по парку, и я не отказалась. Не было ни единой причины, по которой я могла бы воспротивиться этому предложению. Наоборот, мне очень хотелось пройтись с ним, чтобы слушать его речь, его голос. Потому что когда он говорил, внутри меня что-то переворачивалось. Мы гуляли по неосвещенным аллеям парка, не добираясь, правда, до леса. Он не такой густой, однако ночью в нем запросто можно заблудиться. Мы разговаривали о всякой ерунде. О котятах и котах, о деревьях, об осенней слякоти, из-за которой невозможно ходить в хорошей обуви… Чуть позже я осторожно просунула ладонь под его руку, Людвиг поежился и кашлянул, а я ощутила трепет в груди. Господи, удивительны дела твои! Разве могла я вообразить, что странная встреча с подвыпившим незнакомцем обернется таким чудесным вечером! Поверить не могу, что Людвиг был пьян в прошлый раз. Впрочем, людям выпадают разные дни, плохие тоже бывают. Господь и над этим поработал. Я спросила, где его дом, и услышала следующее: – Я живу за той каменной стеной. Обычно он строго охраняется, но я нашел лазейку, о которой никто не знает. – Да? – с интересом спросила я.- А что там, за стеной? – Ничего особенного. Обыкновенная воинская часть с жилым комплексом для семей военнослужащих. Магазинами, детским садом, школой. – И что у вас там секретного? Он пожал плечами: – Да ничего особенного. – Значит, ты военный? – Наполовину. Я вообще-то повар. – И кофе ты умеешь готовить? – Как бог. Мы гуляли еще. Потом я взглянула на часы и обнаружила, что они остановились. Я их, наверное, забыла завести утром. Они у меня старые, механические. – Уже поздно,- сказала я, вздохнув украдкой.- Мне пора домой. Мама заждалась, переживает. Что… Я и опомниться не успела, как он поцеловал меня в губы. С такой же прямотой, с которой смотрел. Голова закружилась. Расстались мы возле забора. – Давай встретимся завтра,- предложила он, – Завтра не могу, давай послезавтра! В восемь, на этом же месте. – Договорились. Когда я вошла в подъезд, неожиданно вспомнила, что совершенно забыла про перстень. Нужно вернуть его Людвигу, но сегодня это сделать уже невозможно. К тому же перстень остался дома. Мама встретила у порога сообщила, что звонил Аниськин, взволнованно что-то лепетал в трубку, долго извинялся. Попутно напомнила, что мне уже двадцать восемь и что я не должна ссориться с единственной значимой партией. Не должна гулять допоздна со всякими разными, а серьезно подумать о своем будущем и будущем ее, мамы. Этот назидательный поток слов пролетел мимо моих ушей, потому что в мыслях поселился темноглазый парень с царственным именем Людвиг. В назначенный день и час я бежала сломя голову, потому что опаздывала. С работы сразу на свидание – пришлось потратить время, чтобы выглядеть достойно. Черный перстень подпрыгивал в сумочке в такт каждому шагу. Но еще издали увидела то, от чего пришла в ужас. Я увидела Людвига, и мне вдруг сделалось невыносимо стыдно. А затем за какую-то пару секунд под действием неведомой душевной химической реакции стыд обернулся гневом. Я остановилась от Людвига в нескольких метрах, щеки пылали. Я видела, как одной рукой он прижимал к груди котенка, а другой… другой обнимал курносую блондинку с распущенными до пояса волосами. Она с умилением на лице гладила котенка. Делала это так же, как день назад это делала я. Оба они были счастливы, – Вот, значит, как!! – воскликнула я и с удовольствием увидела, что оба они вздрогнули.- Ты назначаешь свидание, а сам на этом месте обнимаешься с другой! – Простите, разве мы знакомы? – произнес он, честно глядя на меня. И я поняла, что теперь меня тошнит от его прямого искреннего взгляда.- Ты бабник, вот ты кто! Нервным движением я достала из сумки перстень и запихнула ему в карман пальто. – Забери свою гадость. Мне она совершенно не нужна. – Извините, но мы в самом деле… И тут курносая блондинка влепила ему пощечину. Той же самой рукой, которой гладила котенка. Посчитав задачу выполненной, решительно цокая каблучками, она отправилась прочь. – Евгения, остановись! – воскликнул он, нелепо взмахнул руками и выронил котенка. Тот перевернулся в воздухе и шмякнулся на асфальт. Маленький, беспомощный. Людвиг подобрал его и, с болью посмотрев на меня, бросился вдогонку за своей подружкой. Я стояла окаменевшая, с трудом проворачивая в голове то, что увидела. А увидела я мордочку котенка. И спаянные, еще не раскрывшиеся веки… Перед глазами, словно наяву, пронеслись три встречи с Людвигом. Я вспомнила все странности, которые сопровождали их. Картинки оформились в мысль. – Людвиг,- прошептала я. Он скрылся за углом. Я побежала следом, но темноглазого парня, который так разительно отличался от рохли Аниськина и который, теперь я понимаю, был тем самым единственным, и след простыл. Часы опять стояли, хотя я отлично помню, что заводила их утром. Секундная стрелка словно примерзла к циферблату. Правда, через некоторое время она сдвинулась. Я буду ожидать его, чтобы познакомиться заново… Нет, это бессмысленно. Время опять остановится, мы проведем вечер, а на следующий день он не будет помнить меня. Для него я будущее, которое еще не наступило. Я сделаюсь на день старше, а он на день моложе. Мы живем в разных потоках времени. Его поток времени движется навстречу моему. Я не ведаю, с какой целью производится эксперимент за этим кирпичным забором, построенным еще до революции. Но наши с Людвигом жизненные пути расходятся, с каждым днем пропасть становится все глубже. Мы два автомобиля на шоссе, двигающиеся навстречу друг другу,- встретились на какой-то миг, а затем разошлись навсегда. Отвратительное слово. Ненавижу его. Постойте! Но что же стало с перстнем, если сначала Людвиг отдал его мне, думая, что он мой? А потом я отдала его Людвигу. Куда он подевался в итоге? И откуда взялся? Кому принадлежит черный обсидиановый перстень? Впрочем, это не важно. Возможно, когда-нибудь, завтра или через годы, мне удастся проникнуть за монолит ограды, и я встречу черноглазого мальчика. Ведь много лет назад человек по имени Людвиг нашел меня каким-то образом и участвовал в моей судьбе. Так же и я, когда придет час, подскажу родителям, как назвать малыша… Евгений Гаркушев ВЕЛИКАЯ ГЛАДЬ Удача Мстиславич встал рано. Солнце едва поднялось над лесом и все еще касалось огненным краем высоких дубов. Начало лета. Самые длинные дни, самое беспокойное время. Хотя и зимой, если половцы набегут, докуки бывает порядочно… Потянувшись, богатырь выглянул в окно. Его уже ждали. Перед избой в странных позах расположились мужики, соседи. Молчаливый и степенный кожевенник Сом Силыч уселся на траве, вытянул ноги в разные стороны. Медведь Милославич, бывалый охотник и следопыт, зачем-то встал на четвереньки. А Клен Потапыч растянулся на боку, не спуская глаз с двери Удачи Мстиславича. «Эк их разобрало, – подумал богатырь. – Но чего же они у меня перед избой разлеглись? Бить собираются? Вроде как не за что… Да и маловато их. Так меду упились, что уже и не смекают, сколько народу надо, чтобы со мной справиться?» Какими бы целями ни задавались непрошеные гости, заставлять их ждать под дверью не следовало. Удача плеснул в лицо водой из медного таза, доставшегося ему после похода в Угорские земли, накинул чистую, вышитую крестиком рубаху, пригладил костяным гребнем буйные волосы, расправил бороду, недоуменно крякнул и распахнул дверь. Мужики не двинулись с места. Уже совсем было собравшийся выйти из избы Удача замер на пороге. Хоть заводить разговор с гостями таким манером и неприлично, какое-то смутное подозрение кольнуло бога-. тыря. Он тихо спросил: – Что случилось-то, мужики? Соседи с интересом оглядели Удачу Мстиславича. Клен, как самый спорый на язык, собрался даже что-то сказать. И тут Удача шагнул вперед, на крыльцо. Тотчас он поскользнулся и всем своим шестипудовым. Фесом рухнула на зад. Даже руками взмахнуть не успел, не говоря уже за что-то ухватиться. Клен закрыл рот, так ничего и не сказав, а Сом Силыч глубокомысленно проворчал: – О то ж… Удача крякнул еще раз – на этот раз от неожиданности и обиды. – Это… Я вам сейчас покажу – маслом крыльцо мазать! – обратился он к мужикам.- Вы что, белены объелись? Удумали, понимаешь! Это ж не смешно даже… Медведь Милославич раскатисто расхохотался. Ему, похоже, было смешно. – А, шутники, сейчас я вам задам! – разъярился Удача. Порывисто вскочив на ноги, богатырь устремился было к своим обидчикам, но поскользнулся и вновь упал. Мощный импульс не пропал даром – Удача не шлепнулся на землю жабой, как в прошлый раз, а заскользил вперед. Проехав на животе сажен пять, Удача врезался головой в свою любимую березку, росшую у ограды,- он сам посадил ее здесь семь лет назад. Деревце выдержало удар – только посыпалась вниз труха, да упало несколько молодых листочков. Удача задохнулся от негодований: – Ну, сейчас вы будете масло с земли слизывать! Всё! До последней капли! Это ж надо – продукты переводить! Уже понимая, что ходить, как ходят обычные люди, по двору затруднительно, Удача почти ползком рванулся в сторону Медведя Милославича. Улыбка не сходила с лица охотника, и богатырь решил проучить его в первую очередь. Медведь, стоящий на четвереньках, оттолкнулся левой ногой от большого камня, который Удача все собирался выворотить из земли и отнести куда-нибудь подальше или разбить и замостить дорожки. После этого немудреного действия Милославич заскользил по тропинке, словно по льду, гордо подняв голову на манер лебедя. Таким образом Медведь легко избежал встречи с разъяренным богатырем. Сом Силыч тоже опасливо подался назад. Слегка оттолкнувшись руками от земли, он отъехал сажени на три. Только Клен остался на месте. – Нету у нас столько масла, Удача,- сообщил он богатырю, когда тот, проскальзывая мимо, сгреб его за шиворот. – Да и было бы – что нам, деть его некуда? – О то ж…- изрек Сом. Уже вместе с Кленом Удача врезался в сруб колодца. Клен, предусмотрительно сжался в комок, а богатырь боднул бревна сруба так, что они зазвенели. Отраженный глубоким колодцем звук был чистым и красивым. – Кто же землю намастил? – спросил богатырь. – А кто знает? – отозвался издалека Медведь, отличавшийся отменным слухом.- Только сдается мне, это не масло. – Тогда что же? Лед? – спросил начавший успокаиваться Удача. – Может, и лед,- вздохнул удерживаемый богатырем Клен. – Только его почему-то не видно! Удача присмотрелся к земле, к траве. Никаких следов льда! Обыкновенная земля. Соринки, листики… Бегут по своим делам муравьи и прочие букашки. – Странно все это,- заметил Удача. – Я что подумал…- вздохнул Медведь, медленно выговаривая слова.- Может, Морозко-Студенец опять озорует? Как в позапрошлом году, когда он над селом летал и подарки людям на головы скидывал? – Да уж…- вздохнул Клен. – Хорошо бабам там было, детишкам… Отрез полотна, леденец, калач румяный – это не больно… А меня долотом огрел! Хорошее, правда, долото! – А кузнецу тяжелее всех пришлось,- вспомнил Медведь, не торопясь приблизиться.- И любителям вина заморского досталось… Да, и год тогда весь наперекосяк был… Не к добру такие шуточки! – Не к добру… Потому к тебе и пришли,- подал голос Сом.- А ты сразу драться кидаешься! – Так вы бы хоть предупредили меня… – Толку-то! Медведя вон предупреждали! – заявил Клен. – Да,- степенно кивнул Медведь Милославич. – Не поверил я. Тоже крепко задом о крыльцо приложился. Посмотрели мы, что вокруг творится, и смекнули, что деревня беззащитная сейчас. Стало быть, к тебе надо двигать. Ты наш защитник. – Защитник,- кивнул Удача, потирая ушибленную голову. – Вот, стало быть, и надо думать, как деревню защищать, – продолжил Медведь. – Дозорные в леса не вышли, все по домам сидят… Скользь! Удача отпустил Клена, встал на четвереньки и огляделся. Ноги и руки разъезжались, но на четырех конечностях удерживать равновесие было не в пример проще… – Ты, Милославич, наверняка что-то уже придумал, – обратился Удача к Медведю. – Вообще-то нет, – ответил охотник. – Когда эти вот за мной заявились, сразу решили к тебе идти… Ну а уж как мы шли… Словом, не до того было. – Везде скользко? – уточнил Удача. – Везде не везде – не скажу,- ответил Сом.- Но пока от избы Клена до избы Медведя добирались – скользко было. А дальше – еще скользей… – Ишь ты – скользей, – фыркнул Клен. – Если бы вы с Медведем меда не приняли; по жбану, точно так же было бы! – А что мы? – не торопясь, ответил Медведь. – Это тебе все равно. Хоть половец придет, хоть варяг – ты свои бочки клепать будешь… А мы с перепугу дернули немного. Да… Клен насупился, а Удача покачал головой: – Ругаться не будем. К кузнецу пойдем. – Зачем? – удивился Сом. – Крючья какие ни на есть закажем. Зимой ведь все по льду ходят – и ничего… Это сейчас мы с непривычки падать начали. Думаю, пообвыкнемся. – Дело,- кивнул Медведь, разворачиваясь головой в сторону кузни. – Э нет… – протянул Удача.- Что мы, как коровы на льду, будем шататься? Станем в боевое построение. Мы так с лыцарями на севере бились. – Против кого биться-то? – испугался непривычный к ратному делу Клен. – На нас ведь еще никто не нападает! – Не биться,- покачал головой Удача.- Добираться до кузнеца сподручней будет. Богатырь быстро объяснил односельчанам, как крепко стать на ноги, обхватить товарища рукой, чтобы другая осталась свободной. Обычно на льду строились шестерками и восьмерками, но и четверка на худой конец сошла. Попеременно отталкиваясь от скользкой земли одной ногой, мужики заскользили к кузне. В деревне было необычно тихо даже для раннего утра. Люди носу не казали из домов, внутри которых было, понятное дело, совсем не скользко. Только время от времени утреннюю тишину оглашали пронзительные вопли – кто-то из селян просыпался, выходил во двор и на своей шкуре ощущал произошедшие в деревне изменения. Удача, Сом, Медведь и Клен неспешно скользили по улице. – Ой, мужики, что ж вы делаете-то? – прокричала из окна Румяна Потаповна, женщина вдовая и острая на язык.- Девок вам мало, что ли, что обнялись вы беспутно, да еще и танцуете поутру? – Помолчи, Румяна,- серьезно ответил вдове Медведь. – На двор-то еще не ходила? – Тебе-то какое дело, охальник? – вспыхнула женщина. – Да так, любопытственно,- помахивая вдове свободной рукой, бросил Медведь Милославич. – Ты выходи, Румяна… Тоже потанцуешь. Вдова заругалась вслед, но мужики были уже далеко. До кузни добрались едва ли не быстрее, чем в обычное время. Присели, зацепились руками за землю и замерли, не разрывая боевого построения. Изба кузнеца выглядела подозрительно пустой. Над кузней не поднимался дым, хотя Сила Милованович поднимался обычно ни свет ни заря. – Сила! Эй, Сила! – прокричал Удача. Ждать, пока кузнец соблаговолит выглянуть на улицу и обратить на них внимание, было недосуг. – Сила! – басом позвал Медведь. – Сдается мне, он за железом поехал,- заявил вдруг Клен.- Собирался намедни. – Раньше ты не мог вспомнить? – рявкнул Медведь. – Так ведь я не знал – уехал или нет, – оправдался Клен. И в это время в окошке появилась заспанная кудлатая голова то ли отрока, то ли юноши. – А то ж ученик его, Хват,- объяснил Клен. Юноша Хват, удрученный появлением стольких важных гостей перед кузней, кажется, немного струхнул. – Сила в Больших Тараканах,- объявил он. – Что? – удивился Удача. Он всегда полагал, что сила в матушке-земле сырой, в корнях горных ну или в травах волшебных, на худой конец. – Хозяин за железом поехал. В деревню Большие Тараканы, – повторил Хват. – Странно, – проворчал Медведь. – Всегда в Гнилушки ездил. Сказал бы ты, что Сила в Гнилушках, еще можно было бы тебе поверить… – А сейчас поехал в Тараканы,- продолжал настаивать Хват. – Его волхв подбил. И с ним вместе уехал… Два дня как прошло. Что же мне вас обманывать, дяденьки? Удача Мстиславич задумался, потом по-отечески добро улыбнулся и предложил: – Выйди-ка, юноша, к нам. – Зачем это? – опасливо спросил Хват, которому вид четырех обнявшихся мужиков не понравился с самого начала. – Выйди, когда старшие говорят! – рявкнул Медведь. Спустя некоторое время Хват показался на крыльце. Сделал шаг, другой, но падать не собирался. Мужики смотрели на него во все глаза. – Ишь, идет, ровно журавель,- подметил Клен.- И ноги не сгибает… – А чего? – обиделся Хват. – Я всегда так хожу… Что это ты, Клен Потапыч, обижаешь меня с утра пораньше? Тут на пути Хвата попался бугорок, с которого юноша соскользнул и грохнулся оземь: Мужики вздохнули даже с некоторым облегчением. – Ишь, не заговоренный, – вымолвил Медведь. – Ходит просто не так, как все… Ноги в коленках не гнет. Надо будет и самому попробовать. – Что стряслось-то? – спросил обалдевший Хват, приподнимая голову от земли. – Гололед, – объяснил Удача. – Так лето, – попытался возразить Хват. – Молод ты, не все еще знаешь, – проворчал Клен. – Мо-розко, должно быть, буянит… – Летом льда не бывает, – продолжал упорствовать Хват. Он приподнялся на четвереньки, не удержался и вновь растянулся на земле. – А что ж скользит? – спросил Удача. – Есть лед. Только тонкий очень. Мы вот, Хват, хотели у твоего хозяина крючьев заказать. Ты сам-то, наверное, не сделаешь? – Сделаю, если до кузни дойду,- решительно заявил Хват. – Только поможет ли? Думаете, легче будет с крючьями? – Почему же нет? – спросил Клен. – Да вот у меня лапти новые, а я все равно скольжу, – ответил Хват, елозя ногами по земле. – По льду в новых лаптях ходить сноровисто. Пока не намокли да не обледенели. Лыко-то за лед цепляется…Медведь полез пятерней в густую бороду, хмыкнул: – Ишь! Ведь прав мальчонка. Тут без колдовства не обошлось. А супротив колдовского льда и крючья не помогут! – Сейчас проверим – лед или не лед,- решительно заявил Хват. Кое-как встав на четвереньки, он вернулся в избу, повозился там и вылез обратно с горящей лучиной. – Тут как может быть – есть лед, а его не видно,- рассуждал Хват.- Сейчас огнем его подтопим и проверим. Пятясь по-рачьи, Хват добрался до стоящего неподалеку от дома стожка, выхватил оттуда большой пук сена, положил его на землю и поджег. – Не поджигай по ветру! – строго сказал Сом. – Сейчас весь стог займется! – А что же… Хоть видно будет, – прошептал Клен. – Такой пучок травы на речке зимой сожги – и не подтает лед. Хват между тем выдернул из-за пояса ножик и принялся ковырять землю. – Это ты зачем? – насторожился Удача. – Ну был бы лед, корка бы и сошла, – пояснил юноша. – Вот я сейчас порыхлю землю – будет скользко или нет? Мужики только покачали головами. – Недаром тебя, Хватом прозвали,- заметил Медведь, взглянув на юношу с одобрением.- Соображаешь кое-что. Закончив работу, помощник кузнеца пригласил: – Ну, кто хочет попробовать? Мужики не отпускали друг друга. – Ты уж как-нибудь сам,- предложил Клен. Хват осторожно приподнялся, поставил ногу на взрыхленную землю. – Держит! – радостно сообщил он. – Что ж нам теперь, всю деревню перепахивать? – прорычал Медведь. Но тут Хват взмахнул руками, пискнул и рухнул на землю. – Как ощущения? – заинтересованно спросил Удача. – А какие ощущения, когда боком о землю грохнешься? – обиделся Хват. – Нет, ну ты же говорил, стоять можно. А сам не устоял. Что – была земля, а потом лед стал? – Не знаю… Вроде крошки ледяной под ногами почувствовал,- вздохнул молодой человек. – Пойдем-ка с нами, мил человек,- предложил Хвату Медведь.- Вижу, соображаешь ты… Кудесника навестим… – Уехал волхв,- сообщил юноша. – Ну так помощник его остался, Тоже, говорят, неглупый парень. Может, найдет какое снадобье… – Что он там найдет? – вспыхнул Хват. – Ему бы только ерунду всякую бормотать… – Не скажи,- встал на защиту волхвов Удача.- А что ты Наума не любишь, давно слышал. – Он не девка, чтобы я его любил, – еще пуще покраснев, ответил Хват. – А еще удивляюсь я: что Клен Потапыч на санях не ездит? У него ведь не одни сани дома. Лучший он специалист по саням! – И правда! Сейчас на сани вся надежда! – ухватился за идею помощника кузнеца Клен. – Сейчас ведь без работы сижу… На бочки спроса еще нет, на сани – уже нет… Точнее, уже есть! А я тут гуляю с вами! – Ну а я домой пойду. У хозяина на чердаке полозья были. Железные… Хват собрался было ретироваться, но Удача оттолкнулся ногой от земли, и четверка мужиков плавно скользнула к юноше. – И никуда ты не пойдешь, – объяснил несговорчивому молодому человеку Удача, кладя ему руку на плечо. – Сказано же – всем миром надо думать, как из беды выйти. Клена за санями отправим, а ты с нами отправишься. – Так я не смогу с вами ехать! – Почему это? – Не умею. – Научим,- приободрил Хвата Удача. – Да и не хочется… – Может, тебе вера не позволяет? – насупившись, спросил Сом. – Ты басурман? Пошто с хорошими людьми в компании быть не хочешь? Хват поерзал, упер глаза в землю и изрек: – В сочинениях Максимуса Грамотея прописаны повадки и обычаи рыбоптиц пингвинусов, живущих далеко на юге. Собираются они в стаи по несколько десятков, ерзают по льду и предаются разнузданным игрищам. В таком виде вы ровно пингвинусы эти…- А ты пингвинусов видел? – поинтересовался Удача, нисколько не обидевшись. – Я вот где только ни бывал, а не доводилось. – Картинку в свитке рассматривал, – проворчал Хват. – И нечего тогда привередничать, – подытожил Медведь.- Становись на место Клена! Хват занял место в боевом построении, а Клен побрел в сторону своей избы – благо отсюда до нее было недалеко,- размахивая руками и чудом сохраняя равновесие. Симеон-кудесник жил через три дома от кузнеца, в покосившейся избенке, которую и сам не хотел поправить, и мужикам не позволял. Из трубы над избой валил густой зеленоватый дым. Разглядеть что-то за маленькими подслеповатыми окошками не представлялось возможным. – Кудесник! Эй, кудесник! – прокричал Удача. – Да нет его,- тихо сказал Хват.- Это Наум печку топит. – Эй, Наум! – позвал Медведь.- Выходи к нам! Какое-то время в избе было тихо, потом дверь со скрипом приоткрылась, и на пороге появился безусый юноша лет пятнадцати. На ученика чародея он походил мало. Разве что яркая красная рубашка с черными звездами выдавала в нем не обычного босоногого паренька, а помощника волхва. Придерживаясь за перила крыльца – волхв Симеон был пожилым, и перила кузнецу Силе позволил сладить добрые,- молодой человек спустился во двор. – Чего надо, добрые люди? – опасливо взглянув на богатыря и его спутников, поинтересовался юноша. – Не признаешь нас, Наум? – строго спросил Медведь. – Признаю, Медведь Милославич. И тебя, Удача Мстиславич. И тебя, Сом Силыч. Не знаю только юношу, что с вами пришел… – И я тебя, Наум, знать не хочу, – строго ответил Хват. – Ай, ай, – покачал головой Удача. – Соседи, а дружно не живете! – Нечего было дымное заклятие на уголь накладывать, – заявил Хват. – Чуть не задохнулся в кузне. – Ты бы меня жирным пингвинусом не называл да не дразнился бы, когда Симеон-кудесник дождь вызывал,- не полез за словом в карман Наум. – А я и не жирный вовсе! Действительно, Наум был скорее юношей худым и долговязым. – Для пингвинуса – жирный, – ответил Хват. – Пингви-нусы отличаются своеобразным изяществом, как писал Грамотей Максимус! – Полно! – прикрикнул на юношей Удача. – Говори-ка, Наум, что за скользь на улицах? – Какая скользь? – вскинулся Наум.- Где скользь? – А ты что, не знаешь? – прищурившись, спросил Медведь.- Земля скользкая во всей деревне… Наум, не отрываясь от перил, попробовал ногой землю. – И правда,- заявил он.- То-то я смотрю – что это вы друг за дружку хватаетесь… Словно пингвинусы… Хват покраснел до корней волос, а Медведь покачал головой: – Темнишь ты, юноша… Если не знал, что скользко, пошто в перила вцепился, как клещ? – А мне учитель всегда советует: будь осторожней, под ноги смотри,- не моргнув глазом ответил Наум. – И ты каждый раз вот так вот, словно по ниточке, спускаешься? – спросил Удача. – Всяко бывает,- осторожно ответил ученик кудесника.- Сегодня вот какие-то предчувствия одолели… Мы-то из рода знахарского, ведовского… – И дым у тебя поэтому из трубы зеленый валит? – веско спросил Сом. – Дым зеленый? – ахнул Наум.- А я и печку-то не топил… Не к добру! Сказав это, он ящерицей юркнул обратно в избу, захлопнув за собой дверь. Послышалась какая-то возня, упал засов, и в избе все замерло. – Сдается мне, напакостил волхвенок,- сквозь зубы процедил Медведь.- Странно он себя ведет… – Если его кто-то внутри не поджидал,- заявил Сом. – Не стал бы он обратно так спешить, кабы там враг был,- молвил Удача.- Может, испугался просто? – Не просто,- сказал Хват. – Теперь вижу – не просто! Наверняка зелье колдовское разлил. Симеон-кудесник в отлучке, а этот недоучка расплескал настой дивный, учителем для других целей приготовленный, и на село порчу навел. Он только пакостить и умеет. Чуяли бы вы, как у меня уголь после его колдовства вонял! Маленькое окошко в избе – и голову не просунуть – приоткрылось, и оттуда послышался голос Наума: – Лжа это! Ничего я не разливал, перед лицом светлого Сварога клянусь! – Тогда почему в избе спрятался? – спросил Удача. – Лиха опасаюсь,- ответил Наум. – А что до льда – не иначе Морозко виноват… Слыхали сказ про девицу, которую за вредный характер в холодный лес завезти хотели, да так и не завезли? У лошадей копыта разъезжались… Потому как Морозке та девица тоже была не нужна! – Но летом ведь льда не бывает! – затянул старую песню Хват. – А ты откуда знаешь? – спросил своего недруга Наум. – Может, лед скользит только потому, что его Морозко скользким делает? А есть и нескользкий лед. И скользь без льда. – Как на масле? – предположил Удача. – Вот именно. Как на масле,- подтвердил из окошка Наум. Хват отпустил мужиков, сорвал с головы шапку и грохнул ее оземь. И тотчас не устоял на ногах, плюхнулся на траву. Шапка заскользила в одну сторону, подмастерье кузнеца – в другую. – Так нет же,- с земли заявил Хват. – Я тебе не дам людей обманывать! Ты нам своими байками голову не забьешь! Я тут кое-что придумал, Удача… Подсобишь мне? – Так ты говори что, – усмехнулся в густую бороду богатырь. – Ежели бока кому намять – я всегда пожалуйста! – Мы дело хитро поведем,- победоносно улыбнулся Хват.- Не может ведь быть, чтобы весь белый свет скользким стал? – С трудом верится, – ответил Медведь. – Стало быть, надо узнать, где скользь кончается! – Зачем это? – подал голос из-за окошка Наум. – А затем, чтобы знать, кого винить – тебя или Мурсулу Полоцкого,- ответил Хват. Мурсула был шаманом у степняков, и все волхвы его очень недолюбливали. Поэтому Наум только скрипнул зубами и ничего не ответил. – Пошли куда глаза глядят,- предложил Хват.- Чувствую я, будет этой глади без льда конец. – Ну пошли,- согласился Удача.- Где скользь кончается, там и враги могут быть… Тут и я пригожусь! Вновь встав в четверку, мужики заскользили по улице. – Ты из избы-то не выходи,- приказал Хват Науму. – Мы еще вернемся! Ученик волхва не ответил. – Куда он денется! – усмехнулся в бороду Медведь.- Разве что сквозь землю провалится… Мужики скользили вдоль улицы, оглядываясь по сторонам. Все было как прежде. Только народ прятался в избах. Вот и плетень за крайней от леса избой. Тропинка вильнула среди огородов, повела через лес в малое поселение Корявые Кнутовищи. – И здесь скользко,- разочарованно вздохнул Хват. И тут мужики посыпались друг на друга, отчаянно ругаясь и обдирая ладони о землю. – Твердо! – заорал помощник кузнеца, хотя все уже ощутили это на собственных боках. – Нескользко, – подтвердил Медведь, поднимаясь и отряхиваясь. – Это ж надо – по твердой земле и трудно ходить… Действительно, привыкнув скользить, не так уж просто было приноровиться ступать, как обычно. – Выходит, заговор только на деревне,- похлопал Хвата по плечу Удача.- Да, набедокурил кто-то… Ну что ж… Пойдем вокруг обойдем. Может, враг какой и притаился. Мы с Медведем впереди будем. А вы с Сомом сзади идите. Следите, где скользь кончается. – Ладно,- кивнул Сом. Побрели вдоль границ незримого круга. То, что это круг, стало ясно, когда одолели сажен триста. Удача и Медведь, как опытные следопыты, крались впереди. Сзади, не скрываясь, шли Сом и Хват, длинной веткой проверяя, где кончается скользкая земля. В высоких ветвях стрекотали пестрые сороки. Скользь на земле им никак не мешала, но птицы чувствовали беспокойство мелких зверушек и людей и, по своему беспокойному сорочьему характеру, волновались сами. Обошли уже четверть круга, когда Медведь неслышно вернулся назад и сделал знак, чтобы Сом и Хват остановились и помалкивали. В тишине откуда-то из лесу стали слышны отчетливые причитания: – Ой, злая доля, проклятые лесовики… Вай, бехбен мурташ… Разведчики замерли. Неужели им повезло так быстро? С другой стороны, и Удача, и Медведь были способны в ратном деле и следопытстве, знали, откуда можно ожидать нападения на деревню. С севера и с запада – буреломы непролазные, где и в одиночку не пройдешь. А если крупным отрядом – удобнее всего заходить со стороны Пожарной прогалины, где лес молодой, тропинок много. Непонятно было, конечно, кто причитает и по какому поводу. Но ясно – не свой. А любой чужак в такой ситуации более чем подозрителен! Тихо вернулся назад и Удача. – На границе скользкой земли сидит,- объявил он.- Непонятно кто. Близко не подобраться – место открытое. Эх, а у меня оружия даже нет. Тут бы аркан… Сом Силыч молча полез в суму, которая болталась у него на боку, извлек оттуда длинную ладную веревку и протянул ее богатырю. – Зачем веревку с собой носишь? – удивился Удача. – Может пригодиться,- неспешно ответил Сом. Богатырь быстро сладил аркан, усмехнулся и направился в ту сторону, откуда раздавались причитания. – Давай и я с тобой пойду,- предложил Медведь. – Ну как врагов много? – Один он, – покачал головой Удача.- Думаю, сам справлюсь. Два человека в два раза громче идут… Сороки заверещали еще сильнее. Чувствовали, что под сенью деревьев что-то затевается. Но выкрикивавший слова на чужом языке голос не смолкал. Прошло немного времени, раздался сухой щелчок, вскрик, что-то грохнуло, зашелестело. Откуда ни возьмись в воздухе возник багровый шар, со свистом врезался в молодую осинку, взорвался тысячей огненных брызг. Осинка переломилась пополам, рухнула на землю. Медведь устремился вперед, на помощь Удаче. Но богатырь уже появился из-за деревьев, на вытянутой руке неся небольшого мужичка с острой черной бородкой, в красных, с загнутыми носками сапогах и грязном халате. Руки его были стянуты арканом. Рот мужичку Удача зажимал рукой. Удача вышел из схватки почти без потерь – только русая борода богатыря была слегка опалена. – Ай да ну! – восхитился Медведь.- Лазун полоцкий! – Лазутчик,- поправил охотника Хват. – Это который набедокурить успел – тот лазутчик. А этот – лазун. Сом пристально смотрел на пойманного богатырем чужака. – Не Мурсула ли это Полоцкий? – спросил он Удачу. – Так то-то и оно, что Мурсула, – усмехнулся богатырь.- Виделись с ним о прошлом годе… Чего я ему и пасть сразу прикрыл – дабы лишнего не пискнул. Тем паче он шарами огненными стал бросаться. Хорошо, много бросить не успел. А враги, должно быть, рядом… Мурсула дернулся в богатырских руках, но хватка Удачи была крепка. – Вот теперь все и ясно,- заявил Медведь.- Волхованием своим степным, черным, хотел злой колдун деревню нашу погубить. Да не вышло. Колдун попытался что-то промычать, однако успеха не достиг. – И вот что теперь с ним делать? – раздумчиво проговорил Сом.- Первое дело, конечно, нужно, чтобы он заклятие снял… Удача предупредил колдуна: – Начнешь своих звать или заклятия шептать – сразу оглушу так, что язык проглотишь. Ну, говори тихо да спокойно: снимешь свое заклятие? Богатырь отвел руку, которой зажимал колдуну рот. Мурсула хотел было заскулить, но понял, что любой звук может быть воспринят превратно, и зашептал: – Моя только и делает, что над загадкой бьется, как колдовство одолеть… – А где остальные половцы? – поинтересовался Хват. – Стороной отошли,- не слишком понятно объяснил Мурсула.- Колдовства боятся. Я великий шаман! И вас ждет злое горе, если меня не отпустите! – Не пугай, не забоимся,- усмехнулся Удача. Медведь крякнул: – Чего-то я не пойму… Зачем же ты насылал порчу на деревню, если сейчас снять пытаешься? Или заклятия перепутал? Колдун криво улыбнулся, хитро блеснул узкими глазками и ответил: – Моя шутки шутить… – Ах, шутки? – прищурился Удача.- Я так полагаю: утопить его, а лучше – сжечь, и от порчи следа не останется…- Как знать,- протянул Медведь.- Может, предсмертное заклятие неснимаемым станет. Я так думаю: лучше нам гостя нашего уговорить! При этом охотник недобро усмехнулся, и Мурсула все-таки заскулил – ему не хотелось, чтобы его уговаривали бородатые лесные охотники. Методы убеждения у них были весьма своеобразные. – Пойдемте в деревню быстрее! – воскликнул вдруг Хват. Вид у него стал испуганным. – Зачем? – удивился Медведь. – Что мы, на месте не справимся? – С Наумом посоветоваться надо,- ответил ученик кузнеца. – А тебе, Удача, снаряжение боевое надеть… – Половцы пока далеко,- молвил Удача. – Ждут чего-то… Я чую… Медведь огляделся, приложил ухо к земле, прислушался. Потом обратился к Мурсуле: – Объясняй, лазун, чего же от войска отбился? Колдун без войска, войско без колдуна немного на войне стоят… – Так сбегла моя от этих иродов,- заюлил Мурсула, хитро прицокивая языком.- Кушать хорошо не дают, злые… – Это ж надо – двадцать лет были незлые, а сейчас разо-злилися,- усмехнулся Сом.- Темнишь, басурман! – Нет, нет… Моя на север пробирается, к варягам,- объявил колдун. Хват опять покачал головой, а потом кинулся к Удаче и стал горячо шептать ему на ухо. Мурсула извивался в руках богатыря, надеясь что-то услышать, но Удача держал его крепко. – И правда, пошли в деревню,- предложил богатырь, усмехнувшись в густую бороду. – Познакомим Мурсулу с нашими волхвами… Интересная получится встреча. Половецкий колдун тихонько запричитал. Охотники не радость, а уж чужие волхвы, на дух его колдовство не переносящие, тем более. – Отпустите! Отпустите! Я все скажу,- пообещал Мурсула. – Не надо,- решительно заявил Хват. – И так уж все ясно. Но, надеемся, ты нам поможешь! Медведь и Сом неодобрительно посмотрели на слишком прыткого юношу. Но Удача продолжал усмехаться, и мужики не стали делать ученику кузнеца серьезных внушений. Скользить к избе Симеона-кудесника с Мурсулой в качестве довеска было не очень-то сподручно. Колдун сучил ногами, незаметно пытался притормозить движение. Но, приловчившись и пригрозив Мурсуле, добрались быстро. – Выходи, Наум! – прокричал Хват под окном избы Симеона. – Поймали злодея! Сейчас жечь будем! Сом и Медведь тихонько крякнули. Хоть и бывалые мужики, а сжечь колдуна, погубить живую душу, хоть и басурманскую, не шутка! Только Удача продолжал улыбаться в усы. Дверь приоткрылась, Наум испуганно выглянул на улицу. – Какого такого злодея? – спросил он. – Да вот, Мурсула Полоцкий навел на деревню порчу,- ответил Хват.- Сожжем его сейчас. А ты пособишь, чтобы он кого не проклял в процессе.- Хват любил вставить в разговор умное словцо. – Хотя, если рот ему заткнуть, это ведь тоже надежно будет? Наум изменился в лице, прошептал: – Его нельзя жечь! – А почему же? – спросил Удача.- Он нам погибель готовил! Ты что, врага жалеешь за то, что он тоже колдун? – Мурсула нам враг,- тихо заявил Наум.- Но он совсем ни при чем. Ледяное колдовство – не степное шаманство. Не мог он скользь наслать! – Если не он, то кто же? Казнить его – и вся недолга! Наум побелел еще пуще, кинулся к Удаче, не удержался на ногах и впервые упал. – Зайдем ко мне в избу, Удача! – умоляюще прошептал он. – Зайдем,- важно кивнул богатырь.- А костер-то готовьте! Сом, Медведь, вы мужиков собирайте. Скажите, чтобы сани с собой брали. Дубины. Да кольчуги пусть охотники наденут… Народ постепенно стал собираться у избы Симеона-кудесника. У кого с зимы остались санки – приезжали на них, отталкиваясь ногами от земли, как малые дети. Мужики прибывали с дубинами, а некоторые – с мечами. Бабы приносили вязанки хвороста. Удача потолковал с Наумом, пригласил в избу Хвата, потом долго шептался о чем-то с Мурсулой. Полоцкий колдун постанывал, глядя на растущую гору хвороста. Видно, Удаче все-таки удалось убедить Мурсулу сделать так, как нужно, потому что в костер бросать колдуна не стали. Медведь и Сом взяли его под руки, повели к Пожарной про-галине, неподалеку от того места, где колдуна поймали. Богатырь расставил людей, приказал каждому спрятаться и громко объявил: – Сейчас к нам гости пожалуют. Не с добром. Но убивать мы их не станем. Глушите дубинами, отбирайте оружие. – Получится ли? – вздохнул Сом. – Еще как получится,- усмехнулся Удача.- Действуй, Мурсула! Да помни – у меня рука тяжелая! А меня оглушишь – Медведь тебя стрелой пронзит. Так что позаботься, чтобы все гладко прошло… Полоцкий колдун покрылся испариной, зашептал колдовские слова. И в воздухе прямо над ним заклубился черный дым, стал столбом подниматься в небо. – Хорошо,- вздохнул Удача. – Помни мое слово, Мурсула! И свое держи! Смысл речей богатыря для сельчан остался неясным. Но вот послышался вдали конский топот, и из леса показались половецкие всадники. Кони галопом выскакивали из леса. Шли половцы красиво, тесной группой. Не дай бог попасть под коней: затопчут, иссекут саблями. Хоть и немного всадников, сабель двадцать, а пойди останови такую лавину! Замерли в засаде мужики. Тридцать сажен до первой засады, двадцать… Выскочили кони на гладкую землю, за круг, туда, где скользь начиналась. Ну уж если спокойная корова на льду – животное неуклюжее, то идущий галопом конь с коровой не сравнится… Разогнавшиеся всадники неслись по льду, как камни с крутой горы. Отряд брызгами разлетелся в разные стороны. В основном половцев и глушить не надо было – кочевники слетали с лошадей, ударялись о деревья, со страшной силой врезались в плетни и застревали в них так, что самим уже не выбраться. А к тем, кто избежал столкновения и барахтался на земле, устремлялись мужики на санях, выбивали из рук сабли, глушили дубинами, вязали веревками. Половцы и опомниться не успели, как все было кончено. Коней аккуратно поднимали на ноги, врагов сваливали кучей у плетня, за которым прежде скрывался Удача с колдуном. – Ты меня не обманул, Мурсула, и я тебя не обману,- заявил богатырь.- Иди на все четыре стороны! – Как же так? – вскинулся Медведь.- А скользь? Пусть заклятие снимет! – А костер? – вскинулись другие мужики.- Что мы, зря костер готовили? – Костер на празднике зажжем,- усмехнулся Удача.- В честь большого замирения… Мурсула, оскальзываясь и падая, побрел в избу Симеона-кудесника, сопровождаемый двумя мужиками. А оклемавшиеся мало-помалу половцы начали наперебой предлагать выкуп за освобождение из плена. Но Удача о выкупе и слушать не хотел, а сразу повел разговор о вечном мире. Сначала – мир, а потом – выкуп. После замирения и торжественных клятв, нерушимых для степняков, собрались на пир у большого костра. Пиво лилось рекой, мяса было вволю – не для всех коней бешеная скачка по скользкой земле прошла гладко. Не было только коварного Мурсулы. – Куда колдун-то делся? – поинтересовался у Удачи Медведь.- Вроде бы он нам не враг теперь. Или опять что злоумышляет? – Известное дело – к варягам ушел,- ответил богатырь.- Волхву нашему поклялся, как у них принято, что вреда деревне и людям чинить не будет, и отбыл. – Так он, стало быть, не врал насчет варягов? – удивился охотник. – Ну, поначалу-то он нас обмануть хотел. Да только Хват его раскусил, – объяснил Удача. – Понял он, что круг скользкой земли ровно вокруг избы Симеона-кудесника лежит. Кривой клен, край Пожарной прогалины, Клеверный родник – за ними скользь кончалась. А от избы волхва до них – одинаковый путь. Стало быть, в центре колдовства не Мурсула был, а Наум – Симеона-то уже два дня как в деревне нет. Ну и посуди: зачем Мурсуле скользь на деревню наводить? Гололед для пешего тяжел, а для конника он – гибель. Колдуна совсем для другого взяли – сонное заклятие прочесть или там туману напустить… А тут – преграда неодолимая. Заподозрили половцы, что ждут их. Оставили колдуна, чтобы с колдовством чужим разобрался, а сами в лес подались – двадцать всадников заметить просто, прятаться надо лучше… – И зачем Мурсула к варягам подался, если он плохого ничего не сделал? – потряс головой Медведь. – Так ведь своих он предал, когда сигнал дал, будто бы скользь ему убрать удалось. Это мы с половцами замирились. А ему того, что он их подманил, кочевники никогда не простят. Одна ему дорога теперь – в варяги… А не обмануть своих прежних хозяев он тоже не мог – я ведь насчет костра не шутил. Правда, обещать ему пришлось, что мы половцев резать не станем. Медведь крякнул, пригладил кудрявые волосы: – Ишь ты! Стало быть, Наум скользь навел? А он каким боком проведал, что половцы напасть собрались? Удача расхохотался: – Ну не то чтобы он проведал… Он бабе одной отношения с мужем хотел сгладить… Да заклинания по малолетству перепутал. А может, напротив, заклинание нужное сказал, а волховство за него в нужную сторону сработало. Ведь мы мира большего достигли, чем хотели… Не только в семьях теперь гладь – с половцами вечный мир! Это уже прямо-таки великая гладь! Думаю, будет с волхвенка толк. Только подрасти да выучиться надо. – А скользь-то, скользь? Как ее убрать? Что ж нам теперь все время, словно пингвинусам, скользить? – Ну, гладь сама пройдет,- успокоил охотника Удача. – Все ж таки молодой еще Наум, силы в заклятиях не набрал. Денек еще скользь продержится. А там сама собой исчезнет. Детишкам-то какая радость! И правда, те полтора дня, что держалось заклятие Наума, дети накатались на санках на полгода вперед – до настоящего зимнего льда. ПУТЬ ЧЕЛОВЕКА Ветер доносил с горных склонов запах первых весенних цветов и сырой земли. Небосвод горел золотисто-алыми красками. Солнце садилось. Черный конь Креатоса мчался между скал, стуча копытами по камням. Гулкое эхо создавало ощущение, будто по ущелью скачет отряд. Но Креатос был один. Впервые за много лет он чувствовал себя свободным, делал то, что хотел. И когда к запаху трав примешался чужеродный, странный запах, эльф придержал коня. Как оказалось, вовремя. На ущелье обрушился гром, и шагах в трех от всадника дорога вздыбилась и закипела. Алые брызги расплавленного камня полетели во все стороны. Эльф едва успел сотворить вокруг себя «кокон хаоса», закручивая и рассеивая осколки камня и раскаленные капли. Впереди зияла раскаленная воронка от удара кумулятивным зарядом. Он прожег тугоплавкий базальт глубже чем на локоть. Против прямого попадания такого мощного оружия не помог бы ни «кокон», ни «зеркало». Но почему стрелявшие промахнулись? Эльф поднял голову и огляделся. Стреляли, конечно, сверху, с плоской скалы, на которую вполне можно взобраться из ущелья. Креатос даже увидел дымящийся ствол реактивной трубы, торчащий из подозрительно пышного для этой почвы куста. Выстрел сорвал со ствола маскировочный покров. Спрыгнув с коня, Креатос в несколько прыжков оказался у скалы, подпрыгнул, дотянулся до первого уступа и полез вверх. Сейчас он был легкой мишенью. Но эльф знал это и был готов к нападению. Никто не напал. На скале был установлен самострел – труба разового действия с кумулятивным зарядом, снабженная тепловизором и датчиком движения. Визор фиксировал цель и снимал самострел с предохранителя. Датчик улавливал движение и активировал запал заряда. Самострел был нацелен с опережением. Если бы Креатос не придержал коня, сейчас он лежал бы на дороге с прожженной грудью. На скальной площадке пахло орками. Запах сильный и явственный, взять след не составило никакого труда. Креатос усмехнулся, проверил снаряжение и помчался за диверсантами. Никто не может безнаказанно разгуливать вокруг Гавани Грез. И покушаться на ее владетеля. Солнце еще не скрылось за горизонтом, а Креатос уже догнал орков. Они поленились отойти далеко, надеясь, что покушение окажется удачным. Поскольку эльф не развоплотился после выстрела – а развоплощение орки почувствовали бы сразу, что бы ни говорили об их толстокожести,- они бежали со всех ног. Но где им было тягаться в скорости с Креатосом? Бой был коротким. Не бой – избиение. Эльф спеленал своих противников волевым оружием, взял контроль над их нервными импульсами, а потом связал сыромятными ремнями. Мало ли что еще может произойти! С орками в поводу Креатос не стал добираться домой ночью. Вернулся к коню и остановился на ночлег рядом с воронкой – прямо в нее он положил своих врагов. Орки в путах тихо подвывали от ужаса. Один самец, две самки. Туго стало у врагов с бойцами. Но это здесь, на западе. Форпост Серебряного Древа едва держится под ударами орд лиходейских тварей… Первые лучи солнца упали на заснеженные вершины гор, и эльф поднял своих пленников, повел их к перевалу. До Гавани Грез и башни Нанэрбот оставалось четверть дневного перехода. Когда эльф миновал перевал, на поясе его потеплел и задрожал хрустальный шар. Креатос взял шар в левую руку, вгляделся в прозрачную глубь. Перед глазами появился образ Линны. Губы ее беззвучно шептали слова заклятия. Зеленые глаза всматривались в такой же, как у Креатоса, шар. Эльф добавил в шар своей силы и сказал: – Я возвращаюсь. Нежное лицо Линны озарилось улыбкой. – Жду тебя. – Рад. – Есть новости? – Есть добыча. – К нам вчера прискакал Хадам. Меня это беспокоит. Креатос помрачнел: – Его учили, что незачем соваться в дом, когда в нем нет хозяина? Он не знал, что я уезжал в Зимнюю Столицу? – Он – герольд короля. – Будь он хоть сам король,- нахмурился эльф. – Не предлагай ему завтрака, пока не прибуду я. Вообще сделай вид, будто его нет в башне. – Я так и делаю,- отозвалась хозяйка Нанэрбота. Креатос приказал коню скакать быстрее. Оркам придется несладко, но ничего, выдержат – твари крепкие, привыкли и не к такому. В конце концов, он их не убил, хотя имел на это полное право. И даже собирается подарить новую судьбу. Участь, которой эти твари явно не заслуживают. Хадам, герольд верховного короля Винда Красивого… Креатос не любил его. Слишком явно читалось сладострастие в его взгляде, когда он пристально рассматривал Линну. Слишком мало понимал он труды владыки Гавани Грез… Хотя был неглуп. Совсем неглуп. В высокие ворота Нанэрбота Креатос влетел галопом. Отпущенные с поводка орки покорно плелись следом! Всем известно, что заплутать во владениях эльфа – гораздо хуже, чем подчиниться его воле. Хадам поджидал владыку Гавани Грез на пороге башни. – Приветствую, герольд,- без тени улыбки бросил Креатос, спрыгивая с коня.- Что нового? – Я прибыл к тебе с повелением от короля,- отозвался Хадам. – С повелением? – поднял брови Креатос. – А с чего вдруг Винд Красивый решил, что может повелевать мной? И присылать тебя, как ты выразился, «с повелением»? Я бы предпочел не видеть тебя в ближайшие сто лет… Впрочем, как и Винда Красивого, несмотря на всю его красоту… И весь его двор. Хадам нахмурился, но остался вежлив: – Решение принял не сам король. Совет. Тебе указано прекратить работу по созданию нового оружия, ибо оно признано слишком опасным. – Что вы можете понимать в опасности моей работы? – Мы знаем, что оно меняет саму структуру вещества. Структуру пространства. Создает невидимые глазу, но страшные и необратимые изменения… – Вот как? – усмехнулся Креатос- Ну и что? – Если хочешь, можешь присоединиться к разработчикам новых бомб Круглого Холма,- невозмутимо продолжил Хадам.- Или возобновить самостоятельную работу по совершенствованию автоматического оружия… – Меня это не прельщает. – Тогда Винд Красивый предлагает тебе возглавить королевскую лабораторию реактивного движения. – Даже так? – хрипло расхохотался Креатос. – Вы готовы пойти и на такие уступки? Спасибо. Но я, пожалуй, откажусь. – Почему? – Потому что я не спрашиваю совета ни у кого. И не люблю тех, кто пытается навязать мне свою волю! На пороге появилась Линна, и эльф сдержал следующую гневную фразу. Он поцеловал прижавшуюся к нему жену, перевел взгляд на отвернувшегося Хадама. – Что-то еще? – спросил владыка Гавани Грез.- Ты не предложишь мне переступить порог? – удивился герольд короля эльфов. – Ты уже пробрался в мой дом ночью, как вор, – хмуро ответил Креатос. – Когда меня не было в башне… – Я пригласила его,- тихо сказала Линна. – Что ж, пусть так,- выдохнул эльф. В глазах его зажглись нехорошие огоньки. – Входи, Хадам. Раздели со мной завтрак. Стол уже был сервирован. Его украшали серебряные тарелки со свежей зеленью, хрустальные кувшины, наполненные ароматным южным вином, маленькие плетеные корзины с пресными хлебцами. Хадам вежливо попробовал каждое блюдо. Но Креатос не задавал ему вопросов, и герольд молчал. С женой владыка Гавани Грез тоже не говорил – обсуждать дела при постороннем не имело смысла. – Вы можете осмотреть Гавань, герольд, – предложил Креатос после завтрака. – А мы с Линной займемся домашними делами. – Я все-таки надеюсь на конструктивный диалог,- склонил голову Хадам. – Хоть вы и выгоняете меня сейчас. Креатос улыбнулся одним уголком рта, взял жену под руку и повел ее в лабораторию. Хадаму не оставалось ничего, кроме как спуститься на набережную. Вид отсюда открывался живописный. – Может быть, не стоит так обращаться с ним? – спросила Линна.- Он – герольд короля… – Может быть, мне отдать им тебя, Нанэрбот, все мои разработки, а самому стать изгнанником? – яростно спросил Креатос. – Или наняться в услужение к оркам? Из-за недальновидной политики короля убит мой отец, погибли два брата… А скольких друзей я лишился! Поднялись только самодовольные павлины вроде Винда… Ему не приходилось умирать… Верховный король! Плюнуть, и только… – Но его власть номинальна. И мы договорились признавать ее. Во имя народа – не во имя Винда. – Пока это не касается меня и моей работы! – воскликнул Креатос. – В ближайшее время я и правда отойду от дел. Но не раньше, чем совершу то, что задумал. Победа близка. Потому что я нашел то, что мне надо. Труды мои завершены. И скоро я покину этот мир. Линна вздрогнула: – Ты серьезно? – Бдения в библиотеке Хенделя не прошли даром. Я нашел недостающее звено. Вычислил необходимые условия. Более того – создал нужный реактив. Атомарный созидатель готов! – И что он может? – осведомилась Линна. – Он может все. Потому что напрямую работает с флуктуационным полем. Может превратить свинец в золото. Может создать небывало мощную бомбу. При необходимости он пожирает само пространство! Но я сотворил его не для этого. А для того, чтобы освободиться от пут этого мира! Стать другим… Преобразовать нашу сущность. – Это необходимо? – Да! – уверенно ответил Креатос- Тысячу раз да… Мы должны измениться сами. Мы должны изменить мир. Так будет! – Я бы не хотела, чтобы мир менялся,- тихо сказала Линна. – Значит, ты не изменишься. Но мир я изменю. Иначе нас рано или поздно сметут орки. Креатос активировал телевизионную установку. Высокий темноволосый эльф рассказывал о ходе боев у Форпоста Серебряного Древа. Кадры хроники показывали белые стены, которые рушились под ударами пробойного огня. В образовавшиеся щели, как муравьи, лезли сотни прикрытых надежными жаропрочными доспехами орков. Их поливали огнем из реактивных труб, но на место поверженных врагов вставали новые. – Их слишком много,- прошептала Линна. – Они слишком быстро размножаются, – сквозь зубы процедил Креатос. – Именно поэтому они рано или поздно победят нас. Наш прогресс шел тысячелетия. Они догонят нас за несколько сотен лет. И мир, каким мы его знали, падет. – Но за нами знания и опыт… – За нами – тысячелетия безделья. Мы всегда знали, что впереди – вечность. Орки отнимут ее у нас. Точнее, отняли бы, если бы я не нанес ответный удар. Мы сметем орков с лица земли. Отправим эльфов к новым берегам. Мир вновь будет яростен и прекрасен, как на заре создания! Линна подняла брови: – Как ты намереваешься это сделать? Одно дело – бомбы, другое – жизнь…- С помощью новых существ,- ответил владыка Гавани Грез. – Они будут жить недолго. Их будет снедать жажда и ярость. И они всегда будут бороться до последнего. – Почему? – Впереди у них будет мрак и смерть. Они не смогут ждать. Так, как мы… Линна протянула изящную руку, проводя по сенсору выключения телевизора. Огромный шар погас, в покое стало немного темнее. – Как смерть может стимулировать развитие? – спросила она.- Смерть лишь отнимает часть памяти, забирает время… Возродившийся должен учиться заново, что-то вспоминать… А им придется возрождаться чаще? Какой в этом прок? Креатос расхохотался: – В этом вся соль! Для них смерть будет значить не то же самое, что для нас. Они будут думать, что смерть забирает навсегда. Во всяком случае, некоторые из них. Им будет некуда отступать. Некуда! Эльфийская владычица вздрогнула и побледнела. – Ты представляешь тот леденящий ужас, ту безмерную тоску, которую будут испытывать эти существа? Или ты отнимешь у них жажду жизни? – Конечно же нет! Они будут стремиться жить вечно. Но не будут твердо уверены в такой возможности. Потому что их души не будут связаны, подобно нашим, с этим миром. Они будут уходить прочь. В другие вселенные. В другие миры. И никто из нас не узнает о них до разрушения мира. Линна вспыхнула. Она с трудом удерживалась от желания ударить мужа. – Такой ужас мог придумать только орк! – Такое придумают орки, через пару сотен лет, если мы не опередим их,- скрипнув зубами, ответил Креатос. – И мера мук придуманных ими существ превысит наше разумение. У меня, как и у многих, нет выбора. Или я поступлю плохо, чтобы в дальнейшем стало лучше, или кто-то еще сотворит нечто гораздо более чудовищное. – Как ты будешь жить дальше после того, как эти существа появятся? – тихо спросила Линна. – Как ты сможешь смотреть на них? – Убедившись, что все идет по плану, я уйду из этого мира,- ответил Креатос. – Сам стану таким же существом. Ведь на самом деле смерть не будет ужасом или наказанием. Она станет тем путем, который даст миру новую, бесконечно многообразную жизнь. Владычица Гавани Грез сложила тонкие руки на груди, подошла к окну, вгляделась в синюю морскую даль: – Будет ли эта жизнь лучше? – Она будет другой, и этим все сказано! – воскликнул эльф.- Наша душа – частица жизни моря и рек, земли и воздуха. Если мы умираем, наше бытие продолжается так же, как и бытие этого мира. И только после гибели мира, когда первичное флуктуационное поле будет видоизменено, изменимся и мы. Но я хочу, чтобы мы уже сейчас могли проникнуть в другие миры. Стали более могучими, более великими, чем мы есть! Пусть и необратимо изменившись. А измениться мы можем только под действием реальной угрозы. Использовав все возможности. – Ты веришь в это? – Не просто верю – знаю! Все рассчитано. Смертные размножатся быстро и распространятся по земле со скоростью пожара. Они опрокинут наших врагов. Они забудут нас. Но они станут лучше. У них не останется выбора! Эльф резко повернулся и вышел. Его путь лежал в подземелье – к пленным оркам. Самец, завидев Креатоса, вцепился в решетку. Видно, решил в последний раз попытаться помериться с эльфом силами. Самки забились в угол. – Чего вам не хватало? – равнодушно спросил Креатос своих врагов.- Зачем вы пришли сюда? – Мы хотели твоей смерти, – ответил самец. – Чем я вам помешал? – Ты живешь на земле, которая могла бы стать нашей,- ответил самец. – Да, ты прав, – усмехнулся эльф. – Это веская причина. Как тебя зовут? – Канин, – ответил орк. – А твоих подруг? – Они не подруги. Солдаты,- ответил орк. – И все же? – Хадда,- отозвалась одна из самок. – Шева,- сказала другая. Креатос усмехнулся:- Вы боитесь? – Нет,- прошипел Канин. – Да,- через силу, под пристальным взглядом эльфа ответили самки. – Скоро вы не будете бояться, – пообещал эльф.- Осталось несколько часов. Я только зайду в свою лабораторию… Обратно эльф вернулся с большой серебряной чашей и маленьким кубком. – Вы выпьете это, и я вас отпущу,- заявил он. Канин вскинулся: – Я не возьму ничего из рук своего врага. Ты хочешь обречь нас на вечные муки! Креатос улыбнулся: – Скажи, орк, что мешает мне просто влить этот напиток тебе в пасть? Или пустить в эту камеру газ с тем же веществом? Сделать тебе укол, в конце концов? Это действеннее. Но я надеюсь на сотрудничество. Я хочу исключить вас из состава своих врагов. К востоку от Гавани Грез, прикрытая со всех сторон горами, лежит плодородная долина между двумя реками. Она не населена. Вы будете жить там и не вернетесь к моим врагам. Канин взглянул на эльфа с подозрением. – С чего бы такая забота о враге? – спросил он. – Ведь мы оттуда выберемся… – О да, рано или поздно выберетесь,- ответил Креатос. – Да не одни… Может быть, вы даже завоюете мир… Но тем не менее я не убиваю вас, не лишаю сущности. Пейте! Шева подошла к решетке и первой приняла кубок из рук эльфа. Следом вино выпила Хадда. – Самки свободны,- объявил Креатос. – Как видишь, с ними ничего не случилось. – Эльфийские снадобья действуют медленно… – И действие их необратимо,- кивнул Креатос. – К тому же у меня есть не только это снадобье… Есть кое-что и похуже… Канин дрогнул и пригубил вино. – Вот и все,- удовлетворенно улыбнулся Креатос. – Теперь вы отправитесь в долину Люд – ту землю, что я обещал вашему народу. – Нашему народу? – изумился Канин. – Да… – задумался о своем владыка Гавани Грез.- Вас, правда, только трое… И плохо будет, если новым жителям долины не достанется ничего от эльфов прямо сейчас… Креатос стремительно повернулся и вышел из подземелья. – Он обманул нас,- заявил Канин.- Он издевается над нами… Тем временем эльф поднялся в главный покой, где Линна беседовала с Хадамом, вернувшимся с прогулки. – Предложи нашему гостю кубок примирения, – заявил Креатос с порога. Линна потянулась к хрустальному кувшину, но муж вручил ей серебряный кубок: – Такому случаю подобает другое вино! Хадам пригубил напиток. Вкус вина не показался ему странным, но он все же подозрительно покосился на хозяина. – Уж не думаешь ли ты, что я хочу тебя отравить? – расхохотался Креатос- Ты не развоплотишься! Я всего лишь беру тебя в плен, Хадам! И дам тебе хорошую жену взамен той, на которую ты столь вожделенно смотришь! Вино не отравлено – в нем содержится раствор атомарных созидателей! Они изменят тебя, но изменения пойдут на пользу. Герольд короля помрачнел: – Что ты плетешь, Креатос? Да и вообще, уверен ли ты в своих силах, чтобы грозить мне? – Уверен,- отозвался владыка Гавани Грез.- Теперь ты будешь жить в долине Люд. И забудешь о многом. Но все светлое, что было у тебя в душе, останется. И ты дашь своим детям не только неистовство, но и мудрость! – Я не понимаю тебя,- тихо сказала Линна. – По сути эльфы и орки похожи,- продолжал рассуждать Креатос. – Мне ничего не стоило подкорректировать ДНК. Сделать гены совместимыми. Ввести в клетки программу старения. Ускорить функцию размножения. Труднее было сделать так, чтобы смерть уводила нас прочь от этого мира. Чтобы эльф или орк не возрождался среди своих родичей с некоторыми знаниями о прошлом, а уходил навсегда… В неизведанные дали… Хадам попытался встать, но ноги отказались повиноваться ему. Он хотел что-то сказать, но язык отнялся. Эльф в последний раз взглянул на Линну, прожег взглядом Креатоса и закрыл глаза. Наутро владыка Гавани Грез вывел четырех слабых, пошатывающихся существ за кольцо гор и указал им на цветущую долину меж двумя реками. – Здесь, в тайной долине Люд, будете плодиться и размножаться, станете сильны и могучи: И назовут вас – люди, и будут подвластны вам зверь и. птица, и вы сметете с лица земли эльфов и орков, и памяти об этих расах не останется. Совсем немного времени пройдет, но в полной мере познаете вы добро и зло! Однако помните о смерти! Вернувшись в Нанэрбот, Креатос заявил плачущей жене: – Осталось каких-то триста лет. Может быть, пятьсот, или тысяча, ибо они могут воевать и между собой. Совсем мало… Потом ты уйдешь за море. А я соединюсь со своим народом. Следующие три дня эльф жег бумаги, уничтожал блоки памяти вычислительных машин и биохимические реактивы, установки по коррекции молекул ДНК и кварковые генераторы. Труд его жизни был завершен. Андрей Егоров САМЫЙ СТРАШНЫЙ ЗВЕРЬ Из всех тварей, каких только можно встретить на земле, Огнор был самой страшной и мерзкой зверюгой. Зловонное дыхание со свистом вырывалось из его широченной глотки (при желании он мог бы проглотить бочонок светлого эля). Могучие руки покрывала рыжая щетина и многочисленные бородавки. Шишковатый череп сидел на короткой шее и походил на котел для варки мяса. Тело Огнора представляло собой совершенный механизм для убийства – переплетения тугих мышц, удлиненные колени и локти, и когти, такие острые, что могут располосовать даже металл. Он привык к тому, что внушает ужас и отвращение любому живому существу, и бывал очень доволен собой, когда ему удавалось обратить в бегство одним только утробным ворчанием крупных хищников: стаи свирепых волколаков, полчища ядовитых виверн, косматых и могучих нимерийских львов. Все они бежали при виде Огнора, и его сердце учащенно билось от гордости. Сейчас он таился в густом кустарнике, наблюдая за человеческой деревней. Люди его не замечали. Все они были заняты повседневными делами. Заготавливали дрова, точили ножи, многие смолили факелы. И даже часовой на смотровой башенке, вместо того, чтобы следить за тем, что происходит вокруг, выстругивал деревяшку. С наступлением ночи Огнор собирался наведаться в деревню: ворваться в один из домов, убить всех, кого он там застанет, и запастись свежим человеческим мясом. Больше всего Огнору нравились дети. Их мягкая плоть казалась ему сладкой, как цветочный нектар. Если повезет, то жители деревни спохватятся, когда он будет уже очень далеко. Уйдет с добычей на новые места. Туда, где им его не достать. Нужно только выбрать дом, где больше детей. Побольше этих маленьких, сладких созданий. И потом, когда все закончится, бежать, бежать подальше… Человек не действует одной только силой, он способен на уловки, какие не придут в голову ни одному зверю. Человек злопамятен и беспощаден к врагам своего гнезда. Однажды Огнор едва не попался. Он совершил ошибку, случайно оставил в живых отца украденной им девочки, и тот, проявив завидное упорство, преследовал его многие и многие мили, вместе с другими охотниками. Тогда Огнору удалось спастись только чудом. Этот урок он усвоил навсегда. Забирая детей, нужно уничтожать все гнездо. Другие люди не станут проявлять такое упорство, и рисковать своей жизнью ради мести. Мстить люди могут только за членов своего гнезда. Вот тогда они становятся по-настоящему изобретательны и упорны. На эту деревеньку, заброшенную в степях, Огнор набрел случайно. Он уже много дней шел на восток, намереваясь вернуться в те места, где бывал раньше и неплохо поживился. Он совсем немного отклонился в сторону от основного маршрута, и вдруг почувствовал острый запах человека. Сначала он не мог поверить в свою удачу. Раньше в этих местах не было никаких человеческих поселений. И вдруг – целая деревня. Должно быть, пока он отсутствовал, какое-то кочевое племя решило осесть в этих степях, изобилующих дичью. Ограду деревни люди построили из высоких шестов и по какой-то варварской традиции насадили на шесты головы всевозможного зверья. Зубастые пасти, оскаленные в предсмертной агонии, наверное, напоминали людям о славной охоте. За долгие годы Огнор успел побывать в самых разных краях, везде люди молились богам и следовали определенным традициям. На юге племена, к примеру, украшали собственные жилища черепами умерших родственников. А на севере вокруг деревни насыпали рыбью чешую. Поэтому колья со звериными головами его никак не тронули. Огнор сидел и, наблюдая за деревней, дожидался наступления сумерек. Его внимание привлек один из домов, расположенный в западной части поселения. На крыльцо выбежал пухлощекий мальчуган, он что-то кричал отцу, смолившему факелы. Потом появилась мать, она держала на руках белокурую девочку и гладила ее по голове. Малышка тыкала пальчиком в сторону кустарника, словно знала, что там таится смертельно опасный зверь. Тот зверь, что придет ночью, чтобы забрать их жизни… Серые тучи скрыли полную Луну. Над деревней сгустился сумрак. Огнор раздвинул ветки, и медленно побрел к домам. Его широкий силуэт казался частью сумрака, сливался с ночью, как сливается с ночью хищник, что выходит на охоту по ночам. Левый глаз зверя посверкивал в темноте кроваво-красным, правый скрывало набрякшее, тяжелое веко. Ноздри шумно раздувались. Огнор вдыхал запах людей, так же как затем будет вдыхать их страх. От предвкушения кровавых убийств в животе разлилась сладостная истома, язык заколотился в глотке, как змея в мешке. Огнор миновал смотрового (растяпа дремал, привалившись), опустился на четвереньки и пополз вдоль домов, вглядываясь в светящийся четырехугольник окна. Он вполз на крыльцо и тронул дверь. Не заперто. Створка двери открылась со слабым скрипом, явив Огнору поистине идиллическую картину. Женщина сидела у стола и держала на коленях вязание. Мужчина качал колыбель с малышкой. Мальчишка спал на лавке, накрытый шерстяным одеялом. Обыкновенно его появление вызывало переполох. Огнор ожидал, что именно так все будет и в этот раз. Но ошибся. При виде чудовищного незнакомца люди не стали метаться и кричать. Мужчина улыбнулся, словно перед ним стоял не зверь, а долгожданный гость. Женщина отложила вязание и позвала: – Аксель, посмотри, кто к нам пришел… Мальчишка приподнял голову и уставился на Огнора со странным видом. В глазах его светилось любопытство. Тут зверь вспомнил, что должен спешить. Когда поднимется шум, на помощь жертвам поспешат односельчане. К тому времени он должен быть далеко. Огнор ринулся вперед и полоснул женщину по горлу острыми когтями. Стул опрокинулся, и ее тело рухнуло на пол. Отделенная от туловища голова покатилась и застыла в углу, глядя на убийцу широко открытыми голубыми глазами. Мужчина попытался что-то сказать, но Огнор свалил его мощным ударом в подбородок. Послышался хруст, какой бывает, когда ломаются шейные позвонки, и мужчина рухнул возле колыбели своей дочери. Зверь потянулся, собираясь схватить девочку, но та вдруг прыгнула из колыбели ему навстречу и впилась зубами в плечо. От неожиданной боли Огнор закричал. Маленькая чертовка присосалась к шее, как пиявка, и быстро работала челюстями, все глубже вгрызаясь в плоть. Отрывая от себя ее цепкие пальчики, Огнор краем глаза увидел, как метнулся с лавки мальчишка. В лице его не осталось ничего человеческого. Набрякшее, отечное личико растянулось в дьявольской усмешке, складки кожи болтались под подбородком, оскаленный в гримасе тонкогубый рот кривился. А на полу шевелилась, искала свою голову женщина. Тело ее поползло, опираясь на руки, к Огнору. Мальчишка вонзил зубы в ногу убийцы, впитывал кровь и содрогался от плотоядного наслаждения. Огнору наконец удалось оторвать от себя девчонку. Она громко чавкала, а кровь текла по подбородку, падала на дощатый пол тяжелыми красными каплями. Зверь швырнул девчонку о стену. Развернулся, пнул маленького вурдалака, грызущего его ногу, увернулся от пятерни безголовой женщины и выскочил из дома… Ночь пылала сотнями огней. Вся деревня собралась вокруг дома, в который забрался зверь. «Люди» держали над головой факелы, которые смолили весь день. Их бледные лица напоминали оплывшие восковые маски. Черные, как ночь, глаза горели вожделением. Страшные твари облизывались, проводили синеватыми языками по бескровным губам. «Кто вы такие?» – хотел крикнуть Огнор, но его сковал такой дикий ужас, что он не мог даже рта раскрыть, только стоял и глядел на чудовищных жителей деревни, не зная, что предпринять. Зловонное дыхание вырывалось из его широченной глотки. Кто он перед этими страшными созданиями, заманившими его в ловушку?! Они все, как один, двинулись вперед, сжимая вокруг него кольцо. Позади заскрипела дверь, открываемая маленькой ручкой. Огнор закричал и бросился на них, полосуя когтями направо и налево, всех без разбору. Впрочем, его острые когти не могли их остановить. Они набросились на него все вместе, навалились тяжелой кучей, вгрызаясь в руки, ноги, живот и лицо. Так закрывается чашечка хищного цветка, когда насекомое оказывается внутри… Голова Огнора торчала, насаженная на один из высоких шестов ограды. Неправильный, шишковатый череп напоминал жителям деревни пиршество, продолжавшееся все полнолуние. Торжество, устроенное по поводу поимки очередного зверя, завершилось только с рассветом. Человеческий запах гнал к деревне сотни и сотни жестоких убийц, рыщущих в степях. Порой эти создания выглядели просто ужасно, как настоящие порождения тьмы, но, по счастью, все до единого были съедобны. БОЕВОЙ КОНЬ АЛЬФРЕДА МЕННИНГА Когда Альфреду Меннингу, рыцарю и дворянину, достался говорящий конь, он поначалу очень обрадовался. Еще бы – такая диковинка. Но уже к вечеру того же дня Альфред Меннинг всерьез подумывал о том, чтобы как можно скорее избавиться от волшебной животины. А все потому, что конь болтал без умолку. И ладно бы рассказывал что-нибудь интересное. Но нет. Вместо сказаний о дальних странах, где ему довелось побывать, могущественных ведьмах и чародеях, конь только и делал, что ругал своих прежних хозяев. Один, видите ли, был нищ и кормил его гнилым овсом. Другой заставлял таскать на спине мешки с зерном, как будто он сельская лошадь, а не конь благородных кровей. Третий и вовсе относился к нему «не по-товарищески», и заставлял каждый божий день отправляться в какие-то неважные путешествия вместо того, чтобы дать коню насладиться общением с гнедыми кобылицами из городских конюшен. – Да заткнешься ты когда-нибудь?! – не выдержал, в конце концов, Меннинг. – Нельзя же все время так тараторить! У меня уже голова раскалывается! – Ах, ты так! – обиделся конь, и после, действительно, некоторое время шел, сохраняя молчание, но как только Меннинг попытался перевести его на рысь, язвительно заметил: – Под хамами быстро не бегаю! Интересно, о чем ты думал, когда покупал меня в собственность, что я буду молчалив, как твой покойный дедушка?! Не так я воспитан, чтобы возить всякую ругачую сволочь! Упрашивать собственного коня прибавить шагу или даже выяснять, почему он решил, что его покойный дедушка был человеком молчаливым, показалось Альфреду Меннингу крайне унизительным занятием, поэтому он всадил шпоры в округлые бока и прикрикнул на упрямца: – А ну вперед! Я с тобой шутки шутить не намерен, глупая скотина! – Ой-ой-йо… – взвыл конь, – ты что это, совсем озверел?! Ты мне только что напомнил одного из моих прежних хозяев – Ойрика по кличке Толстая Морда. Негодяй только и делал, что угрожал мне. Видите ли он отходит меня кнутом, если я не буду гнать, будто мне шлея под хвост попала. – Ага, я что-то вроде этого толстомордого, – проворчал Меннинг. – И кнута ты у меня дождешься. – Оно и видно, что вроде него, – не замедлил откликнуться конь, – только морда у тебя тощая, зато характер на редкость сволочной. Совсем как у Ойрика. – Слушай ты, – начал звереть Альфред, – уже скоро ночь, я хочу еще до наступления сумерек добраться до постоялого двора. Если не доберусь – кнут тебе обеспечен! Я слов на ветер не бросаю. – А по виду – бросаешь. – Не бросаю! – Бросаешь! – Нет! – Да! – Нет! – Да! – Нет! – А давай, хозяин в поле заночуем, – вдруг предложил конь, – сам подумай, не буду же я, из-за какой-то тупой прихоти нестись галопом да еще по такой холмистой местности. Вспотею весь, еще простужусь, осипну, говорить не смогу! – Если будет нужно, ты у меня в карьер побежишь! – пообещал Меннинг. – Ты со мной лучше не связывайся, жеребчик, давай-ка быстро переходи на рысь! – А ты и вправду жестокий человек, – конь с осуждением покосился на хозяина: – Ну, ничего, я тебе перевоспитаю, не таких норовистых приучали над седлом ходить! – Чего?! – Альфреду Меннингу показалось, что он ослышался. От возмущения он даже дар речи потерял на время: – А ну молчать, животное, – вспылил он, покраснев до самой макушки, – когда с человеком разговариваешь! – Та-а-ак, а вот это уже интересно, – протянул конь, – вот мы значит как. А ты у нас значит лошафоб заядлый? Не знал… Не знал… – Чего?! – рявкнул Меннинг. – Ты – лошафоб, – констатировал конь, – такой негодяй убежденный, который лошадей недолюбливает. Скажи-ка, хозяин, вот ты, наверное, считаешь, что человек – венец творения, высшее существо, и что все лошади без исключения должны ему беспрекословно подчиняться? И даже самые интеллектуально развитые особи должны позволять ему укладывать на них тяжелую ношу. – Да! – подтвердил Меннинг. – Должны?! – А вот ты сам-то, между прочим, уверен, что у тебя в родне ни одной лошади не было? – продолжал как ни в чем ни бывало конь. – Почем ты знаешь, может твоя прабабка… – А ну молчать! – от ярости у Альфреда Меннинга потемнело в глазах – такого оскорбления он не спустил бы никому. – Переходи на рысь, животное, – и заткнись наконец, а не то, видит бог, я тебя так кнутом отхожу, что от твоей шкуры ничего не останется. – И не подумаю я молчать в ответ на твои жестокие угрозы! Молчать я буду, ишь чего он удумал, под всяким лошафобом. Нет у тебя прав костерить меня почем зря, хоть ты меня и купил. Я все равно – свободный лошак единого лошадиного братства. – Ах, так, ну-у ладно, свободный лоша-ак, – угрожающе протянул Альфред Меннинг и всадил шпоры в конские бока еще яростнее чем прежде. – Давай, мучь меня, мучь, – откликнулся конь, – не думал я, что на этот раз мне так не повезет с хозяином. Выглядишь ты на первый взгляд вполне сносно, хотя и тощий, конечно, как жердина. А на поверку вон оно как. Жестокий лошафоб, человек бездушный, с очерствелым сердцем и плесневелым мозгом. Кнутом он меня отходит. У тебя, небось, руки по локоть в лошадиной крови. Сознайся. Ну, что же, я всегда был мучеником, я терпеливо буду сносить все муки ради утверждения собственной правоты! Ради всех убитых и заезженных тобой до смерти представителей моего народа! – Тут конь горделиво вскинул голову и остановился вовсе. Всадник задохнулся от возмущения и ткнул его в загривок: – Но, но пошел! – А будешь драться – понесу! – пообещал конь и сердито фыркнул. – Вперед, вперед! – запрыгал на спине своенравного животного Альфред Меннинг. – Нет! – твердо сказал конь и, наконец, замолчал… С места он больше не тронулся. Что только не предпринимал его хозяин, чтобы сдвинуть жеребца с места. Всаживал шпоры в бока, дергал за гриву, опять прыгал на спине, слез на землю и тянул за повод, забрался обратно в седло и упрашивал жеребца идти дальше ласковыми словами, ругался… Решительно все было бесполезно. Упрямый конь стоял как вкопанный… Темнело. Вокруг расползлись сумеречные тени. В лиловое небо выплыл желтый полукруг месяца. Дорога, ведущая по склону холма, становилась все менее и менее заметной. Альфред Меннинг приуныл. И дернул же его черт купить этого говорящего жеребца. Нет бы, взять самое обыкновенное животное. А он решил покрасоваться. Думал, что рыцарь на волшебном скакуне будет привлекать всеобщее внимание. Дамы будут махать ему вслед кружевными платочками. А рыцари завистливо хмуриться и тоскливо поглядывать на своих тупых, неразговорчивых лошадей. На поверху, все оказалось куда как прозаичнее. Дамы и рыцари мирно почивают в своих домах, а он застрял в этих проклятых холмах между Татхемом и Танжером. Похоже, придется ему здесь ночевать. Словно прочитав его мысли, конь хмыкнул: – Эй, ты, чего сидишь-то? Слезай! Спать пора. Темно уже совсем. А в темноте и рыбки, и птички спят. И лошади, между прочим, тоже. Или ты хочешь, чтобы я вместе с тобой на бок завалился? «Ох, и правда, отходить бы его кнутом, – мечтательно подумал Меннинг, – вот было бы удовольствие. Посмотрел бы я тогда, как он заговорил! Небось, умолял бы меня простить его за наглость». – Мда, местечко для ночлега, конечно, ты выбрал не самое подходящее, – заметил конь, оглядываясь кругом. – Я выбрал?! – задохнулся от возмущения Меннинг. – Чего бы тебе, хозяин, не отъехать, скажем, во-он к той рощице? Там и травка, кажется, посвежее… Поели бы свежей травки, а, хозяин?! – Конь заржал, прядя ушами – всем своим видом он выражал бурное веселье. «Издевается», – понял Меннинг, но на дороге оставаться не хотелось – еще переедут ночью телегой, он дернул коня за повод и повел его к роще. – Давно бы так, а то молчи – ничего не говори, тупое животное. Ты ко мне по-человечески, а я к тебе по-нашему, по-лошадиному. Можешь, ведь, быть хорошим парнем, когда заставят. Всадник в ответ промолчал, хотя на языке так и крутились самые разнообразные ругательства. – Чего молчишь-то? Обиделся на меня что ли? Зря ты это. Я, ведь, только стараюсь тебя убедить, что мы, лошади, тоже любим, когда с нами по-хорошему. А ты там раскричался, раскомандовался, понимаешь. Я хозяин, а ты моя собственность! Нельзя так, нехорошо… О, пришли. Да, вот тут травка сочная. О, отличная травка… Просто отличная. Попробуй. Не хочешь?! А что так?! – конь противно заржал, продолжая издеваться. Альфред Меннинг спешился. Вглядываясь в оскаленную морду, он думал о том, как приедет в Танжер и продаст эту тупую скотину в ближайшую мясную лавку. Продаст за пару медяков, только чтобы его поскорее разделали, зажарили и подали на стол. То-то он заверещит не своим голосом, когда узнает, что его ожидает, то-то затараторит. Денег, конечно, жалко, но честь дороже. Негоже дворянину оставаться в долгу у какой-то там говорящей лошади. – Чего это у тебя лицо такое зверское стало, ась?! – конь даже траву жевать перестал. – Ты что, задумал что-то нехорошее, а, хозяин?! – Нет! – буркнул Меннинг и улегся в траву. – А кто сумки с меня снимать будет?! Самому-то удобно, поди, а мне каково с сумками на горбу травку жевать?! – услышал он немедленно. – Что за эгоист, нет, вы только поглядите на него, и еще делает вид, что его это не касается. – Ладно, – Альфред поднялся на ноги и принялся откручивать седельные сумки. Затем кинул поклажу в траву. – Так лучше?! – Несомненно, – с достоинством заметил конь. – И ничего на меня так поглядывать исподлобья. У меня от таких взглядов мурашки по шкуре. Будешь так на меня смотреть – сбегу от тебя и все дела. Меня к себе любой рад будет принять, потому что я экземпляр уникальный. – Ладно, – повторил Меннинг, представляя, как обрадуется мясник, когда он сдаст этот уникальный экземпляр ему за бесценок. Ночевать под открытым небом Альфреду было не впервой, но сейчас почему-то ему было ужасно неудобно. В спину упирались жесткие кочки, по ногам ползали какие-то букашки и еще налетели комары и все время жужжали, мешая заснуть… Альфред Меннинг проснулся оттого, что ему привиделся страшный сон, будто разговорчивый конь узнал о планах хозяина и собирается его прикончить. Вот конь достал меч и ножен и, сжимая рукоять копытами, приставил острое лезвие к горлу спящего. Рыцарь открыл глаза и едва не вскрикнул от неожиданности. В упор на него смотрело чумазое, перекошенное злобой лицо. В руке неизвестный держал длинный нож. Острая сталь застыла под подбородком дворянина. Стараясь не шевелиться, Меннинг сглотнул. – Шо парень, пожил свое! – прошипел разбойник и коснулся лезвием беззащитного горла Меннинга. От этого прикосновения дворянин вздрогнул. Три других разбойника копались в его вещах, доставали из седельных сумок тряпки, провизию и разные безделушки, которые он купил на базаре Татхема для красотки Дженни. Конь стоял, не двигаясь, молчал, только испуганно таращился на хозяина. – Проклятье, да тут одно барахло, – выдохнул другой, – что-то последнее время не везет нам с добычей. Ну хватит уже. Режь ему глотку, Жаба! Альфред Меннинг зажмурился. В его голове пронеслись за единое мгновение тысячи мыслей. Что не успел получить новые сапоги у скорняка, хотя заказ уже оплачен, что Дженни решит, будто он ее обманул и остался в Татхеме у какой-нибудь своей подружки, что меч с пояса бесследно исчез, и что во всем виноват проклятая говорящая скотина, которая, похоже, приносит несчастье… – Эй-эй-эй, погодите-ка, – протянул конь, и разбойники как по команде обернулись. – Не понял! – рявкнул один из них. – Это шо такое?! – Это ничего, что ты такой непонятливый?! Я тебе поясню. Это я с вами разговариваю, – конь покивал, чтобы разбойникам окончательно стало понятно, что это именно он, а не кто-нибудь другой беседует с ними. – Ух ты, говорящая лошадь! – протянул Жаба, те отнимая ножа от горла Альфреда Меннинга. – Слыхал я как-то раз про такую диковину. Не думал, шо мне когда доведется ее увидеть. – Вот видишь, как тебе повезло, – возвестил конь, – а ты, верно, думал, что вся твоя жизнь – сплошные несчастья и разочарования. Так стоит ли в такой славный день, когда ты, наконец, увидел кое-что стоящее, лишать кого-то жизни… – Не знаю… – выдавил Жаба. – А я знаю, не стоит, – конь подошел ближе к лежащему на земле Альфреду Меннингу, и к застывшему над ним разбойнику с ножом: – Вы только поглядите на этого типа, – он кивнул на своего хозяина. – Вы, наверное, думаете, что он хороший человек. Я вас разочарую. Это жестокосердный, гадкий монстр. Еще недавно он угрожал отходить меня кнутом. И за что. За то, что я не соглашался по его указки нестись галопом в горку, потому что ему, дескать, нужно было поспеть к постоялому двору к ночи. Помимо всего прочего, он отъявленный лошафоб. Короче говоря, этот дворянин – вовсе не душка, а такой же отвратительный урод, как вы. «Ну, все, – подумал Меннинг, – сейчас мне перережут горло. Насладился-таки триумфом красноречия напоследок, подлая животина»… Все произошло с такой скоростью, что Альфред Меннинг даже ничего понять не успел. Конь вдруг ударил разбойника с ножом копытом передней ноги в голову, потом прыгнул в сторону, развернулся и лягнул одновременно двух других, так что они взвились в воздух и улетели на добрых двадцать шагов. А последнему говорливый жеребец впился зубами в плечо. – А-а-а-а! – закричал тот, стараясь оторвать от себя волшебное животное. Конь разжал челюсти, и разбойник поспешил прочь, на ходу выкрикивая грязные ругательства. Меннинг схватился за горло, опасаясь, что оно перерезано, но лезвие ножа, к счастью, оставило на коже лишь неглубокий порез. – Ну что, хозяин, живой?! – поинтересовался конь, он приблизился и склонил голову. – Жи… живой, – выдавил рыцарь, еще не пришедший в себя после чудесного спасения. – Вот и славно, – кивнул конь, – как я их раскидал. Здорово, а?! – Д-да, неплохо, а где ты так… где ты?… – Где я так драться научился?! Ну, я же боевой конь. Я разве тебе не говорил, хозяин? Помнится, мы здорово повоевали в свое время с сэром Геральдом, пока он не наполнился гордыней по самое горло и не стал присваивать все наши победы себе, жалкий червяк – хвастунишка. Пришлось мне его сбросить в яму с нечистотами. То-то смеху было… – Фуф, – Меннинг поднялся на ноги и поднял с земли меч. Разбойники вытащили у него оружие, пока он спал. – Ну и крепкий у тебя сон, хозяин, – заметил конь, – я еще подумал, как этот тощий в сущности человек может так громко храпеть. Не иначе, как совесть у него чиста. Или он очень хорош в деле владения мечом, раз совсем не боится созвать на свой храп всех окрестных разбойников. Поскольку в этот раз он оказался не на высоте, а конь спас ему жизнь, Альфред Меннинг решил промолчать. Не рассказывать же сейчас коню, что он и впрямь искусный фехтовальщик и если бы у него была возможность проявить себя, то он показал бы мерзавцам, на что способен потомственный дворянин… Солнце показалось из-за холма, осветив рощу и ленту дороги, взбирающуюся на холм, яркими лучами. Начинался новый день. Меннинг сложил разбросанные вещи в седельные сумки, привесил меч к луке и забрался в седло. Он благодарно потрепал коня по уху. – Спасибо тебе, дружище! – А вот этого не надо! – конь раздраженно затряс головой. – Уши мои не трогай. Не люблю! Понял? – Хорошо, не буду, – согласился всадник, – ну, поехали что ли?! – Поехали, – откликнулся конь и сразу припустил рысью. – Когда я отдохнувший или после хорошей драки, то бегать могу сколько угодно, и без всякого принуждения. Понимаешь меня? – Понимаю, – подтвердил Меннинг, – ты со мной по-человечески, и я с тобой по-лошадиному. – Во, действительно, понял, – обрадовался конь, – но можно, кстати, и наоборот… Я с тобой по-лошадиному, а ты со мной по-человечески. Ага? – Ага, – откликнулся всадник. – Слышь, хозяин, я тебя спросить хотел? – обратился жеребец к Альфреду Меннингу, когда они уже были по другую сторону холма. – Ты это, ну… на меня больше не обижаешься за вчерашнее, ладно? Вот, все говорят, что иногда бываю невыносимый. Это неправда, конечно, жуткая. Вранье, попросту говоря. Но мало ли что. Ты мог меня неправильно понять, или еще что-нибудь… – Я не обижаюсь, – ответил Меннинг. – И продавать меня не будешь? – Нет! И даже больше того. Когда приедем на постоялый двор, получишь ведро овса… – И только-то? А выпить чего? – Конь перешел на галоп. – Я, знаешь ли, очень пристрастился к спиртному, когда жил у Арчибальда Харварда. Окружающие называли его пропойцей, а, по-моему, он был очень веселым и душевным человеком. К сожалению, потом он пропил и титул, и родовое поместье, ну и меня, конечно, в придачу. Но надо отдать ему должное – меня он пропил в последнюю очередь. – Ну, хорошо, получишь светлого эля, – пообещал Альфред Меннинг, представляя, как будут удивлены конюшие… – Светлого э-э-эля? – протянул конь. – Я, знаешь ли, вино все как-то больше употребляю. От эля у меня изжога. А вино полезно для лошадиного кровообращения. – Ну, хорошо, будет тебе вино. – Хозяин, – конь покашлял, – а не мог бы ты для меня тогда еще подыскать парочку породистых кобылок? Мне хватило бы одной ночи с красотками наедине, чтобы потом в течение целой недели чувствовать себя превосходно… А то вино и без кобылок. Ну, ты меня, наверное, понимаешь… – Ладно, – Меннинг потрепал коня по шее, помня о том, что уши он просил не трогать, – сделаю все, что от меня зависит. Получишь кобылок! – Он хмыкнул. После этого обещания конь ненадолго умолк. – Хозяин?! – прервал он молчание. – Ну, что тебе?! – начиная раздражаться, проговорил Меннинг. – А ты не злись, не злись… Я вот тут думаю о новом седле… Это уж больно натирает спину. – Ладно! – сказал Меннинг. – Будет! – А остальное, ну там повод, удила… – Хорошо… – Видел однажды лошадку, а на ней такая бархатная попона… – Да! – буркнул Меннинг. Тишина и на этот раз длилась недолго. – Как ты думаешь, хозяин, нет ли на постоялом дворе брадобрея, мне кажется, я так сильно оброс, неплохо бы мне сделать какую-нибудь модную прическу, завить в гриву синие ленточки, какие-нибудь красивые веревочки подвязать. Ну, ты же понимаешь?! Я, ведь, настоящий боевой конь! – Нет! – отрезал Меннинг, пребывая в сильнейшем раздражении. – И вообще, я только что подумал. Не будет тебе нового седла, вина, светлого эля, попоны и кобылок. Получишь овса – и будешь спать в стойле, как все нормальные лошади. Понятно? – Поня-а-атно, – протянул конь, – вот она человеческая благодарность. Я, значит, спасай его жалкую жизнь – рискуй собственной драгоценной шкурой. А он вон как себя ведет. Ну что же, не сказал бы, что я сильно удивлен, ничего другого от вашей породы ожидать не приходится. Все вы – проклятые лошафобы. Дмитрий Казаков КОРОНАЦИЯ Нет четкой грани между богами и людьми: одни переходят в других. Фрэнк Херберт Наступило утро. Солнце, желтенькое, словно вымытый лимон, вынырнуло из сине-зеленой пучины моря на востоке, и замерло в бирюзе неба, словно спрашивая: рады ли мне? Золоченые львы на Приморских воротах гордо оскалили пасти, приветствуя светило, и блики гуляли по острым клыкам. За воротами просыпался Терсис, город Тысячи домов, известный на всех берегах великого моря. Приветствуя рассвет, Амир, верховный жрец Баала, бога-покровителя города, вышел на восточную террасу храма. Сегодня особый день, и начать его тоже следует по-особому. С террасы открывается вид на ряды домов с плоскими одинаковыми крышами. Ветер доносит ароматы цветущих по весне деревьев. Прямо перед храмом простирается священная площадь, вымощенная мрамором, розовым, как кожа новорожденного. На него нельзя ступать грязной ногой, святотатца ждет жестокая кара. Но в священное утро благородную чистоту пятнало нечто, на первый взгляд, напоминающее кучу грязи. Присмотревшись, Амир ахнул. Так и есть, Хассир, главный городской пьяница и дебошир! Напился и лежит в луже собственных испражнений, как нечистое животное свинья. Явно не проводил ночь в посте и молитвах, как положено перед Коронацией. И где только вино берет, святотатец! Вскоре жрец во главе небольшого отряда храмовых стражников и слуг вышел на площадь. Ее надо очистить, и как можно скорее! От Хассира разило, словно из выгребной ямы. В ответ на удар тупым концом копья он замычал, и попытался отмахнуться: – Вставай, любезный, – прошипел Амир. Верховному жрецу запрещено браниться, о чем он в этот момент сильно пожалел. Повторный удар возымел действие. Выпивоха приподнялся, и повернул опухшее багровое лицо к стражникам. Маленькие голубые глаза смотрели мутно: – К-кто здесь? – язык пропойцы изрядно заплетался. – Убирайся отсюда, быстро! – сказал Амир, зажимая нос. – Сегодня же Коронация, праздник Баала! – А плевать я хотел на вашего Баала, – щербато улыбнувшись, ответил Хассир. – И на Хренацию тоже… Выговорив это, он вновь рухнул на мрамор, смачно пустил ветры, и хриплым голосом заорал: Ох, не жди меня, жена! Не вернусь домой! Я купил себе вина! Ой-ой-ой! «Ах ты, сын собаки и осла!» – выругался про себя Амир, а вслух скомандовал: – Тащите! Стражники с гадливыми минами подхватили Хассира под руки, и поволокли, словно мешок с отбросами. На вопли «Я – человек, и звучу гордо!» они внимания не обращали. Слуги кинулись затирать дурно воняющее желто-коричневое пятно. – Сдайте его в городскую темницу, – крикнул вслед стражам жрец. Утреннее происшествие Амир почти сразу выкинул из головы – не до того. Сегодня – Коронация, или, по-простому говоря, выборы нового правителя. Месяц назад отошел к праотцам Нассур Человеколюбивый, да предоставит ему Баал на небесах триста шестьдесят пять девственниц! Трон пустовать не должен. Но преемника может выбрать только сам бог-покровитель, для чего Коронация и предусмотрена. Избранник бога станет его рукой, языком и волей, и под его правлением процветать будет Терсис, город Тысячи домов. «Человек да правит!» – рукой самого бога высечено на алтаре, что воздвигнут в храме более тысячи лет назад. За долгие годы, за многие Коронации, на опыте смертей сотен претендентов, жрецы составили примерный список черт, которыми, по мнению Баала, должен обладать Человек. Это обязательно мужчина, не моложе двух, и не старше трех дюжин лет. Должны отсутствовать: лысина, горб, отвислое брюхо, косоглазие, хромота, щербатость, большие родимые пятна. Короче говоря, любые намеки на уродство. Отчего-то Баал не любит кудрявых и рыжих, равно как глупых и злых. Кроме отрицательных признаков выделили и положительные: семь родинок в виде созвездия Короны на теле, равносторонние треугольники из родинок, сильно выраженная шишка на затылке, что дает магическую власть, и золотистый ободок вокруг зрачка. В течение месяца, со дня смерти прежнего правителя, и до момента, указанного звездочетами, как наиболее благоприятный для Коронации, велся поиск кандидатов. Через храм прошли сотни молодых мужчин, из которых осталось семеро. Если не повезет – шестеро погибнут, при удачном раскладе живы останутся все. В главном зале храма прохладно и темно. Лишь у боковых проходов горят факелы. Из глубины святилища пахнет благовониями. Изгнав из головы суетные мысли, Амир подошел к смутно различимой во мраке статуе бога, и опустился на колени. Молитва его была короткой: «О, Баал, Создатель Мира, Отец Богов, Сокрушитель Демонов, да пройдет Коронация спокойно и благочинно!» И тут верховному жрецу послышался совершенно неуместный в храме хриплый смешок. Молитвенное настроение куда-то исчезло, и Амир завертел головой, пытаясь понять, где смеются? Но смех стих, и ничего более не нарушало тишину. В некоем смущении жрец поднялся, и, поклонившись богу, зашагал к боковому проходу. Дела не станут ждать. * * * К полудню небо над городом, как и положено, начало темнеть. Тучки, робкими белыми перышками, лежали где-то около горизонта, зато в золотом глазу солнца появился черный зрачок. Он постепенно рос, и вскоре закрыл почти половину светила. Агатовый диск с шафранной каймой в небесах внушал ужас, и к храму начали стягиваться жители города. Одетые, как надо, в темные одежды, они чинно вступали босыми ногами на розовый мрамор. Обувь безбоязненно оставляли у края. Кто решится на кражу в такой день? Баал покарает нечестивца, поразит его, если это мужчина, бессилием, а если женщина – проказой, которая, как известно, возникает от женской невоздержанности. Амир к этому времени забегался так, что почти валился с ног. Но зато все успел сделать, и в том, что церемония пройдет гладко, верховный жрец не сомневался. Площадь заполнилось полностью, и к этому времени черный лишай покрыл солнце целиком. На потемневшем от ужаса небе обнаружились недовольные на вид звезды. Люди стояли молча. Богачи – в передних рядах, те, кто победнее – сзади. Кому не хватило места на розовом мраморе, толпились на ближайших улочках, надеясь ухватить хоть кусочек зрелища. С площади начало церемонии выглядело впечатляюще. Из глубин храма раздался рев, который может издать разве что тысяча быков, и ворота, гигантские, в четыре человеческих роста, с грохотом распахнулись. Внутренности храма, ярко освещенные сотнями факелов, хорошо просматривались с площади. Глазами из огромных сапфиров, глядел на людей Баал, могучий бородатый мужчина с копьем в руке. Верховный жрец в парадной фиолетовой, расшитой золотыми молниями накидке, вышел из ворот. Он знал, что выглядит муравьем рядом с колоссом храма, но сильный, тренированный голос священнослужителя разносился над площадью легко, долетая до самых дальних ее уголков: – Сограждане! Настал великий день, и Владыка Города, Неистовый Баал, явит нам свою власть! Он выдержал паузу, пробежал глазами по толпе. Люди почтительно внимают, но не помешает напомнить, какое им выпало счастье – жить под десницей Баала: – Возблагодарим же могучего бога за то, что выбирает он нам правителя, по воле своей и разумению! Что не должны мы проводить безумный фарс под названием Выборы, которым увлечены соседи наши из безбожного города Амероса, подобного скоплению гнуснейшего гноя и мерзости! Что не должны мы выбирать самого достойного из недостойных, слушать потоки лжи, что изливают кандидаты друг на друга на городской площади! Вновь пауза. Где-то в задних рядах заплакал ребенок. Совсем маленький, наверное. Но его быстро успокоили. – Возблагодарим его и за то, что нет в боголюбивом Терсисе мерзости под названием Монархия, как в зловреднейшем Лондинуме, когда власть переходит от отца к сыну. Что не должны мы терпеть на троне дурака или злодея! Мудрость божественная превыше человеческой, и богу нашему, Баалу, вверяем мы выбор! Тишина стала такой, что Амир ощутил давление на уши. Отчего-то сделалось душно, запах благовоний, текущий из храма, раздражал. Преодолев нахлынувшее головокружение, верховный жрец развернулся лицом к идолу. Воздел руки. Привычно, не требуя участия разума, полился из уст торжественный гимн: – О ты, чья длань породила небо, палец возжег солнце, а разум измыслил землю, славься! – Славься! – подхвати хор младших жрецов из храма. – О ты, чьи милости неисчислимы, мощь неизмерима, а мудрость непроницаема, славься! – слаженный напев возносился к темному небу с такой мощью, что по телу Амира прокатилась волна сладкой дрожи. Закончился гимн, вернулась тишина. Верховный жрец слегка склонил голову, незаметно для горожан. На площадку перед храмом откуда-то сбоку выволокли необходимую жертву – козла. Козел не желал быть жертвой. Он отчаянно мемекал, мотал бородатой башкой, яростно упирался копытами. Благочестивое настроение с толпы как ветром сдуло. По площади пробежали смешки. Амир молча злился, а до ушей его долетали обрывки реплик: – Как же… – … никто не мог знать! – … что… – Козел – тоже человек… «Шутники!» – сердито подумал верховный жрец. Наконец, двое дюжих священнослужителей, изрядно запыхавшись, все же затащили строптивую животину в храм. Там, на восьмиугольнике из темного камня, что четко выделяется на белом полу, и предстоит пролиться крови. Медленно и величаво Амир подошел к козлу, не глядя, протянул правую руку в сторону. Сразу же ладони коснулась холодная рукоять жертвенного ножа. Перерезая волосатое горло, он не чувствовал ничего – привык. Тело животного забилось в агонии, багровая жидкость хлынула на пол, застывая уродливыми потеками. Козла утащили, нож из рук забрали, и верховный жрец вновь повернулся к горожанам. – Примем же выбор Баала! – прокричал он. – Склонимся перед мудростью его! Семеро претендентов в алых, расшитых чернью накидках, выглядели до ужаса одинаковыми. Схожие чувства отражались и на лицах – волнение, ожидание, гордость, страх. Кинули жребий. Первым идти выпало Беллуру, отпрыску одного из богатейших семейств Терсиса. Горделиво улыбнувшись, он шагнул на темный камень, залитый козлиной кровью. Сапфировые глаза изваяния набрякли свечением, и с жутким треском из них прянула синяя молния. Беллур как стоял, так и рухнул прямо, словно срубленный кедр. Второй претендент выглядел не столь уверенно. С трудом сдерживая дрожь, занял он положенное место. Вновь молния, на этот раз с низким гулом – и на полу храма оказался еще один труп. * * * – Кто виноват? Что делать? – начальник городского войска, обычно спокойный и выдержанный, почти кричал. Могучие руки его тряслись, губы прыгали, в коричневых, как кора дуба, глазах, застыло отчаяние. – А я почем знаю? – огрызнулся Амир, нервно кусая губы. – Такого, чтобы Баал отверг всех, еще не было! Они, двенадцать человек – самых богатых, самых влиятельных, стояли в боковом приделе храма. Так, чтобы их не было видно с площади. Оттуда доносился раздраженный гул. Народ не понимал, что происходит, он хотел нового правителя. Темное пятно по-прежнему закрывало солнце, давая понять, что Коронация не состоялась. – Я думаю, – произнес медленно Вакир, богатейший торговец, владелец нескольких десятков кораблей. – Что надо закончить ритуал. Но сделать это разумно. – Как? – начальник войска перестал дрожать. – Гнев Баала неотразим, – Вакир улыбнулся. – Но никто не помешает нам использовать этот гнев в своих интересах. Мы имеем возможность избавиться от неугодных городу людей руками бога. – И Баал сам дал нам знак для этого, – подхватил верховный жрец, довольно щуря темные глаза. – Очень хорошо! И я знаю, с кого мы начнем! Пятеро стражников, бренча доспехами, покинули храм, и направились в сторону городской темницы. – Жители славного Терсиса! – возгласил Амир, и сделал паузу, давая возможность толпе успокоиться. – Баал, чьи милости неисчислимы, подал нам знак! Что пришли новые времена, и правитель города должен избираться по-новому! В безоблачном небе ударил гром, и налетевший ниоткуда вихрь заставил людей содрогнуться. Из толпы донеслись крики ужаса. Но для верховного жреца в грохоте бури явственно прозвучал смешок, тот же, что утром, в храме. – Но сначала нужно принести жертву, знаменующую новый завет между нами и богом, – Амир закрыл глаза, и воздел руки. – Особую жертву! Человеческую! Горожане отозвались единым выдохом. Таких жертв в городе Тысячи домов не приносили очень давно, со времен страшного мора. – Но не бойтесь, – возгласил верховный жрец, дав страху укорениться в сердцах верующих. – Баал добр к своему народу, и довольствуется паршивой овцой из нашего стада. На площадку перед храмом вывели Хассира. Любитель вина недоуменно моргал, пытаясь уразуметь, что происходит. Протрезветь он, похоже, успел, но вот вонять не перестал. – Да приимет Баал жертву, – произнес Амир, незаметно морщась, и стараясь не вдыхать через рот. Тут Хассир все понял. С криком он ринулся в сторону, но стражники оказались начеку. Мигом скрутили беглеца. – Повязали, волки позорные! – с душой проорал он, и попытался плюнуть в сторону верховного жреца, но лишь запачкал себе бороду. Будущую жертву потащили в храм, но Хассир не сдавался. Яростно брыкаясь, он на всю площадь запел песню, популярную среди портового сброда: Эх, расцвели каштаны над Евфратом-рекой! И в запой ударился парень молодой! Когда пьянчугу поставили на восьмиугольник, силы, казалось, покинули его. Бежать буян более не пытался. Глаза статуи засветились, и выплюнули очередную молнию. На этот раз под аккомпанемент душераздирающего визга. Вопреки всеобщим ожиданиям, Хассир остался стоять; вокруг него переливалось, потихоньку угасая, бирюзовое сияние. Пьянчуга слегка покачивался, но падать замертво не собирался. Народ ошеломленно молчал. – И это – человек? – подскочил к верховному жрецу начальник войска. – Никто не мог знать, – пробормотал Амир, подобрав неприлично отвисшую челюсть, и тут же взял себя в руки. Что бы не случилось, церемонию надо завершить. – Выбор сделан, – произнес верховный жрец громко. – Коронация состоялась! Жрецы в храме затянули заключительный гимн, но очень нестройно. Выбор Баала их тоже удивил. Толпа, потихоньку оправляясь от изумления, подпевала. Света над городом становилось все больше и больше. Небо светлело, из темно-лилового становясь нормальным. Черный диск на поверхности солнца стремительно уменьшался, чтобы вскоре исчезнуть совсем. В том, что бог доволен, сомнений не оставалось. Церемония закончена. Ворота храма закрыты, а новоявленный владыка со всеми почестями препровожден во дворец. Там он сразу занялся любимым делом – потреблением вина. Те же двенадцать человек собрались во дворце, у входа в Гадальный покой. В нем сейчас верховный жрец напрямую разговаривает с богом. Остальным остается только ждать. – Это что, шутка такая, божественная? – уныло спросил начальник войска. Он предвкушал отставку, если не казнь – на колу, или через пожирание львами. – Боги не шутят, – ответил сурово Силлур, второй жрец Баала, длинный, как жердь. – Из всех живых существ на это способны только люди. Двери Гадального покоя, обитые черной бронзой, бесшумно открылись. Появился Амир, мрачный, насупленный, насквозь пропитанный ароматом священного дурмана. – Ну что? – кинулись к нему все. – Он говорил со мной, – произнес верховный жрец, оглаживая бороду. – Придется нам жить с этим правителем. – Как? Это же безумие? – подал голос Вакир. – Нет, не так. Оказывается, Баалу надоело все время выбирать одинаково, и он захотел развлечься. Он просто пошутил… – Бог? – в голосе Силлура звучал ужас. – Никто не мог знать, что он человек, – промолвил Амир убито. – Помимо того, что бог. Воцарилось молчание. Из тронного зала доносилась срамная песня, исполняемая пропитым голосом нового правителя города… САМОЕ ГЛАВНОЕ ИСПЫТАНИЕ Солнечные лучи, разрезанные витражом окна, падали на пол разноцветными неровными квадратами. Яркий весенний день вступал в свои права, и подстать ему было настроение у Ольгерда. Подходил срок его ученичества. День-два, и старый Гедимин, учитель, наставник, посвятит его в маги. Великая честь! Известно, что маг из линии великого Витовта берет в жизни только одного ученика, и только лучшего из лучших. Ольгерд улыбнулся пылинкам, кружащимся в световом столбе, и вернулся к работе. Сколько осталось до окончания ученичества, год или день, неважно, рунескрипт [[1] Рунескрипт – надпись из нескольких рун, нанесенная на камень или дерево. Пишется с магическими целями.] должен быть закончен. Резец легко скользил по дереву, светлые стружки оседали на стол. Ольгерд шептал нужные слова, и руны начинали жить, дышать Силой. По ровным линиям пробегали зеленоватые сполохи, пальцы покалывало. Последняя руна далась с неожиданным трудом. Воздух словно сгустился, пальцы застыли, скованные морозом, язык присох к небу. Но Ольгерд не растерялся. Как и положено, обратился к Тору [[2] Тор – бог-воитель, защитник от нечести. Его знак – молот.], и мысленно начертал пред собой его священный знак. Сопротивление тотчас исчезло, лишь дрожь пробежала по телу, и тьма недовольно заворчала в углах. Рунескрипт лежал перед ним законченный, но Ольгерд никак не мог постичь до конца его смысл. «Необходим для последнего испытания» – сказал учитель, давая задание, и довольно нечетко обрисовал требуемый эффект, и необходимые руны. Ольгерд провел два дня, пытаясь добиться наилучшего сочетания знаков, и вот – результат. Но, кроме явного, рунескрипт имел и второй, скрытый уровень действия. Его ученик мага не мог расшифровать, хоть и составил рунескрипт сам. Дверь скрипнула, и вошел Гедимин, принеся запах летнего луга. Травяные ароматы сопровождали старого мага всегда, за что в народе его прозвали Травяным Магом. – Вижу, у тебя все готово? – спросил он, улыбаясь. – Да, учитель! – ответил Ольгерд гордо, и протянул учителю деревянную пластину. – Хорошо, – довольство сверкнуло в синих глазах старика. – Ты отлично справился! Теперь тебе осталось одно, самое главное испытание, которое, одновременно, является и посвящением. После него ты станешь магом! – Я готов! – юноша порывисто вскочил. – Хорошо, идем, – старый маг повернулся, и направился к двери. Они вышли из комнаты, и по винтовой лестнице спустились в подвал. Здесь оказалось холодно, откуда-то издалека слышались звуки капающей воды. Пахло камнем и сыростью. Гедимин выудил из потайного кармана ключ, и открыл дверь, за которой Ольгерду, несмотря на несколько лет, проведенных в башне, бывать не приходилось. За дверью притаилась темнота. Застучало огниво, и учитель запалил свечу. Сначала одну, затем – от нее, множество других. Неверный колеблющийся свет вырвал из мрака низкое длинное помещение. В задней стене темнела еще одна дверь, а справа от входа находился алтарь – глыба черного камня. На алтаре лежал топор, лезвие которого также отливало чернотой. Глыбу в изобилии украшали руны, странно изломанные, нарисованные в самых необычных сочетаниях. Гедимин подошел к алтарю, поклонился ему. Сухощавые руки поместили рунескрипт, созданный Ольгердом, в центр черной поверхности. – Что же, пришло время, – чужим, низким голосом, сказал Гедимин, и повернулся к ученику. – Ты готов? – Да, – ответил Ольгерд твердо, хотя ноги у него дрожали. – Сейчас, на этом камне, – слова падали тяжело, с треском, словно исполинские льдины. – Ты будешь должен убить меня. – Что? Как? – Ольгерд всполошился. – Учитель, я не смогу! – Так надо, – просто ответил старый маг. – Ты отрубишь мне голову. Так делали все маги, начиная с ученика великого Витовта, который отрубил голову ему самому. Именно Витовт создал этот обряд, и благодаря этому обряду маги его линии всегда были, и будут самыми сильными. – Хорошо, учитель, я сделаю это, – Ольгерд преодолел дрожь в руках. Впитанное за годы ученичества послушание оказалось очень кстати. Раз учитель говорит – надо, значит – надо. – Отлично, – Гедимин улыбнулся. – Бери топор, и бей сильно, чтобы голова отлетела с одного раза. Это важно. Темное оружие сразу заморозило руки. От него исходил активный, живой холод, и Ольгерд быстро задрог. Чтобы удержать топор в руках, приходилось напрягать мышцы, черное лезвие ощутимо тянуло к земле. Гедимин ободряюще улыбнулся, и встал на колени. Положил лицо на алтарь, и шея его оказалась как раз над рунескриптом, что сработал Ольгерд. Юноша облизал пересохшие губы. Неимоверно тяжелый топор поднимался до боли медленно. Руки одновременно и мерзли, и пылали. По лицу катился пот. Вниз лезвие пошло легко, с яростным свистом. Когда вонзилось в плоть, раздался тупой хряск. Голова учителя неправдоподобно легко отделилась от тела, и багровая жидкость залила алтарь. Ольгерд захотел закричать, и не смог. Ему показалось, что камень пульсирует темным сердцем, впитывая кровь. Ольгерд ощутил взгляд алтаря, холодной и безжалостный, и в тот же миг пол мягко ткнул его в затылок. Витовт открыл глаза. Как всегда при переходе, не сразу сообразил, где находится. Ощупал лицо, посмотрел на руки, пока непривычные, но молодые, ловкие и сильные. Рядом остывал, насытившись, алтарь. Тело Гедимина было отброшено в сторону, а голова – перевернута, как всегда бывает после перехода. Мертвые глаза изумленно смотрели в низкий потолок. Витовт ухмыльнулся, встал. С телом можно разобраться позже, а вот головой нужно заняться немедленно. «Ты славно послужил мне, Гедимин» – подумал Витовт, вытаскивая из тайника под алтарем ключ. Голову он взял за волосы. При первых переходах было противно, но сейчас – привык. Дверь в конце зала с алтарем распахнулась с противным скрежетом. Свет зажегся сам, заиграл бликами огромный кристалл, вделанный в потолок. В зеленоватом свете головы, стоящие в ряд на длинном столе, казались живыми. Первой голове, большой, с мощным лбом и гривой седых волос, Витовт поклонился. Сердце суматошно забилось. Строптивый орган удалось успокоить, лишь, когда установил голову Гедимина на подобающее место. Опустил обрубок шеи в заранее заготовленную миску с жидкостью, похожей на молоко. В таком «молоке» голова простоит тысячу лет, не разлагаясь, а дух Гедимина будет жить это время в черном алтаре, отдавая силу ему, Витовту. Навести порядок в алатарном зале Витовт решил позже. Закрыл дверь в головохранилище, спрятал ключ. Свечи жалобно шипели под пальцами, не желая тухнуть. Дым лез в глаза. Запер подвал, и с трудом поднялся по лестнице. Одолевала усталость. После перехода придется спать сутки, как обычно. Добрался до кровати, немилосердно зевая. Разделся, и рухнул на мягкую перину. «Теперь меня зовут Ольгерд» – пришла последняя перед засыпанием мысль. – «Не забыть бы». СВОЙ ДРАКОН – Слушайте, нобили королевства, славные вассалы и храбрые рыцари! Голос короля разносился по тронному залу, метался под высокими сводами, порождая эхо. Вслушиваясь в слова повелителя, статуями в цветастых одеждах замерли представители лучших родов королевства. Аскарих стоял в последних рядах. Но даже отсюда хорошо было видно и слышно короля. Тот выглядел, как всегда, могучим и уверенным, но в глазах его, темных, словно два колодца, не было привычного блеска, а широкие, словно у великана, плечи поникли, как под невидимой тяжестью. Король сел, ссутулившись, заговорил тише. – Случилось страшное, – сказал он мрачно, и обвел тяжелым взором вассалов. – И я вынужден прибегнуть к вашей помощи. – Проси, повелитель! – нестройно подали голос лизоблюды, занявшие привычные места в первых рядах. Правитель устало отмахнулся, на руке буграми перекатились могучие мышцы: – Мне нужна сила ваших мечей и копий. – Что, кто-то осмелился напасть? – поинтересовался знатный военачальник, Тьерри Отважный. Он возвышался над соседями, как тур в стаде овец. Меч у его бедра длиной с хорошую оглоблю, такой не каждый воин поднимет. – Нет, хуже, – в глазах короля на миг блеснуло отчаяние. – Моя дочь… Олиберта, ее похитил дракон… Всеобщий вздох удивления пронесся по залу. Нобили с изумлением переглядывались и качали головами. Летающих ящеров в пределах королевства не видели очень давно, а о похищениях драконами людей слышали разве что из сказок, что дряхлые деды рассказывают внукам… – Может, это ошибка, Ваше Величество? – вкрадчиво заговорил один из знатнейших вельмож королевства, Хильперик Брианский. – Вполне вероятно, что принцессу украли разбойники… – Нет, – король вскочил, ярость исказила его лицо, превратив его в ужасную маску. – Из охраны никто не пострадал, и все видели именно дракона! Олиберту везли из Тура, от тетки. Чудовище напало на них у Медвежьего Брода. Воинов попросту разогнало, а мою девочку… унесло… – И что вы хотите от нас, Ваше Величество? – спросил Хильперик. – Я не стану приказывать! – вновь возвысил голос король. – Но смириться с тем, что моя единственная дочь и наследница будет томиться в лапах у мерзкого ящера, не могу! Поэтому прошу тех из вас, кто чувствует в себе силы, отправиться в дальний путь и сразить чудовище! – А откуда Ваше Величество знает, что принцесса жива? – спросил кто-то из нобилей. – Может, дракон ее попросту… эээ, употребил в пищу? – Я советовался с придворными магами, – буркнул король. – Все в один голос утверждают, что драконы не едят людей, а похищают их для каких-то непонятных целей. Он замолчал, и стало слышно, как жужжит муха, пытаясь пробиться через витражное окно к свободе. – Ну что, кто вызовется? – вновь загремел голос правителя. – Обещаю щедрую награду, и возможно, принцессу в жены! Несмотря на обещанные дары, нобили потихоньку пятились от правителя. Особенно резвые попытались укрыться за спинами соседей. Даже исполин Тьерри опустил глаза Аскарих неожиданно для себя принялся протискиваться вперед. Его толкали, пихали, давили, кто-то наступил на ногу, но он упрямо лез к трону, пока не оказался на свободном пространстве. Ощутил затылком удивленные взгляды. К этому моменту правитель был в ярости. Кулаки, каждый с пивную кружку, сжимал так, что слышался треск. Широкое лицо кривилось. – Что, мне самому идти? – выкрик легко перекрыл гомон в зале. – Нет, Ваше Величество, – с поклоном ответил Аскарих. – Я готов отправиться! – Ты? – король изумленно замер. Замолчали за спиной смельчака нобили. Даже охранники, что до сих пор изваяниями в золотой броне стояли по сторонам от трона, на миг шевельнулись. Взгляд правителя остановился на левой стороне груди храбреца, на церемониальном щитке с гербом, что положено носить во дворце. Изумление отразилось в черных, как уголь, зрачках, и король величественным жестом поманил церемониймейстера. Аскарих про себя улыбнулся. Этот герб – вставший на дыбы золотой лев на алом поле – давно не появлялся при дворе, со времен отца нынешнего правителя, Дагоберта Справедливого. Пошептавшись с церемониймейстером, король позволил себе улыбнуться, и произнес: – Рад видеть представителя столь славного рода при моем дворе! Как поживает твой отец, благородный Сигиберт? – Он погиб в битве, отражая набег дикого племени дульгибинов. Ему наследовал мой старший брат, Хлотарь. – Это печально, – король вздохнул, а затем в голосе его вновь появились царственные нотки. – Но ты молодец! Я рад, что ты вызвался! – Благодарю, Ваше Величество, – Аскарих поклонился. – Моя честь не может позволить не откликнуться на просьбу сюзерена. – Хорошо, мы с тобой сейчас поговорим, – король плотоядно усмехнулся, в глазах зажглись огоньки. Он обвел взглядом притихший зал: – А вы, трусливые зайцы, убирайтесь прочь! Не хочу вас видеть! Громыхая сапогами, галдя и толкаясь, нобили поспешили к выходу. * * * В покоях, куда привели Аскариха, пахло дорогими благовониями. Пол был устлан роскошными коврами, на стенах висели гобелены со сценами охоты. Коричневые гончие без жалости терзали единорога. – Садись, не стой столбом, – король появился неожиданно, из низенькой неприметной двери. Мантию, в которой сидел на троне, сбросил, и остался в простой белой рубашке, что тесно облегает могучую фигуру. Пахнуло от правителя звериным, резким запахом. Аскарих осторожно присел. Король бухнулся в кресло напротив, ножки жалобно затрещали. Он рассматривал молодого рыцаря с интересом: при дворе неизвестен, явился из дикого северного угла королевства лишь вчера, обновить вассальную присягу, каков боец – неясно, хотя против дракона и у лучшего воина шансов немного… Но в голубых, как небо, глазах, светится чистота и отвага, готовность пойти на опасность грудью. Аскарих встретил взгляд спокойно. Сидел, выпрямив спину, и ждал, когда король заговорит. – Что же, – наконец, нарушил тот молчание, и темные глаза его сверкнули. – Отправляйся завтра. Карту, все, что надобно в дорогу – тебе выдадут. Надеюсь, что ты вернешь мою дочь. – Обязательно, Ваше Величество, – сказано это было с такой уверенностью, что король на миг онемел. Ощутил, что да, этот юноша запросто доберется до логова ящера, убьет его, и привезет Олиберту домой… Но наваждение быстро прошло. – Говори, да не заговаривайся, – буркнул правитель. – Да, на женитьбу на моей дочери не очень-то рассчитывай. Знатности маловато в тебе. Награжу обязательно, землями, титулом, деньгами… – Мне не нужна награда, Ваше Величество. Это было сказано без малейшей рисовки, без лести и желания понравиться. – Да? – король со вновь пробудившимся интересом посмотрел на странного рыцаря. – Но если я тебе ничем не отплачу, народ не поймет. А правитель должен быть справедлив! Так что не спорь со мной, иди. * * * Стены города, сложенные из черного камня, остались позади, а под копытами коня вилась желтая пыльная лента дороги. Впереди, золотым яблоком на голубом подносе, висело солнце. Под ним предстоит проехать не один десяток миль, прежде чем кончатся пределы королевства. За ними, на юге, лежат земли иных, нечеловеческих народов, затем горы, и среди них – драконье логово. На карте, что дали Аскариху, оно обозначено точно. Указал к нему путь герой, что в древности сумел пробраться в логово ящера и вернуться с победой. Привезенный им листок пергамента с тех пор бережно хранят в королевской сокровищнице. Молодому рыцарю выдали, само собой, копию. Конь равномерно стучал копытами, ветер доносил аромат цветов, а вокруг простирались поля, кое-где разрезанные шрамами оврагов. Гигантскими зелеными лишаями казались рощи. Аскарих въехал в лес, когда солнце коснулось оранжевым брюхом вершин деревьев, острых, словно копья. Под темно-зелеными кронами царил полумрак, из глубины доносилось слабое кукование. Не медля ни мгновения, рыцарь двинул коня вперед. Хоть и пользуются здешние места плохой славой, ехать надо. Кто знает, в какой момент дракону придет в голову убить пленницу? В быстро сгущающемся сумраке кусты казались растопыренными гигантскими руками, готовыми схватить неосторожного путника. Сосны стояли, словно колонны из неведомого камня. Аскарих ехал медленно, выбирал место для ночевки. Тропинка вилась, словно брошенная капризной девичьей рукой лента, и в один миг спустилась в узкий овражек. С журчанием бежал ручей, и именно его неторопливый говорок помешал рыцарю расслышать треск кустов. Когда он обнаружил, что окружен, было уже поздно. В лицо путешественнику недружелюбно смотрели кончики стрел. Держали луки крепкие, звероватого вида мужики, загорелые дочерна и одетые в рванье. На одном Аскарих успел заметить совсем новые, хорошей кожи, сапоги. – Кто ты, и что тебе здесь надо? – прорычал один из разбойников, самый широкоплечий и похожий на вставшего на задние ноги кабана. – Я рыцарь короля Хлодвига, – ответил Аскарих надменно. – И еду через этот лес к логову дракона, чтобы освободить королевскую дочь из лап чудовища. – Что? – вытаращил глаза вожак. – Дракон? Ха-ха-ха! – Гы-гы-гы! – дружно отозвались разбойники, и точно нацеленные ранее стрелы в их руках немного сместились. Аскарих продолжал сидеть неподвижно, сохраняя надменное выражение лица. Вожак отсмеялся, глянул на рыцаря со смесью удивления и злобы: – Вот уж точно вы, благородные, с жиру беситесь. Кто же верит в сказки о драконах? – Летающий ящер украл королевскую дочь, и я намерен освободить принцессу, – равнодушно пожал плечами Аскарих. – Что, решил ее в постель затащить? – широко осклабился вожак. – Да, это тебе не крестьянка, и не просто благородная, а целая принцесса. Поимеешь такую, потом всю жизнь гордиться будешь. Разбойники раскрыли рты, приготовившись хохотать вслед за вожаком, но раздался тонкий свист, и что-то тускло сверкнуло. Голова вожака упала на землю, разбрызгивая алую жидкость, а рыцарь, сменивший неподвижность чурбана на живость скачущей по ветвям белки, ринулся прямо на разбойников. Одного зашиб копытами боевой конь, еще двое рухнули, получив удары мечом. Остальные бежали. Аскарих спешился над трупом главаря, поднял отрубленную голову. Сказал, глядя в раскрытые в предсмертном изумлении глаза: – Не для того я еду в логово дракона, чтобы похоть свою тешить, дурак! Но тебе, вонючий смерд, этого не понять! Брезгливо отшвырнул страшную ношу, вскочил в седло. * * * Ночевал на берегу маленького лесного озера, среди огромных сосен. Пахло смолой, конь беспокойно вздыхал невдалеке, а рыцарь все никак не мог заснуть. Какая-то мысль, какой-то вопрос, не до конца понятный, вертелся в голове, беспокоя похуже узловатого корня под задницей. Когда сомкнул глаза, с востока уже наползала розовая кисея зари, а встал, когда солнце едва высунуло распаренный желтый лик из-за деревьев. К полудню лес поредел. Открылись поля. Несколько раз вдалеке проплывали серые громады замков, но Аскарих даже не смотрел в их стороны. Не время сейчас медлить. Когда достиг моста, пересекающего реку Аронну, уловил за спиной далекий конский топот. Оглянулся, и на севере разглядел облачко пыли, висящее над дорогой. Пожав плечами, двинулся дальше. Мало ли кто едет по своим делам? Но топот становился громче, и рыцарь на всякий случай надел панцирь. Когда же из-за поворота позади вылетели всадники, нещадно нахлестывая коней, то обнажил меч и остановился, развернув коня. Одинокий путник – слишком лакомая добыча, чтобы пренебречь предосторожностями. Всадники остановились. Плащи их были покрыты грязью, а на попонах, что носят поверх панцирей, Аскарих к своему изумлению рассмотрел Алую Розу на синем поле – герб Хильперика из Бриана. – Что вам угодно? – спросил рыцарь. – Убить тебя, – просто ответил один из всадников, вытаскивая меч. – Зачем? – Аскарих, казалось, не обратил на обнажившееся оружие никакого внимания. – Наш сюзерен, благородный Хильперик, понял твой замысел, – проговорил напыщенно второй из всадников. – Ты стремишься к власти! Ты хочешь спасти принцессу и жениться на ней, став претендентом на корону. У Хлодвига нет сыновей, и вряд ли будут! – Даже если так, – Аскарих говорил, с трудом сдерживая возмущение. – То что за дело до этого Хильперику? – Он самый близкий родственник короля, – первый из говоривших смотрел на молодого рыцаря с усмешкой, явно дивясь его наивности. – И если дочь Хлодвига погибнет, а сам он умрет бездетным, то следующий король будет родом из Бриана. – Я понял, – сказал Аскарих ледяным голосом. – Но вы ошиблись, мерзкие твари! Я не стремлюсь к власти! Конь заржал от боли, когда шпоры вонзились ему в бока, но дисциплинированно рванулся вперед. В глазах всадников с Алой Розой Аскарих видел удивление, они не ожидали, что рыцарь будет сопротивляться. Ошеломление дорого обошлось. Один из воинов рухнул с седла, клокоча разрубленным горлом, второй свалился с коня, воя и пытаясь зажать отрубленное предплечье. Другие трое успели отпрянуть и обнажили мечи. Аскарих с трудом отражал сыплющиеся со всех сторон удары. В один миг изловчился, достал одного из противников в бок. Тот отъехал, шипя от боли, но оставшиеся двое насели с удвоенной силой. Пот заливал глаза, меч казался тяжелым, словно бревно, и молодой рыцарь понял, что все, до дракона ему не добраться… Но сзади неожиданно донесся стук копыт и сильный, властный голос прокричал: – Двое на одного – это нечестно! Откуда-то из-за спины выметнулся всадник на огромном белом, как снег, коне. Длинный меч обрушился на одного из противников Аскариха, разрубив того до седла. Половинки с легким стуком упали наземь, и последний из оставшихся в целости воинов Хильперика не стал искушать судьбу. Он развернулся и помчался назад, пришпоривая коня. За беглецом последовали двое раненых, бросая взгляды ужаса на выручившего Аскариха рыцаря. – Вы не ранены, друг мой? – спросил тот участливо. – Нет, – прохрипел Аскарих, сползая с коня. Отер слезящийся потом лоб, и только теперь смог рассмотреть спасителя. Высок, волосы серебрятся под солнцем, в голубых, словно васильки, глазах – спокойствие. Словно не участвовал только что в кровавой схватке. Герб на щите у седла поражал необычностью – белоснежный лебедь вольно раскинул крылья в обрамлении темной зелени. – Меня зовут Лоэнгрин, – сказал спаситель, спрыгивая с седла. – Я – странствующий рыцарь. – Вот как, – прошептал Аскарих. О чем-то напоминал ему этот герб, говорил о чем-то древнем и прекрасном, словно сама земля, но слишком тихо, чтобы молодой рыцарь смог разобрать слова… – Куда вы держите путь? – спросил Лоэнгрин, деловито осматривая копыта белоснежного скакуна. – Я еду к дракону, – ответил Аскарих горько. – Но уже сожалею о том, что выбрал этот путь. – Не стоит сожалеть, – Лоэнгрин поднял голову, и молодой рыцарь на миг замер под его взглядом. – В конце каждого пути – свой дракон. Другие становятся жертвами гораздо более отвратительных чудовищ – Страха, Алчности, Чревоугодия… Тот дракон, что впереди вас – настоящий. Так что сожаления напрасны. Лоэнгрин легко вскочил в седло, поднял руку. – Прощайте, рыцарь, – улыбнулся светло и чисто, словно ребенок. – Может, еще пересекутся наши пути… – Прощайте, – ответил Аскарих, едва шевеля пересохшими губами. Фигурка всадника, словно отлитая из серебра, с непостижимой скоростью скрылась за холмом на севере, а вскоре стих и топот копыт. Аскарих с трудом влез в седло и двинулся на юг. Следы коня Лоэнгрина хорошо выделялись даже на твердой почве – широкие, словно тарелка, но шагов через тридцать пропали. Аскарих завертел головой, но ничего более не обнаружил. Словно странный рыцарь, чтобы вмешаться в стычку, появился прямо из воздуха… * * * На третий день пути обозначились горы, словно ряд мрачных великанов. Угрюмо глядели они на одинокого всадника, что отважно двигался прямо к их подошвам, поросшим густыми лесами. А когда путь преградила река, узкая, словно тетива лука, и чистая, как слеза единорога, Аскарих понял, что подъехал к границе королевства. Далее, на юг от потока, что носит название Королевская Прядь, тянутся земли, заселенные нечеловеческими народами, что относятся к пришельцам с севера не всегда благосклонно. Вспомнив все это, Аскарих вздохнул, в очередной уже раз надел панцирь, вытащил меч, и направил коня в неправдоподобно прозрачные струи. Встретили его уже на самом берегу. Едва все четыре копыта ступили на иссиня-изумрудную траву, откуда-то из крон деревьев прозвучал голос, нежный и мелодичный: – Стой, чужак, – сказал он. – Что ты ищешь здесь? – Ничего, – ответил рыцарь безмятежно. Он не смог определить, откуда именно шли слова, и это немного беспокоило, но настоящей опасности Аскарих не чувствовал. – Я хочу проехать через ваши земли. – Зачем? – вновь спросил голос. – За ними нет ничего, что могло бы заинтересовать человека. – Есть, – сказал Аскарих. – Логово дракона. Я еду туда, чтобы освободить дочь нашего короля, похищенную ящером. – Вот как? – послышался смех. Словно тысячи хрустальных шариков одновременно просыпались на металлическую поверхность. – Старое чудище опять проснулось. Колыхнулись ветви, и на землю перед носом коня спрыгнул эльф, точно такой, как в сказках. Ростом по грудь человеку, неправдоподобно изящный. Одет во все зеленое, глаза – золотые, а в тонких руках – лук, выглядящий игрушкой. Но Аскарих знал, что такое оружие запросто пробьет его панцирь со ста шагов, и ни на мгновение не усомнился в боеспособности собеседника. – А ты смел, – сказал эльф, смешно задирая голову. Лицо его все было какое-то сморщенное, словно печеное яблоко. – И обуян гордыней! Надеешься убить дракона и прославиться, чтобы ваши менестрели пели о тебе на каждом углу королевства? – Нет, – попытался прервать собеседника Аскарих, но тот не слушал. – О, сколь я понимаю тебя! – произнес он выспренно, и глаза его на миг полыхнули оранжевыми факелами. – Слава – это то, ради чего мы живем! – Мне она не нужна, – отрезал рыцарь ледяным тоном. Низкорослый собеседник посмотрел на него изумленно: – Ты обманываешься относительно собственных побуждений, – сказал он назидательно. – Но это неважно. Для воина, ищущего славы, не будет преград в наших владениях. Я сам провожу тебя на юг. – Почту за честь, – Аскарих вежливо склонил голову. – Но чтобы ты не увидел чего-либо запретного для чужаков, я завяжу тебе глаза. Тропы в наших краях ровны, и коню негде будет спотыкаться. – А если ветка ударит меня в лоб? – возразил Аскарих, которого возможность лишиться зрения, пусть и временно, совсем не радовала. – Не бойся, – вновь прозвенел смех эльфа, нечеловечески мелодичный. Вздохнув, Аскарих слез с коня и позволил завязать себе глаза платком из прохладной скользкой ткани, легкой, словно паутина. Затем вновь запрыгнул в седло. Конь осторожно переступал копытами, словно ощущая ущербность седока. По сторонам пели птицы, иной раз звучали такие голоса, которых Аскарих не мог опознать, несмотря на то, что все детство провел среди лесов. Нос дразнили цветочные ароматы, столь сильные, что голова от них начинала кружиться, а сердце – биться, словно вытащенный из пруда карась. Закончилось все неожиданно быстро. – Можешь снять повязку, – прозвучал снизу голос эльфа. Аскарих снял платок с головы и едва не вскрикнул от изумления. Впереди хмуро возвышались серые неприветливые скалы. Лес остался позади. – Здесь кончаются наши владения, – сказал эльф, пряча кусок материи куда-то в складки одежды. – Езжай на запад. К завтрашнему утру достигнешь реки. Вдоль нее поднимешься к перевалу. За ним – логово дракона. – Как же так? Почему так скоро? – не смог сдержать изумления Аскарих. – Ведь ваша страна тянется, если верить карте, на два дневных перехода! – Да, – эльф загадочно улыбнулся. – Но есть иные пути, неведомые вашему народу. Не расспрашивай ни о чем, рыцарь, и прощай. И невысокая фигурка метнулась в заросли и пропала в них, словно капля в воде – без малейшего следа. Вздохнув, Аскарих двинул коня на запад. Солнце садилось, на сердце было тяжело, и разум смущали мрачные мысли. * * * – А ну стой, чужак! И говори быстро, что тебе надо в наших горах? – проревел могучий голос, идущий откуда-то сверху. Аскарих остановил коня и огляделся. Прошло два дня, как он вступил в пределы гор, и до сих пор вокруг было пустынно. Лишь камни, ветер и река, шумящая по правую руку. Сейчас она уменьшилась до крупного ручья, а рыцарь передвигался, ведя коня в поводу, по дну неширокого ущелья, ограниченного почти отвесными стенами со множеством отверстий и пещер. – Не медли! – вновь возопил невидимка. – А то обрушим на голову обвал, будешь знать! Аскарих пожал плечами и ответил: – Я рыцарь короля Хлодвига, и хочу лишь проехать! – Куда? – в вопросе змеилась насмешка. – К логову дракона, – ответил рыцарь, не раздумывая. Где-то сверху раздался шорох, затем на камни перед Аскарихом спрыгнуло человекоподобное существо, не могущее быть никем иным, как гномом. Кряжистый, по пояс рыцарю, он выглядел свирепым. Темные глаза яростно сверкали, а рыжая бородища была воинственно всклокочена. Издав невнятное ругательство, гном посмотрел на рыцаря, и с восхищением пробасил: – Ну ты герой! Решился! Мы бы и сами давно, да все никак… Побаиваемся. – На что решился? – спросил Аскарих непонимающе. – На то, чтобы пойти за ящеровым золотом, – ответил гном почему-то шепотом, словно разговор кто-то мог подслушать. – Мне не нужны сокровища! – попытался возразить рыцарь, но гном не стал его слушать. Он сунул два пальца в рот, и свистнул так, что у Аскариха на мгновение заложило уши. Когда вновь обрел способность слышать, сверху донесся еще один голос: – Чего свистишь? – пробурчал он недовольно. – Или делать нечего? – Заткнись, – ответил рыжебородый гном довольно невежливо. – И дуй за пивом! Я клиента нашел. – Что ты хочешь? – спросил Аскарих подозрительно. – Ничего, – масляно улыбнувшись, ответил гном. – Меня зовут Ностри. Сейчас мой брат принесет пива, и мы выпьем за смельчака, решившегося отправиться на битву с чудовищем! – Мне некогда, – сказал рыцарь с досадой. – Ты нас обидеть хочешь? – гном свирепо зыркнул из-под насупленных бровей. – Живым отсюда не уедешь. – Ладно, но по одной кружке, – сдался рыцарь. Пить не хотелось, но поссориться с хозяевами гор было бы откровенной глупостью. Ведь еще придется возвращаться. Вскоре сверху спрыгнул второй гном, с бочонком под мышкой. – Аустри, – сказал он, вежливо кланяясь. Аскарих поклонился в ответ. Дальше низкорослые бородачи стали выскакивать из узкого прохода, выходящего из скалы на высоте двух человеческих ростов, один за другим, и Аскарих быстро запутался в одинаковых именах. Гномы шустро притащили плоский камень, установили на него бочонки и кружки. Раздался хлопок вынимаемой пробки, и по воздуху потек аромат великолепно сваренного, ячменного пива. Аскарих ощутил, как рот наполняется слюной, а в животе что-то болезненно сокращается. Одной кружкой дело не ограничилось. После третьей Ностри, которого легко можно было узнать по рыжей бородище, подошел к Аскариху и сказал, размахивая руками: – Так значит, мы договорились? – О чем? – Как о чем? – деланно удивился гном. – О том, что половину сокровищ, добытых в логове дракона, ты отдаешь нам. – Я еду не за богатствами! – ответил рыцарь резко, вставая. – Когда я убью ящера, приходите к нему в логово и забирайте хоть все! Аскарих отвязал коня и двинулся вверх по тропе, не обращая на вопли гномов за спиной никакого внимания. На душе было мерзко, словно встал ногой в коровью лепешку. Хотелось плюнуть на все и повернуть назад. Копыта коня звонко цокали по камням, а сбоку все так же шумела речушка, холодная и равнодушная, словно золото из драконьей сокровищницы. * * * Жилище ящера, которое Аскарих полагал простой пещерой, оказалось окружено настоящей стеной, составленной из камней в два человеческих роста. За оградой не было видно ничего, и рыцарь был вынужден обойти ее почти кругом, пока наткнулся на вход, сделанный непонятно для кого. Не для тех же, кто приходит убивать хозяина? Понимая, что конь в бою вряд ли пригодится, Аскарих привязал его к чахлому деревцу, а сам облачился в панцирь и двинулся внутрь ограды. Драться не хотелось, но данное слово обязывало, и молодой рыцарь, сжав зубы, вошел в проход между двумя тяжеленными глыбами. Дракон обнаружился в самой середине огражденного пространства. Горой нетающего снега лежал он на серых камнях, солнечные блики бегали по белой чешуе. За телом ящера, что оказался не столь велик – раза в два больше хорошего быка, возвышалось нечто вроде хрустального ложа. На нем раскинулась, словно в обычном сне, принцесса. Крупная грудь рельефно проступала сквозь тонкое платье, черные кудри разметались по прозрачному изголовью, лицо девушки было бледным. Никакого золота, на которое так рассчитывал жадный гном, видно не было. Пока Аскарих решал, что ему делать, дракон открыл глаза, оказавшиеся ярко-алыми. Поднял голову на длинной, как у аиста, шее, и заговорил: – Что, ты пришел меня убивать, доблестный воин? – могучий голос раскатился меж камней, породив эхо. – Я пришел за принцессой, – отозвался Аскарих. Он ловил каждое движение ящера, надеясь не прозевать атаки. В том, что она последует, он не сомневался. – Отдай ее, и я не буду тебя убивать. Дракон рассмеялся, выгибая шею. Так он был похож на диковинного исполинского лебедя, обзаведшегося множеством зубов. – Ты вправду этого хочешь? – спросил ящер, посмотрев рыцарю прямо в глаза. Тот ощутил головокружение под пронизывающим взглядом, и не смог соврать: – Нет, – Аскарих не заметил, что его рука с мечом опустилась. – Я сам уже не знаю, чего хочу! Никто по пути сюда не поверил мне, что я еду сюда просто из-за того, что обещал! Одни считали, что меня ведет сластолюбие, другие – что алчность, гордыня, или стремление к власти! В чистоту помыслов не поверил никто! – Я верю в нее, – сказал дракон тихо. – Что мне до твоей веры? – ответил Аскарих горестно. – Уже поздно! Даже если я отобью дочь короля у тебя и вернусь, что толку? Пусть даже меня провозгласят героем и осыплют почестями, я все равно буду чувствовать себя оплеванным! – А тебе незачем возвращаться, – сказал дракон, вставая. Длинный хвост щелкнул по камням, распахнутые крылья белее свежевытканного полотна на миг закрыли солнце. – Это как? – Аскарих ошеломленно посмотрел на ящера. – Все просто. Ты думаешь, мне нужна принцесса? – дракон стоял, невыразимо величественный, и в зрачках его бушевало багровое пламя. – Нет, мне нужен воин, чье сердце чисто и прочно, словно алмаз. – Зачем? – Равновесие мира держится на храбрых и верных воинах, что взяли на себя обет странничества, и сражаются с хаосом везде, где ни встретят его. Недавно одним из них стало меньше. Его звали Тристан, и погиб он не в бою, а от любви. – Я слышал о нем, – прошептал Аскарих потрясенно. – Но количество странствующих рыцарей всегда должно быть одинаково, и появилась нужда в новом воине, способном взвалить на себя нелегкую ношу. – Так все это было подстроено? – не выдержав, перебил дракона рыцарь. – Все эти встречи и разговоры? – Нет, – покачал головой, словно отлитой из серебра, дракон. – Они говорили то, что думали. Но если бы в тебе была хоть капля гордыни, то тебя убили бы эльфы, допусти ты жадность в сердце, гномы бы не пропустили тебя. Но ты здесь, и это значит – ты чист. То, что я предлагаю тебе, ты понял. Решай. – А Лоэнгрин… – спросил Аскарих. – Он тоже из… ваших? – Да, – кивнул ящер. – И что ты решил? Если откажешься, я попросту отдам тебе принцессу и отпущу. А замену Тристану придется поискать в другой стране. Место за Круглым Столом не должно пустовать. – А если я соглашусь, что будет с девушкой? – Завтра я доставлю ее во дворец отца, целую и невредимую. Аскарих склонил голову, вспоминая путь, приведший его к дракону, и с неожиданной четкостью вдруг понял, что другого шанса у него не будет, никогда. – Хорошо, – сказал он, сдерживая спазм в горле. – Я согласен! – Тебе придется сменить имя и герб, – сказал ящер. – Ты не сможешь вернуться в родной замок, и пути твои будут тебе неподвластны. – Зато ни на одном из них, – Аскарих криво усмехнулся. – Меня не будет ждать дракон, свой дракон… Белоснежный ящер раскрыл зубастую пасть, из которой исторгся поток оранжевого пламени. Он прянул прямо на Аскариха, и тот был вынужден закрыть глаза. Стало невыносимо жарко, но жара быстро сменилась прохладой. Открыв глаза, рыцарь ощутил себя сидящим на коне. Тот бодро скакал по прямой, словно стрела, дороге, а вокруг расстилались совершенно незнакомые места. Доспехи на нем были новые и непривычные, но сидели по фигуре. К седлу был привешен щит, незнакомый, чужой. Взятый в руки, он поразил ощущением легкости и прочности. На округлом поле с необыкновенным искусством было изображено озеро, окруженное травянистым берегом. Из голубой воды торчала рука, держащая меч. Пока рыцарь разглядывал щит, в голове его появилось и засияло, оттенив все прочие мысли, одно слово, имя – Ланселот. В мгновенном озарении пришла догадка: «Это мое имя… Меня теперь так зовут… А как меня звали раньше?». Налетевший спереди ветер принес лязг оружия и женский крик, прервал тягостные мысли. Ланселот… да, именно Ланселот вытащил меч, и пришпорил коня. Под ноги скакуна ложилась дорога, и какие-то фигуры прорисовывались в жарком мареве впереди… Берендеев Кирилл АЗАТОТ Говарду Ф. Лавкрафту, чей отры-вок «Азатот» послужил основой этого рассказа Чутье подсказывает мне, что сила, которая правит нами, – людьми, животными, всем на свете, это сила непонятная и жестокая, и за все надо платить. Сила эта требует око за око, зуб за зуб, и как бы мы ни увиливали, и ни уворачивались, мы вынуждены подчиниться, потому что эта сила, и есть мы сами. У. С. Моэм Это случилось не так давно по меркам вечности, но в совершенно другой стране, отличающейся от нынешней и нравами, и образом мыслей столь поразительно сильно, что, сойдись живущий в той и нынешней странах и попробуй они поговорить друг с другом, хоть и велся бы их разговор на одном языке, не смогли бы они достучаться до сердца собеседника. В той стране жил один молодой человек, внешне совершенно не отличающийся от прочих молодых людей, его ровесников. Если бы некто, пожелавший узнать о нем, решил взглянуть в его досье, каковое имелось на каждого жителя этой страны, то, кроме самых обыденных анкетных данных и отметок, касающихся его профессии, ничего примечательнее выведать не смог и сделал бы вывод, что он ничем не отличается от остальных. Но это было не совсем так, как полагал бы сторонний наблюдатель… Молодой человек жил в городе, основанном не так давно, в сравнении с древней историей его страны, городе-порте, на мелком гнилом море, где навигация длится всего лишь несколько месяцев в году, а в прочее время, частые штормы, наводнения и плавучие льды не дают кораблям прохода в узкую гавань. Некогда город был столицей страны, и тогда слава его шла впереди, и во всяком месте земли можно было слышать рассказы путешественников, побывавших в нем, и пришедших в восторг от неописуемой красоты его дворцов, фасады коих были украшены столь изысканно, что казалось невероятным, будто руки человеческие создали их, а внутренние покои наводили трепет на всякого, удостоившегося чести побывать в них; и даже чугунные решетки, что окружали дворцы, охраняя их от простонародья, и те не могли не вызвать подлинного восторга. А еще славился город своими фонтанами, чьи каскады так и манили в полуденную жару свежестью ниспадающих брызг и дивной красотой золотых статуй, извергавших струи воды. Но не во всякое время приезжали в тот город путешественники, лишь поздней весной да ранней осенью, когда позволяло море и климат, царствующий в городе. Лето в тех краях было коротким, но злым и жарким и множества насекомых наполняли воздух, а от бесчисленных каналов города поднималось тяжкое зловоние затхлой воды, а долгая зима ослепляла жгучими морозами, длившимися месяцами напролет и превращающими море в ледяную пустыню, с которой мертвый ветер гнал и гнал мириады острых кристаллов замерзшей воды. Безумный император построил этот город, жаждая доказать и себе и миру, что он величайший правитель и выдающийся воин, а для этого выстеливший долгую дорогу к болотам, окружавшим море, торной гатью из павших в пути солдат собственной армии. Сказывали, что в незапамятные времена на месте этого города среди болот, стояло иноземное поселение, жили в котором рыбаки да охотники. Ничем не примечательный поселок изредка навещали купцы с севера и юга, встречались друг с другом, обменивались товарами и отправлялись назад, так же, как и прибыли, сухим путем, ибо море то было мелко и зловонно, и не считалось возможным пользоваться им как новым трактом. И лишь безумный император, повелевший построить город в зловонной тине топких берегов, объявил его портом – воротами в его страну, для всех торговцев и путешественников окрестных земель. Когда солдаты безумного императора прибыли в те места, где повелел он построить город, поселка рыбаков да охотников давно уж не было. Как не было ни одного свидетеля тому, что он существовал в иные времена, никто не помнил о нем, лишь редкие предания, передаваемые из уст в уста, стариками из соседних деревень и сел, говорили о том поселении. Но не говорилось в тех преданиях о конце поселка, что будто в одночасье исчез со всеми жителями. Неведом был конец его: то ли мор прошел, то ли войска, а может, жители его, не в силах более терпеть свинец туч и жижу болот собрались враз и убыли в неведомые дали, бросив все нажитое, оставив поселок вечной приморской топи. Новые жители, поселившиеся на древних болотах, ничего не знали о сгинувшем поселении. Они жили, занимаясь обыденными делами: ремесленничали, торговали, осушали бесчисленные болота, возводили дворцы, чье неземное великолепие будет славиться в веках, а между делами играли свадьбы и воспитывали детей, а те росли, взрослели и старели, возвращаясь прахом, как и родители их, в топкую землю, из которой, согласно преданию, когда-то вышли. Со временем они привыкли к этому городу и уже не замечали ни тяжелых миазмов, поднимающихся с каналов, ни ледяной зимы, ни удушающего лета. И потому, что воздух был удушлив, разъедал легкие и мутил мозг, а почва податлива, море всегда было готово излить на город наводнение, а берега предательски пасть под напором стихии, люди со временем стали равнодушны к себе. Они пленялись красотой дворцов, что построили их предки, жизнями заплатившие за прихоть императора именовать столицу "прекраснейшей", но забывали о собственных домах и жизнях. И не редко случалось так: путешественник, насытившийся величием и уставший от помпезности барочных построек столицы, отвернув голову от небесных куполов храмов и мрамора колонн, приходил в ужас, преследовавший его потом долгое время. Ибо прямо по соседству с дворцами и парками, огражденными изысканной чугунной решеткой, на другой стороне улиц лепились друг к другу убогие, мрачные серые дома с черными окнами и провалами подъездов, где во дворах не росло ни единого дерева и никогда не слышался детский смех, а всякий громкий голос, бессчетное число раз повторяясь и искажаясь темными стенами, нависавшими над дворами, обрушивался воем и стонами на осмелившегося громко заговорить человека… Лишь изредка его улицы оглашались голосами и смехом то были голоса и смех путешественников из дальних краев и земель. Сам же город угрюмо молчал, не слушая чужих радостей, бездушный к чуждому веселью. Молодой человек, тот самый о котором пойдет речь, родился и вырос в этом городе. Однако, родители его некогда приехали из дальнего пригорода на заработки и осели в нем. Жизнь в городе не принесла им счастья, тот труд, что кормил их, лишь давал им возможность не умереть с голоду и иметь крышу над головой, а о большем они лишь изредка, оставаясь в одиночестве, мечтали; пока ядовитые миазмы каналов не проникли в их сердца и навек не остановили их. И он остался один – выпускник школы, только начавший познавать жизнь и, оглядываясь, находить в ней все новые и новые неизвестные ему черты и меты. Он поступил в прославленный университет и учился в нем самозабвенно и беспощадно по отношению к себе, находя в том единственное утешение и спасаясь от безысходности. Город угнетал его, а стены унылых домов давили на него, прижимая к земле, он так и не смог притерпеться к ним, ибо родители его не имели той закалке, что надо было пройти, дабы жить в городе и не замечать его мертвенной пустоты. Не имел ее и он. И спасение свое находил в мечтах. Он жил в крохотной комнатке, окнами выходившей во двор. Туда, где царили вечные сумерки, и куда в тупом отчаянии смотрели черные провалы других окон. В том городе улицы не освещались фонарями, кроме тех редких мест вкруг дворцов и парков, и долгими вечерами лишь тусклые окна угрюмо серых домов освещали запоздалому путнику дорогу домой. Со дна этого двора-колодца, а молодой человек жил на втором этаже, можно было увидеть лишь стены да окна, окна да стены, уходящие насколько хватает глаз, ввысь, и разве что иногда, если почти вылезти из окна наружу, – крохотные звезды, изредка прорывавшие свинцовый небосвод. И так как молодой человек чувствовал каждое мгновение давящую тяжесть окружавших его стен, он привык, возвращаясь вечером с работы – тупой и однообразной, что сегодня, что спустя двадцать лет – высовываться из окна, чтобы краем глаза увидеть нечто, не принадлежащее городу и миру. Оставшись один, он поставил свою кровать у окна, под самым подоконником и, засыпая, провожал глазами медленно, незаметно человеческому глазу, плывущие по небосводу звезды. Он не знал их имен, тех, что дали им жители Земли, а потому одаривал их теми, что создавал для них пока глаза не скрывались за отяжелевшими веками. И всякий раз, укладываясь спать, приветствовал их как единственных друзей в сером холодном городе, называя каждую по имени и приветствуя с искренней сердечностью. А звезды беззвучно проплывали мимо, сияя все ярче, казалось, опускаясь все ближе к Земле, к окну, у которого стояла кровать молодого человека. И он мечтал о них, как возлюбленный мечтает о невесте. И всякий раз, вернувшись домой, с нетерпением ждал времени, когда сготовится скудный ужин, чтобы, наспех проглотив его, идти к окну и, укладываясь в кровать, вновь помечтать о далеких мирах, обращавшихся вокруг неведомых звезд, порой едва различимых в океане небосвода. И вот однажды, одной зимней ночью, когда его веки уже закрывались, он увидел нечто такое, о чем когда-то втайне мечтал, но не смел признаться в своих мечтаниях. Его давние грезы сами явились пред ним: в ту ночь, одолев почти бездонную пропасть, вожделенные небеса, спустились к окну молодого человека, смешавшись с воздухом его комнаты, изгнав смрад унылого города и заполнив крохотное пространство помещения ароматом бескрайних полей и лугов, березовых рощ и дубрав, прозрачных озер и рек, шумно катящих свои воды в неведомые края. В его комнату явились непокорные потоки фиолетовой полночи, посверкивающие золотыми крупицами мгновений, шум океана, неисчислимое число лет влекущий седые валы к далеким землям, на которых никогда не ступала нога человека, влился из окна и позвал его в те края, где осмеливались останавливаться лишь морские нимфы, дабы полюбоваться на фьорды, послушать вековечный шум прибоя, то шепчущего, то рокочущего меж изрезанных скал и вдохнуть удивительных запах, доносящийся с могучих дерев, росших на большой земле, куда даже им нет торной дороги. Молодой человек увидел разом сотни миров, спустившихся к нему с фиолетовой полночью, узрел их неземные красоты и почувствовал удивительные благоухания, названия коим не сыщется в человеческом словаре. Вострепетало сердце его, исполнившись неописуемой радости от увиденного. А бесшумная, беспредельная стихия уже объяла мечтателя и унесла его прочь, оставив в унылом городе лишь неподвижно лежащее тело, с открытыми глазами, устремленными к небу, а потом много дней, которые невозможно исчислить земными календарями, небесные потоки нежно и ласково обнимали его и несли к мечтам, о которых давно позабыли жители города, и помнил и грезил которыми только он один. Нежные руки уложили его на шелковые травы неведомых берегов, там, где рядом едва слышно плещется говорливый ручей, и дремлют лотосы, навевая теплым своим ароматом сладостные видения, приносящие покой и умиротворение в издерганную душу. Кто знает, сколько проспал молодой человек на том берегу, вдыхая аромат лотосов, просыпаясь на краткие мгновения, чтобы заглянуть в их звездчатые чаши. Блаженная улыбка появлялась тогда на его пересохших губах, он вздыхал полной грудью, поворачиваясь на мягкой мураве, и засыпал снова, видя прекрасные сны, исчезавшие подобно дуновению легкого бриза и наплывавшие снова, исполненные новых чудесных видений. Однажды он проснулся, почувствовав, что голова его не клонится на шелковые травы, а глаза не слипаются под тяжестью век. Тогда он поднялся, легко, пружинисто, ощущая необыкновенный прилив бодрости, готовый встретить чудеса, и огляделся по сторонам, решая, что ему делать дальше. Невдалеке он увидел дорогу, что шла, разрезая дубраву, в неведомые края, другою же стороною уходя куда-то по течению реки и скрывалась за речным меандром. Дорога была торной, но редко используемой, покрывшейся кое-где проплешинами чахлой травки. Выйдя на нее, молодой человек долго решал, в какую же сторону следует ему направить свои стопы, пока не услышал невдалеке девичий смех и не увидел дриад в серебристо зеленых одеяниях, что с весельем и шутками устремились к нему из-под низкой кроны стоящего на пригорке дерева. Смеясь, окружили они молодого человека, и одна из дриад, чей взор показался ему проницательным и оттого печальным, положила ладонь на его лоб и произнесла неведомые слова, музыкой прозвеневшие в ушах молодого человека, а затем показала рукой вдаль, вниз по течению реки, и при этом она улыбалась, а из глаз ее готовы были политься жемчужины слез. Через мгновение она исчезла среди своих товарок, скрылась, неотличимая, в вихре хоровода, и молодой человек растерянно поворачивался в разные стороны, пытаясь снова перехватить ее взгляд и не спутать с другими, но ему этого никак не удавалось. Дриады запели песню на неведомом языке, не понимал он этой песни, хоть и заслушался ею, и лишь одно слово осталось ему, вспыхнувшее, точно путеводная звезда и слово это было именем, необычным именем, которого не слышал он раньше: "Мулиэра". И тотчас же, едва произнес он это имя, как враз разомкнулся и исчез хоровод, скрылись дриады, а молодой человек остался один с удивительным именем в сердце. И он двинулся вниз по реке и повторял его, вдыхая аромат лотосов в такт своей спешной ходьбе: "Мулиэра, Мулиэра, Мулиэра". И с этим именем на устах он проснулся. Время его сна вышло, как странно, что прошла всего лишь ночь, а не долгие дни и недели, наступило утро, и молодому человеку надлежало идти исполнять свою работу, коей обязан он был публично гордиться, и почитать давших ему эту работу людей, а так же правителей города, за все заслуги, реальные и мнимые. И он работал в тот день так, как никогда прежде, и легкая улыбка витала на его устах, вызывая в коллегах по работе тайные искры зависти и раздражения, – не принято было в том городе улыбаться без нужды и без повода. А едва окончилась работа, поспешил он домой и, проглотив скудный ужин, которого не заметил, вновь оказался в постели под звездами и с нетерпением стал ждать нисхождения сна. И сон явился ему. Он снова стоял на позабытом тракте кое-где покрывшимся зелеными проплешинами травы и видел вдалеке, за холмом, крохотные колокольни далекого города, к которому он спешил. Река близ дороги заметно разлилась и стала шумной и бурливой, с омутами и водоворотами. По ней, минуя опасные места, неспешно двигалась лодка, закрытая палантином, с рулевым и двумя гребцами, слаженно двигавшими ее к тому месту берега, близ которого остановился молодой человек. Лодка подплыла, рулевой вежливо поклонился молодому человеку и пригласил его на борт. У молодого человека не спросили ни платы за проезд, ни конечного места маршрута, ни того, как попал он на эту дорогу, точно рулевому и так все известно было. Когда же молодой человек, удобно устроившись на подушках под навесом, спросил рулевого, тот в ответ улыбнулся и рассказал удивительную историю. Оказывается, его и двух его людей, – а рулевой был начальником стражи девятых врат города, – послал с лодкою верховный мудрец, прочитавший в книге судеб о появлении незнакомца в том самом месте, где они его, молодого человека, и обнаружили. Рулевой привык к подобным пророчествам и нисколько не удивился, когда, добравшись до указанного места, увидел молодого человека в странном одеянии, растерянно смотревшего на подплывающую лодку. Немало подобного рода поручений случалось за его долгую жизнь, сказал не без тайной гордости рулевой, что так или иначе оказывались связаны именно с ним и его деяниями, и сказав это, приказал отправляться в обратный путь. Лодка легко повернулась и поплыла по течению и через некоторое время достигла уже пределов города, отмеченных высоким арочным мостом, на коем по всему пролету были расставлены светильники из чистого золота, украшенные яшмой и нефритами, и блестевшие на солнце. По мосту взад и вперед сновали пешеходы, не останавливаясь и на мгновение, чтобы краем глаза ухватить непередаваемую красоту моста, видно, они были привычны к ней и не видели в ажурных конструкциях моста чего-то поразительного, что надолго привлекло внимание проплывавшего внизу молодого человека. И в этом они по-своему оказались правы, ибо впереди молодого человека ждало куда больше чудес. Город, в который он вплывал по полноводной реке, чьи берега утопали в лотосовых зарослях, источавших пряный сказочный аромат, о, город этот был столь прекрасен, что сравнить его с оставленным позади, молодой человек никак не мог, более того, прежде восхищавшую его красоту дворцов и фонтанов родного города ныне посчитал бы оскорблением простершегося вкруг него великолепия. Город, имя которому было Рошанна, открывался молодому человеку в своем великолепии постепенно, неторопливо, с достоинством города, знающего свою притягательную красоту и делящегося ей по мере того, как первые впечатления утихнут, а сердце сможет принять новые красоты. Глазам молодого человека открывались дворцы с резными колоннами и витыми пилястрами, с фронтонами, украшенными изображениями неведомых животных и растений, с арочными сводами и прозрачными куполами, над коими возносились скульптуры неизвестных богов и героев. Древние замки, чьи поросшие вековыми мхами камни помнили минувшие тысячелетия, возвышались над городом, этаж от этажа сужаясь, возносились на немыслимую высоту; окруженные зубчатыми стенами, донжоны, подобные горящим свечам взмывали в небесную синь, заканчиваясь золотыми шпилями с флюгерами и вымпелами, бесконечные ряды уходящих друг в друга кокошников заменяли им крыши; казалось, что замковые строения столь легки, что малейшее дуновение ветра вознесет их в небеса, куда с такой неистовой силой они устремлялись. Молодой человек едва успевал вертеть головой, впитывая красоту окружавших его строений, и почти не слушая пояснений рулевого. Дворцы сменялись парками, нисходящими к самой воде; он видел, как в парках играют солнечные лучи в струях множества фонтанов, а вокруг них, среди высокой травы, резвятся дети, он слышал радостные крики и восторженный смех, и к удивлению своему не видел ни единой ограды, что указывали бы границы парков, точно в них не было ни малейшей необходимости. А лодка все плыла дальше, и парки уже сменялись городскими кварталами: то маленькими домиками, стоявшими у воды, то высокими строениями-зиккуратами, украшенными витражами, ажурной ковкой и резными портиками. Он видел храмы, чьи витые луковичные купола, украшенные множеством драгоценных камней, – сапфиров и яхонтов немыслимых размеров, вплавленных в теплую платину, – сияли на солнце мириадами огней, и томно мерцали, когда редкие кучевые облака закрывали солнце. Вкруг каждого храма был сад с неизменными лотосами и пирамидальными тополями, закрывавшими дальние пределы и, изредка, поразительной красоты и достоверности резьбу на стенах молельных домов, повествующую о славных победах далеких времен, о быте давно покинувших мир жителей города, о дальних походах и мудрых деяниях правителей города. Незаметно лодка причалила к ступеням, спускающимся с высокой набережной к самой воде; молодой человек не сразу понял, что его путешествие подошло к концу. Рулевой помог перебраться ему на твердую землю и показал на скромный двухэтажный дом, заросший яблонями, грушами и еще какими-то неведомыми на земле деревами, чьи плоды источали тонкий аромат, напомнивший молодому человеку о далеком детстве. На душе у него сделалось легко и покойно, он обвел глазами дом и почувствовал, как ему хочется войти в него, пройтись по комнатам, посидеть у окна, глядя на лениво плещущие воды реки и на корабли и лодки, заполнившие ее спокойные воды, между делом перебрасываясь с хозяином дома фразами ни к чему не обязывающей беседы; молодой человек почувствовал внезапно, что в этом доме его ждут, как самого дорогого гостя. Указав рукой на дом, рулевой сказал, что здесь и живет верховный мудрец, предсказавший его появление на заброшенном тракте. Едва он произнес эти слова, как дверь в доме распахнулась, явив на пороге старца в белых, под стать власам, одеждах, с дружеской улыбкой начавшего спускаться по широкой лестнице. Подойдя, он сердечно поздоровался со всеми, отметив особо молодого человека и обратившись к нему по имени, поблагодарил рулевого, пожелав славной службы ему и тем, кто пришел с ним. Лодка отплыла и, повинуясь могучим взмахам гребцов, быстро скрылась за меандром реки. А старик широким жестом пригласил молодого человека в дом, усадил за щедрый стол, заставленный удивительными яствами, вкуса коих гостю сравнить было не с чем, столь прекрасными они ему казались. За столом молодому человеку прислуживала молоденькая улыбчивая горничная, чей голос звенел подобно колокольчику; глядя на нее, молодой человек снова подумал о том, сколь же непохожи жители этого города на тех, кого он оставил по то сторону сна. Когда молодой человек отобедал, старик, с неизменной улыбкою наблюдавший за ним, пригласил молодого человека следовать в сад по мощеной розовым гранитом дорожке, через минуту приведшей их к маленькому домику, что предназначался для гостей верховного мудреца. К их числу старик отнес и своего спутника. Он провел молодого человека по всем коридорам и комнатам домика и пожелал, чтобы тот гостил в нем столько, сколько пожелает, и располагал бы своим и его, верховного мудреца, временем в меру своих намерений и устремлений. Пока старик показывал сад молодому человеку, невдалеке хлопнула калитка, и в саду появились новые люди: молодая пара – юноша, немногим старше двадцати и девушка, его ровесница. И едва молодой человек взглянул на нее, как у него остановилось сердце. А старик остановился и, подозвав пару к себе, представил обоих своему гостю: его дети – старшая Мулиэра и младший Палеон. Девушка застенчиво взглянула молодому человеку в глаза и тотчас же вспыхнула как маков цвет и залилась румянцем и потупилась, не решаясь ни подойти, ни покинуть сад. Она так и стояла в стороне до тех пор, пока старик не обратился к Палеону и не пригласил его следовать в дом, оставляя молодых наедине. Минута не истекла, а они уж говорили как самые близкие знакомые. Говорили обо всем, о чем только могли вспомнить и спросить, взволнованно и спешно, точно боялись не успеть наговориться за отведенное солнцем время. За время этой беседы молодой человек узнал, что собеседница многое знала о нем самом, услышанное из недавних рассказов отца, и то, что поведал Мулиэре отец о его жизни в ином мире, странным образом сблизило с девушкой, ибо она уже приняла его, такого, какой он есть и, приняв, ничего не просила взамен. Она знала многое не только о нем, но и о мире, в котором он жил и живет вне сна, о "Сумрачном мире", как сказала девушка, повторяя слова отца, и молодой человек не мог не согласиться с ней. А, согласившись, попросил рассказать о себе. Но в тот раз ему не суждено было услышать ее историю, ибо Мулиэра, внимательно на него взглянув, сказала, что он уже просыпается, и, торопливо попрощавшись с ним, поцеловала в щеку, – точно облако скользнуло по коже. В сей же миг молодой человек оказался в утре нового дня на своей постели в городе его родного мира, того, которому дадено имя сумрачного, в городе, которого он бежал эту и предыдущую ночи. Ему давно уже пора было идти на работу, но он все медлил, вспоминая дивный сон, пришедший к нему этой ночью и с пробуждением унесший, Мулиэру, с которой его познакомил великий мудрец, и ее отца, и брата, сожалел, что не может все время быть вместе с ними, и, одновременно, досадовал на свою нерасторопность: не успел он в последний миг заключить Мулиэру в объятия и коснуться ее губ. Единственная мысль утешала его о том, что все еще впереди, все повторится, стоит ему вернуться с работы и погрузиться в долгожданный сон. И с ней молодой человек с небольшим опозданием пришел на место своей службы, вызвав неодобрение старших коллег, и делал дело свое механически, не задумываясь, мыслями пребывая в далекой Рошанне. А едва прозвучал сигнал к завершению дел, со всех ног устремился домой. В новом сне он, как и прежде, очутился в том самом месте, где расстался со сном предыдущим, – как раз на средине пути между домиком для гостей и обиталищем верховного мудреца, а, оглядевшись по сторонам, сразу же увидел спешащую к нему Мулиэру. Тотчас же молодой человек бросился навстречу ей, заключил в объятия и исполнил, наконец, то, о чем мечтал поутру, досадуя на свою робость и нерешительность. Позже, значительно позже, предначертанная неизбывная страстность, бросившая их в объятия во все сметающем и все оправдывающем порыве, немного утихла, остыла, нет, не остыла, скорее, насытилась, перешла в иное качество и дала им возможность уже без мучительного, жадного блеска в глазах взглянуть друг на друга, просто почувствовать окутавшую их близость и, почувствовав, насладиться самим фактом существования ее. Всё это случилось в домике для гостей: он гладил белоснежные волосы Мулиэры, разметавшиеся по подушкам, а она, устроившись на плече молодого человека, водила указательным пальцем по его груди и тихо шептала, перемешивая воспоминания с мечтами. – Знаешь, – Мулиэра назвала его ласковым именем, от которого сладко заныло сердце, и расправила складки простыни на груди, и жест этот показался молодому человеку удивительно домашним, каким-то по-особенному уютным, точно он всегда мечтал вот так вот находиться подле Мулиэры и гладить ее по волосам, а она в ответ бы говорила о чем-то и изредка поправляла складки на простыне, – знаешь, мой отец непременно поможет нам, я совершенно уверена, что он найдет выход, и нам не нужно будет все время разлучаться. Ну, разве что иногда, – она улыбнулась, и он улыбнулся вслед за ней. – Сейчас по нашему миру путешествует лишь твой разум, облаченный в фантомное тело, но мой отец знает, как совершить не только духовное, но и телесное перемещение твоего истинного "я". Когда я была маленькой, много лет назад, – сказала она с непосредственностью молодой девушки, – он сделал это по просьбе самого князя, за что и получил в награду наш дом. Мне не дозволялось в то время заходить в комнату, где отец готовится к путешествиям и совершает их, предсказывает или творит заклинания, но в тот раз я все же пробралась к замочной скважине, тихо как мышка, и наблюдала за всем происходящим. И кое-что, переняла у него, еще до того, как отец начал меня учить – ведь наш род славится сновидческими умениями. У меня пока еще плохо получается, у брата куда лучше… знаешь, я иногда завидую ему. У него все выходит так просто и легко. Особенно ему даются путешествия во снах, одиночных или в качестве проводника для только начинающего постигать азы этого мастерства. Да, как проводнику ему цены нет. Надо будет сказать Палеону, чтобы он помог проводить тебя в мир Истриса, нам обязательно надо будет побывать там… просто у меня одной не хватит сил на это, тут нужен брат. Я возьму с него обещание, что он не будет подглядывать, – и Мулиэра звонко рассмеялась. – Он славный сновидец, думаю, и ты скоро будешь таким. Молодой человек очень надеялся на это. Отец и брат Муриэры в тот же день, когда у влюбленных хватило сил разлучиться друг с другом, принялись обучать его основам сновидчества, искусству, которому он случайно начал обучаться сам; теперь же, под руководством опытных наставников, молодой человек мог методично и целенаправленно совершенствовать удивительное умение. Уроки продолжились и на следующий день и через день и через неделю, а к окончанию месячного срока – периода совсем небольшого для освоения азов сновидчества – он смог уже без посторонней помощи и вмешательства, отправляться вместе с возлюбленной в те неведомые края и земли, что отстоят бесконечно далеко, но столь же удивительны и прекрасны, как и Рошанна, и, может быть, еще прекраснее, – ведь неведомые края всегда кажутся таковыми, – но только совсем чуть-чуть, так, что, попав туда и осмотрев все, на что хватало сил восхищаться, можно было немножко соскучиться и вспомнить о возвращении в дорогую его сердцу Рошанну. Так они побывали в Истрисе, мире кристаллов, чьи земли рождают лишь многогранное, строго выверенное математическое великолепие самых разнообразных цветов, форм и размеров, от карликов, едва различимых взором, до гигантов, охватить которых взглядом можно лишь издалека. В этом мире кристаллы то вырастали из земли подобно деревам, то колкой щетиной стелились по земле, то выпирали могучими холмами, громоздясь на невообразимую высоту и отражая свет далекого солнца своими темными и светлыми краями. Аметист или изумруд, рубин или берилл, александрит или топаз, – каких только камней не было в этом мире, и каждый, из встречавшихся им, был хотя бы чем-то отличен от тех, что они видели прежде. А еще им довелось побывать в Шиффу, где туземцы поклоняются великому древу Ковсал, что растет уже неизмеримые века и столетия, и никто не помнит, когда же оно появилось на свет или хотя бы когда оно было молодым. Цветет это древо, раскинувшее стволы свои и кроны на десятки верст вокруг, раз в пять лет, а едва оно зацветет, то верховные вожди и жрецы дерева, покрыв тела свои обрядовыми одеждами и совершив древние обряды очищения от дурных духов и мыслей, восходят на ветви его и приносят семя свое в цветы, что подобны по форме своей женскому лону. И вскорости древо Ковсал уж плодоносит, и плоды эти – дети странного союза – раскрываются все разом в тихий безветренный вечер, и из плодов выходят небесноликие девы с прозрачными крылами, что живут лишь одну эту ночь и всю ночь до самого рассвета, опаляющего их душу и убивающего нежное тело, поют сладкозвучные песни, славя мир, в котором им довелось появиться на свет и луну, что касается их бледным своим сиянием и древо Ковсал давшее им быстротечную жизнь. А после побывали влюбленные путешественники в мире Аиске, где лишь ветры да пески на многие и многие мили вокруг, да знойные скалы, на которых играют ветры свои дивные мелодии, каждый ветер – свою, и прекрасные и удивительные мелодии эти невозможно ни повторить, ни напеть. И еще во многих мирах, имен которых и не вспомнить было, побывали молодой человек и возлюбленная его Мулиэра, во многие вселенные забирались они, дабы лицезреть красоты их, но лишь одного мира избегнули. То был центр всего сущего, самого мироздания, мир, из чрева которого вышли все миры и вселенные, что есть и что будут, а центр тот – крохотная планетка, вращающаяся вкруг желтой звезды на окраине неведомой галактики. И причину, по которой не решились они посетить этот мир, не могла не рассказать Мулиэра. Ведь в одном из городов на этой планетке, подобных другим, что во множестве разбросаны по материкам и континентам, древнем, позабывшем свои года, спит султан демонов Азатот. Он спит долгие века и тысячелетия в гранитной усыпальнице, у входа в которую стоит безмолвная стража, стерегущая его покой. Спит Азатот в хрустальном гробу и изредка шевелится во сне, и всякое его пробуждение на самое малое мгновение в этот миг – беда и горе для жителей всей той земли: ураганы и землетрясения, обвалы и извержения, рождаются пробуждением Азатота. От единого дыхания султана на свет вырываются малые демоны, невидные взору человеческому и разлетаются от закрытого хрустального гроба прочь, по всей земле и по всем мирам и вселенным, и короткую жизнь свою проводят в неутомимом стремлении насытить бездонную свою утробу чужою кровью и болью. И идут и идут избранные из всех народов, населяющих тот болезненный мир, ко гробу хрустальному и несут к нему свои жизни и свои души, чтобы не разлетались бы демоны по всей земле и по всем землям, и не проснулся бы их султан Азатот и во сне доставляющий им без меры бед и страданий. Сказывают, что некогда, в столь далекие времена, когда множества миров и вселенных не было и в помине, три величайших колдуна и три величайших колдуньи смогли напустить сон на Азатота, бессонные свои дни и ночи проводящего во гневе и ярости, сокрушающего миры и вселенные одной лишь безумной злобой своей, и закрыли его наглухо в хрустальном гробу, и соорудили над ним тяжелые гранитные плиты усыпальницы, и поставили у входа недреманную стражу. С тех незапамятных пор спит Азатот. Но и сон его страшен и бедственен, можно ли удивляться тому, что даже память о тех ужасных временах, когда Азатот бодрствовал, не пожелала сохраниться для грядущих поколений. Эту историю рассказала молодому человеку Мулиэра и просила быть своего возлюбленного всегда острожным и предусмотрительным, дабы не спускаться к нижним пределам, к центру мироздания, пускай, и мысли об этом путешествии не имеет он. С охотой пообещал ей молодой человек не спускаться к нижним пределам и, едва пообещал он это, как вновь, в который уже раз, почувствовал, что просыпается, и поспешил попрощаться со своей возлюбленной. А по пробуждении, увидев сумрачное утро за окном старого темного дома, тотчас же вспомнил, что говорила ему Мулиэра об Азатоте и бесчисленных слугах его, ждущих в безмолвии пробуждения своего правителя, чтоб, как и прежде, на заре истории, сопровождать всюду безумного султана, сея ужас и бедствия на бесконечных просторах новых и старых вселенных. Вспомнил он и о множестве тайных агентов этих слуг, что, приняв облик и переняв привычки любого из смертных существ на любом из миров, рыщут и рыщут беспрестанно, дабы сыскать тех трех колдунов и трех колдуний, что заточили Азатота в хрустальный гроб: с их страшной смерти начнет султан демонов свое правление. Вспомнил молодой человек все предостережения Мулиэры, и тихим ужасом наполнилось его сердце. С печальными мыслями отправился он на свою работу. Вновь опоздал он и вновь был рассеян – эти новые его странности, внезапно появившиеся, уже вызвали среди коллег по работе немало враждебных толков. Много двусмысленных мерзостей, откровенной лжи и навета в свой адрес услышал молодой человек, прислушиваясь к разговорам тех, кого он считал прежде своими товарищами. Но он не стал отвечать злым словом в ответ на недоброе, старался не замечать язвительных замечаний и откровенных издевок, не обращал внимания и на враждебность, сквозившую во взгляде едва ли не каждого, и встречал ее безмятежной улыбкою, которая, как говорила Мулиэра, так ему шла. Но от этой улыбки только мелочнее и злее становились те, кого он совсем недавно именовал своими товарищами, и мелочнее и злее становились их слова в его адрес. А в тот день как раз вызвал молодого человека к себе старший начальник посреди рабочего дня, долго молча суровым взором смотрел на вошедшего и, наконец, так и не дождавшись от молодого человека должного трепета, вручил ему приказ об увольнении и потребовал в сей же час освободить рабочее место. Молодой человек и опечалился и утешился разом. Он прекрасно знал, что в этой стране без работы остаться почти невозможно, ибо каждого, кто под тем или иным предлогом пытался от нее увильнуть, неизбежно находили и заставляли трудиться в местах, считавшихся позорными, люди тайного приказа правителя этой страны. Каждый человек обязан был чувствовать себя в долгу перед правителями, которые не покладая рук, заботятся о применении всяким человеком его умений и знаний, где бы тот человек ни проживал, значит, и его безработным не оставят: к молодому человеку придут и потребуют незамедлительно выбрать новую работу из предложенного списка профессий, что поплоше; если его еще раз уволят, список будет и короче и печальнее. Придти должны не сегодня-завтра, ведь старший начальник обязан сообщить об увольнении в тайный приказ. Известно было, что если он по какой-то причине не успеет донести, сослуживцы или подчиненные немедля сделают это сами, а для любого влиятельного лица движение помимо его воли очень опасно. Ведь каждый человек в его стране хоть и живет скудно, но всегда с оглядкой на тех, кто в силу обстоятельств стал и беднее и бесправнее его. Оказаться таковым легко, коли совершить предосудительный проступок, к примеру, не сделать того, что приказывает старший или, тем паче, человек из тайного приказа, или дать повод сослуживцам донести о непочитании богов и героев страны, что совсем скверно: о судьбе людей, обвиненных в непочитании, старались не говорить вслух. Всякий человек в той стране боялся ближнего своего, ибо мог вознестись за его счет на более высокую ступеньку, низвергнув последнего, а ближний в свою очередь – мог отплатить той же монетой. Подобные деяния не только не осуждались, напротив, всячески поощрялись правителями страны и служили примером для подражания. Именно о подобной возможности вспомнил молодой человек, когда шел в одиночестве по пустынной улице, освещенной тусклым послеполуденным солнцем, – в середине рабочего дня город словно умирал, оживая по вечерам, да, после недолгого сна, рано утром, а после опять погружался в свой летаргический сон. В этот момент по улице города, легко шелестя шинами, проехала черная легковая машина, поравнялась с молодым человеком, и водитель приказал ему сесть. Молодой человек повиновался беспрекословно, неповиновение только повредило бы ему, он забрался на заднее сиденье, и машина повезла его в центр города, к черным монолитам зданий, упиравшихся вершинами в седые небеса; в домах этих не было ни единого окна, выходившего на улицу, только голые стены уходившие на десятки метров ввысь, облицованные темным гранитом. Его долго вели по глухим коридорам одного из темных зданий, молодой человек спускался по лестницам, поднимался на лифтах, казалось, здание тайного приказа не имеет конца, и блуждания его никогда уже не закончатся. Молодой человек следовал за привезшим его водителем, чувствуя спиной безмолвное присутствие второго спутника, всю дорогу до здания сидевшего рядом с ним, но не сказавшего ни единого слова, ни тогда, ни сейчас, тот второй шел так тихо, что шума шагов его молодой человек не слышал, но оглянуться, чтобы проверить свои тревожные ощущения, – а ему казалось, что второй страж идет за ним шаг в шаг, – сколько ни старался, не мог. Голова его опустела, мысли боялись посещать ее в этот миг, молодой человек уже перестал замечать пройденный путь, казалось, в этом здании все лестницы одинаково пустынны и тусклы, а все коридоры одинаково глухи и так же безлюдны, а во всем комплексе находятся лишь они трое. И только одна мысль тревожно бередила покой бесконечного путешествия, убаюкавшего сознание, одно слово тревожно стучало в виски, один вопрос: "сейчас? сейчас?". Путешествие закончилось, когда молодой человек менее всего ожидал этого, он успел привыкнуть к нему, как привыкают к неизбежному: шофер резко остановился перед одной из дверей-близнецов невольно поежившись от холода, – должно быть, они опустились в подземную часть здания, – и резким движением распахнул ее. В тот же миг молодой человек получил чувствительный тычок сзади и буквально влетел в крохотную неосвещаемую камеру, размерами не больше уборной. Позади загремела дверь, запираемая на запор, послышались удаляющиеся в неизвестность шаги, и тишина всей своей многопудовой тяжестью обрушилась на узника. Сколько времени провел он в камере неизвестно, в темноте смена часов ощущается совершенно иначе, нежели на привычном дневном свете, да и мысли молодого человека были заняты совершенно иным: он искал выход из создавшейся ситуации и причину ее, но не находил ни того, ни другого. Несколько раз за время своего заключения ему казалось, что он слышит шаги, молодой человек вскакивал на ноги и, неловко выставив вперед руки, приникал к холодному металлу двери, но была ли то невидная стража, совершавшая обход или всего лишь слуховая галлюцинация изводившая его мозг, с уверенностью сказать было нельзя. Наконец, дверной запор загремел, и дверь распахнулась. Двое стражей в темной форме, неуловимо похожие друг на друга, как могут походить люди, долгое время несущие службу вместе, вывели его из камеры и повели куда-то. Молодой человек снова шел по безлюдным коридорам, спускался по лестницам и поднимался на лифтах. Кажется, они все же вышли в ту часть здания, что расположена над землей, но принять подобное допущение он не решался, да и не слишком долго задумывался над ним. Дорогою стражники молчали, видно, разговоры в пути не дозволялись. Процессия двигалась медленно, молодой человек едва переставлял ноги, точно столетний старик; впрочем, в эти минуты он и чувствовал себя столетним стариком. Когда его ввели в полутемный кабинет, освещенный лишь одной настольною лампой у дальней стены, усадили на табурет, намертво привинченный к полу в двух метрах от стола, и нацепили на ладонь левой руки какой-то датчик, он, вопреки всему, ощутил облегчение: и это путешествие подошло к концу. За столом сидел человек и что-то писал; разобрать его лицо, утопающее в густой тени над световым пятном, невозможно было. Некоторое время еще он сидел над бумагами, продолжая что-то писать и сверять написанное с прежними записями, при этом фигура человека не двигалась, нервно перемещались перед ней лишь руки, берущие бумаги со стола и откладывающие их в сторону, снова берущие и откладывающие, берущие и откладывающие… Наконец, он отложил последнюю бумагу, и, придвинув к себе новую папку, раскрыл ее, вынул лист и стал задавать вопросы. Поначалу они были несложные: имя-фамилия, род занятий; молодой человек отвечал старательно, почти не делая пауз после фраз сидящего за столом, хотя и испытывал поминутно приступ дрожи во всем теле. Но затем вопросы пошли иного свойства: курит ли, покупает ли газеты на улице или выписывает, часто ли смотрит телевизор по вечерам, вступает ли в споры с сослуживцами, хватает ли ему жалования, и еще многие другие, не переставая, без перерыва. И в самом конце пошли совсем уж странные: как он себя чувствует по утрам, после пробуждения, снятся ли ему сны, часто ли он просыпается по ночам, могут ли сны вызвать у него смех или слезы, и часто ли, прочитав книгу, он воображает позднее себя ее главным героем. Молодой человек прилежно отвечал, стараясь дать исчерпывающий ответ на каждый вопрос, не спеша, но и не делая долгих пауз. Более всего его пугало то, что сидевший за столом засекает время, прошедшее между вопросом и ответом, по карманному секундомеру, и вносит это время в ту же бумагу, куда затем пишет ответы. Молодой человек понимал, что всё: его поза во время ответа, жесты, и движения, даже количество выделяемого пота и сердцебиение, имеет для сидящего за столом огромное значение, и от этого очень боялся вести себя не так, как положено, а как положено, он не имел ни малейшего понятия. И поэтому он боялся лишний раз пошевелится, боялся помедлить с ответом или поспешить, но еще больше боялся ошибиться в самом ответе, ибо, как представлялось ему, от этого, именно от случайных или намеренных ошибок, будет зависеть очень многое и уже через несколько секунд после того, как закончится процедура допроса. Быть может, вся его дальнейшая судьба. Посему рот молодого человека пересох, тело его поминутно содрогалось в приступах нервической дрожи, а лоб и виски заливал холодный пот, который он не успевал вытирать намокшей уже манжетой рубашки. Но вот, по прошествии неведомых часов или минут, бесконечный ряд вопросов кончился, сидевший за столом поднял со стола последний лист и вложил его в назад в папку, тщательно завязал ее, а затем, подойдя к молодому человеку, приказал тому следовать за ним. Молодого человека привели в соседнюю комнату, уложили на койку, затянутую полиэтиленовой пленкой и велели закатать левый рукав рубашки и поработать кулаком. Другой человек, сменивший допрашивающего, наклонился к молодому человеку; в руке у него был шприц; игла вонзилась в кожу, находя набухшую вену… через несколько минут наступило забытье. Молодой человек проснулся в своей квартире в обычное время, как просыпался каждый день, когда необходимость заставляла его идти на работу. Лишь странное чувство потери возникло у него при пробуждении, точно все случившееся вчера, явилось лишь странным сном, странным, потому, что слишком долгое время к нему приходили совершенно иные сны. На прикроватной тумбочке лежало направление на новое место работы: люди, что увезли вчера его в здание без окон, уже позаботились о том, чтобы устроить его. Взглянув на направление, молодой человек понял, что это место немного дальше от дома, и деятельность на новом посту не станет слишком отличаться от предыдущей, разве что оплата за нее будет производиться по минимальной ставке. Он отправился на новое место работы, которое показалось ему до мелочей схожим с прежним: те же снулые, невыразительные лица сотрудников, те же задания и распоряжения, те же комнаты, с такими же, пронумерованными по инвентарной описи, предметами. Вечером он возвратился домой в сером сумраке надвигающейся свинцовой ночи, и когда вышло время, привычно улегся на кровать к окну. Закрыв глаза, молодой человек – как показалось ему – сразу же и открыл их. И с удивлением, досадой, и безмерной печалью обнаружил, что наступило утро, что он бодр, уверен в своих силах, потому как отлично поспал, и готов идти туда, где назначена ему новая служба и уверенно, как и полагалось добросовестному служащему, ее выполнять. За завтраком он долго сидел у окна, не в силах поверить в случившееся и пытаясь убедить себя в том, что это – не более чем запоздалая реакция его нервной системы на путешествие в здание без окон и переход с одной работы на другую. К концу скудной трапезы ему почти удалось убедить себя в этом, и уверенность его сохранялась вплоть до новой ночи, но эта новая ночь, к ужасу молодого человека, вышла точной копией предыдущей. Ложась в постель, он закрывал глаза и открывал их, и за время, кажущееся ему мигом, проходили часы долгой ночи, и звезды, что стучались в окно, приглашая в путешествие, не получали ответа. Тоже случилось и в следующую ночь, спустя неделю. Не оставалось никаких сомнений, – как ни старался отвергнуть он эту возможность, и как не цеплялся за иные, пускай фантастические, объяснения, дававшие призрачную надежду! – что ему была уготована та процедура, к коей обыкновенно прибегали сами жители страны, те, кто пожелал никогда не видеть будоражащие воображение и смущавшие разум сновидения. Ведь кто знает, что может нашептать сон, какие крамольные мысли утвердить в голове, а уж к чему приведет такая крамола в мыслях – понятно и без объяснений. Вот и ему была введена инъекция не обычного барбитурата, как молодой человек понуждал верить себя, а вещества, блокирующего сновидения. Он слышал от прежних сослуживцев, перешептывающихся меж собой: вроде как существует противоядие, изготовляемое тайно, где-то далеко за границей и столь же тайно завозимое в страну иноземцами, но мысль о том, чтобы достать его казалась просто фантастической. Правители государства во все времена не рекомендовали своим подданным видеть сны, уводившие человека из трудовых будней в страну фантазий и, тем самым, расхолаживающие его, не дающие сосредоточиться на свершениях во благо народа, и это в то время, когда собранность и максимально возможная концентрация всех усилий общества на всех направлениях насущно необходима, дабы противостоять врагам государства, внутренним и внешним, посрамить их и смешать коварные планы и замыслы. Однако, и четкой установки на искоренение самого феномена сновидения не было, в этом – смотреть сны или обходиться без них – жителям страны была дана свобода выбора. Но всегда считалось публично обсуждать и толковать собственные или собеседника сны занятием вредным, отличающем человека неблагонадежного. А средства, лишающие гражданина этой, функционально бесполезной, но социально небезопасной способности, были доступны всякому, как бесплатная медицинская услуга, и услуга эта пропагандировалась всеми доступными средствами: по телевизору демонстрировались сценки, повествующие о том, сколь часто человек, видящий сны, скатывался по наклонной плоскости, того хуже, становился объектом внимания врагов государства, их невольным сообщником и приспешником, и, в результате, изобличенный доблестными агентами тайного приказа, каялся, с готовностью предлагая для себя самые суровые меры наказания. Молодой человек едва ли мог надеяться на кого-либо – все: и друзья, и знакомые, и сослуживцы, – обязаны были бы сообщить в тайный приказ, узнай только, что он заслуженно получил прививку от снов, но замыслил избавиться от нее. Его ждал бы еще один визит в здание без окон, и тогда не следовало ожидать снисхождения. Так что единственной его призрачной надеждой остался верховный мудрец из далекой Рошанны, который, быть может, сумеет отыскать способ, открывающий молодому человеку, как и прежде, возможность путешествий во снах, и с помощью магии, переправить возлюбленного Мулиэры в край, где они могли бы соединить свои сердца и души. Или, если надежды таковой нет, придти с советом, да хоть простую весточку о любимом городе подать – и то была бы ему радость! Меж тем дни проходили за днями, будни сменялись выходными, праздник рождения Первого Правителя, сменился праздником Единства и Труда, затем пришел черед отметить Славную Победу над врагами; весна сменилась летом, а лето незаметно закатилось в осень, но ничего не происходило, ничего, что могло бы напомнить ему о покинутом крае. Иногда, очень редко и, как кажется, только в часы отчаяния, смешанного с неизбывной мечтой, молодой человек чувствовал, будто кто-то зовет его, пытается достучаться в его омертвевший разум…, но, – и он боялся, что окажется прав, – возможно, это звала и стучалась лишь его собственная умирающая надежда. Заново перебрав все способы помочь себе, и как-то утешиться, он отбросил их, поняв: ничто более не способно скрасить дней его бесплодного ожидания. Единственное, что ему оставалось, – это не мечтать ни о чем, погрузиться в новую работу и полностью посвятить себя ей. Понемногу это ему удавалось, с каждым разом все лучше и лучше; более того: старания молодого человека заметили и повысили в занимаемой должности, переведя его к новой компании служащих; повысили и ежемесячное жалование, сравняв с тем, что он получал прежде. А молодой человек продолжал стараться, выкладываясь на работе так, что только и оставалось сил добраться до дома и, проглотив скудный ужин, опуститься в постель. И все же, перед тем как забыться бесчувственным сном, робкие мысли посещали его, мысли, отказаться от которых было просто невозможно. И вот однажды, поздней промозглой осенью, когда свинец моря мешается со свинцом неба, создавая невыносимое ощущение полной замкнутости мира, молодой человек почувствовал что-то странное; необычное ощущение посетило его, едкое, точно раствор кислоты, проникло в самую душу и тотчас пропало, оставив после себя целую вереницу догадок и предположений. Молодой человек возвращался домой с работы под мелким нудным дождичком, падавшим словно бы ниоткуда, ибо море и небо перемешались, падавшим вот уже пятый день напролет. Он шел, плотнее запахнувшись в старый плащ и низко нагнув голову, и когда до дома остались считанные шаги, ядовито сладкое чувство это кольнуло его, ударило, точно вино, в голову, и разошлось по всем членам. Он даже пошатнулся от этого соприкосновения. А, придя домой, понял, что не только чувство, но и мысль, вошла в его сознание, мысль, приведшая молодого человека в состояние мрачной подавленности, избавиться от которой и противопоставить ей что-то не представлялось возможным. Постигнув до конца открывшееся ему, молодой человек оставил последние сомнения: да, так и есть, его мир, место его рождения и жалкого нынешнего существования, сумрачный мир, как назвала его когда-то Мулиэра, и есть тот самый, исполненный мук и страданий, центр мироздания. Именно он стал вместилищем кошмара миров и вселенных; а столица их государства, та, что расположена всего в шести сотнях верст к югу – и есть средоточие абсолютного зла. В ней, в гранитном саркофаге, в хрустальном гробу, спит безумный султан демонов Азатот и дыхание его невыносимо смрадно, а отлетающие при каждом его выдохе малые демоны ненасытно прожорливы; их страна и все соседние страны, что кольцом опоясывают ее с запада и юга, отданы на откуп спящему кошмару, заколдованному, но непокоренному, столь пропитавшемуся ненавистью и злобой, что одно только мимолетное пробуждение его повергает в ужас, сеет смерть и великие разрушения. А вкруг недреманной стражи, поставленной когда-то тремя колдунами и тремя колдуньями, ждут его верные слуги, ждут в нетерпении часа, когда он проснется и поведет их за собой, сгорая в безумной злобе и неутолимой жажде страха и разрушения. Ему, Азатоту, приносятся бесконечные жертвы, а слуги его почитаются за высших существ, правителей и героев этой страны, и нет в стране гласа неугодного им, ибо нет, и не может быть силы, что смогла бы пересилить вековечный страх перед спящим султаном демонов и одолеть неземную его ненависть и безумную злобу. А шпионы и тайные агенты Азатота рыщут повсюду во всех мирах и вселенных, выискивая трех колдунов и трех колдуний, на пути своем сея страх и подозрения, отчаяние и опустошающее душу одиночество. И логово их, откуда посылаются шпионам Азатота приказы и куда доносят тайные агенты все, о чем узнали и проведали – здание без окон в столице государства его, или другие здания без окон в других городах и его страны и в тех стран, что кольцом с юга и запада окружают державу и где слуги безумного султана демонов также почитаются за всемогущих существ. Те здания возвышаются над городом, издалека и со всех сторон видные всякому человеку и уже одним видом своим подавляющие его и изничтожающие все его стремления, мечтания и надежды. И разве может быть в этом мире сила, что смогла бы подарить ему шанс на возвращение к милой его сердца, в любимую Рошанну, разве способна сила пробиться в его мир, дабы помочь ему в этом? Да и кто же осмелится стать такой силой?… И в этот миг молодой человек увидел Палеона. Юноша стоял у двери, подле самого порога и нерешительно переминался с ноги на ногу, ожидая, когда хозяин квартиры обратит на него внимание и поверит в то, что это брат его возлюбленной Мулиэры, представший пред ним во плоти, тот самый, что учил его некогда основам сновидчества. Не сразу молодой человек поверил в реальность явившегося к нему гостя, а как поверил, немедленно заключил Палеона в крепкие объятия. А затем, когда объятия разжались, они, перебивая друг друга, принялись рассказывать друг другу все то, что они хотели рассказать, и потому, что каждый из них спешил первым поделиться своими новостями, говорили они в два голоса и почти не слышали ни себя, ни собеседника. И только когда страсти немного улеглись, когда оба они пришли понемногу в себя и смогли перевести дыхание, и замолчать, и улыбнуться друг другу без слов, молодой человек первым нарушил недолгую паузу и спросил юношу, как же тому удалось найти дорогу в его мир. И Палеон принялся рассказывать о своих странствиях. Отец сразу понял, что с молодым человеком что-то случилось, ему достаточно было всего дня, чтобы понять это. И потому наказал верховный мудрец Палеону искать возлюбленного своей дочери повсюду, в самых загадочных и удивительных уголках, в потаенных мирах и неизвестных землях, что могли бы быть его родиной, которую Мулиэра назвала сумрачным миром. Немногое было известно отцу о его мире, только то знал верховный мудрец, что было дано ему увидеть в предсказании: неясные очертания тусклого города и серых жителей его, свинцовое небо и море, неотличимое от неба, затхлые каналы, изрезавшие земли города и унылую помпезность дворцов, дерзкой красотой своей подавлявших убожество жилищ горожан. И среди этого странного сочетания красоты и нищеты – дом и окно в доме, принадлежащее возлюбленному его дочери. И немного о самом возлюбленном, все то, что некогда он рассказал Мулиэре и что она, в свою очередь, поведала своему возлюбленному, и ничего сверх того. Новые предсказания не посещали дом верховного мудреца, сколько ни старался он вызвать их в лаборатории на втором этаже. Потому и просил сына, отправившегося в дальние странствия, и дочь свою, уходившую в путешествия близкие – ибо не имела она сновидческой силы брата – искать везде, где только подскажет им их сердце. Но на следующий же день настрого запретил он дочери пускаться в странствия, – нарушила его запрет Мулиэра, в первый же час отправилась в дальние миры и вселенные и едва не погибла в одном из них, не нанесенном прежде на карты; воистину, только чудо и спасло ее. Поиски длились невыносимо долго, хотя отец и испросил помощи у других сновидцев, с охотою отправившихся в дальние уголки и неведомые земли. И только Палеону улыбнулась удача, только ему удалось – спустя столько дней и месяцев – найти в позабытой вселенной, на самом краю далекой галактики, крохотную планетку. Именно на ней он и обнаружил сумрачный город, а в нем уже ему, как опытному не по годам сновидцу, не составило труда отыскать и возлюбленного сестры своей. Палеон, дойдя в рассказе до этого места, замолчал. И молодой человек, пользуясь паузой, спросил юношу о сроках встречи с Мулиэрой и о самой возможности этой встречи, ведь о магических перемещениях материи из вселенной во вселенную он по-прежнему мало что знал, разве что понаслышке от самого Палеона. Но юноша ничего не смог ответить ему, ибо признался, что и сам пока мало сведущ в таких вещах, однако пообещал все разузнать в самые краткие сроки и, вернувшись назавтра, ввести молодого человека в курс дела. – Отец непременно что-нибудь придумает, вот увидишь, – сказал Палеон на прощание, поднимая вверх обе руки, этим напомнив молодому человеку Мулиэру. И, точно ветерок набежал, и сдунул враз изображение, стер со стены, покрытой выцветшими обоями, – так юноша потерял свой как бы материальный облик, то хрупкое недолговечное тело, сотканное из бархата космической ночи и света далеких светил, в котором путешествовал по мирам, подобно всем прочим сновидцам, и вернулся к себе в Рошанну. А молодому человеку оставалось лишь в нетерпении ожидать следующей встречи и новых известий. Она состоялась следующим днем в тот же час, что и прежде: едва молодой человек закончил свой ужин, Палеон возник из ниоткуда прямо посреди комнаты, и только робкие сполохи непроглядной черноты, смешанные со сполохами ослепительного света еще несколько мгновений окружали его, пока сновидец не обрел полностью и не соткал в этом мире недолговечное тело странника по мирам. Но на сей раз, на лице юноши уже не было радостной улыбки, коей он приветствовал молодого человека прошлый раз, лицо его опечалилось и потемнело. Когда молодой человек спросил Палеона, что же случилось, тот невыносимо долго набирался сил, прежде чем приступить к рассказу. Оказалось, что проблема куда серьезнее и сложнее, чем предполагалась ими поначалу. Действие препарата, введенного молодому человеку в доме без окон, не имело ни срока давности, ни известного противоядия, которое смогло бы вернуть не только сны, но и способность к сновидческим странствиям. А без этого фиолетовые небеса не смогут спуститься к окну молодого человека и забрать его в поднебесные дали, в нескончаемое путешествие по недостижимым мирам и вселенным, а верховный мудрец окажется бессильным перенести в милую сердцу Рошанну телесный облик молодого человека. Конечно, всегда следует надеяться на лучшее, смерть надежды означает и смерть души, и, быть может, еще не все потеряно. Ведь самые известные чародеи Рошанны, с коими поделился печалями верховный мудрец, порешили испробовать свои знания, а так же умения всех других, сведущих в колдовстве и магии, мужей, кто согласился придти на зов, и попытаться создать эликсир сновидчества, издавна являющийся заветной, но пока недостижимой мечтой для всякого человека, от природы обделенного этим даром. Кто знает, возможно, им и удастся создать эликсир, но на это уйдет время, много времени, годы и годы, ведь и прежде немало мудрецов пыталось создать его и этим обессмертить имя свое в веках, но все безуспешно. Однако остается иная возможность для воссоединения любящих друг друга сердец, простая и легко исполнимая доставить телесную оболочку самой Мулиэры в дом молодого человека. Но лишь одна загвоздка препятствует этому, и, произнося эти слова, Палеон старался не смотреть в глаза своему собеседнику, сама Мулиэра и мысленно не хочет совершить это перемещение. Есть отчего, слишком уж тяжел и печален мир, в котором довелось родиться молодому человеку и в котором предстоит ей провести остаток жизни, непривычна она и к образу жизни и к тяжкому климату унылого края, слишком быстро миазмы, поднимающиеся от каналов и приходящие с болот, подточат ее здоровье и погубят молодость бесконечной чередой болезней, вслед за которыми в дом войдет неминуемая тяжкая старость. Ее мир не знает подобного, болезни для него – редкость невиданная, а смерть приходит лишь по истечению малой вечности. Кратковременное же счастье неизбежно сменяется печалью и нестерпимой болью утраты, не всякому дано пережить его сызнова, сказала Мулиэра и попросила передать слова эти молодому человеку. Долго, очень долго стоял молодой человек в неподвижности и молчании, точно окаменев разом. И, наконец, произнес странные слова, спросил он Палеона, легко ли ему было добраться до его мира? О, да, ответил юноша, опытному сновидцу не составляет труда пересечь времена и пространства, необходимо лишь умение и настойчивость в достижении заветной цели. – А как же Азатот? – неожиданно спросил молодой человек. Юноша недоуменно взглянул на собеседника и переспросил, пытаясь понять, к чему были произнесены его слова. Тогда молодой человек взволнованно и оттого сбивчиво, высказал Палеону свои логические построения, прибавив при этом, что они явились результатом долгих и беспристрастных наблюдений за жизнью и обычаями того мира, что Мулиэра некогда назвала сумрачным. Но юноша лишь покачал головой в ответ. – Ты заблуждаешься, друг мой, – произнес он с грустью. – Твои наблюдения неверны. Знай, что твой мир, хотя и поистине враждебен всем живущим в нем существам, увы, не есть тот центр мироздания, мир подлинного кошмара, о котором во всех вселенных ходят страшные легенды и предания. Он всего лишь одна из бесчисленного множества схожих с ним в печали и несчастьях, планет, куда нетрудно попасть, но и куда мало кто захочет добраться. Опытному сновидцу не составит труда преодолеть этот путь, и не будет он чувствовать себя в большей опасности, нежели той, что подвергает себя во всяком далеком путешествии. А истинный центр мироздания лежит совсем в иных краях, и добраться туда не то, что очень сложно – практически невозможно, само по себе желание посетить его уже таит угрозу для любого, пожелавшего совершить это поистине самоубийственное путешествие. Ничего не ответил на это молодой человек, и Палеон продолжал: – Мне очень жаль, что тебе и Мулиэре суждено было расстаться таким трагическим образом. Знаю, ты винишь ее и вместе с тем изыскиваешь способы понять ее решение, нащупывая пути к прощению своей возлюбленной и примирению с разрывом, срок которого может растянуться на малую вечность. Но, увы, друг мой, все обстоит именно так, как я сказал тебе, и не иначе. Твои доводы о своем мире, как о центре мироздания, к несчастью, основаны на ложных посылках и заблуждениях, должно быть, твой страх перед ним и неуверенность в завтрашнем дне создали эту иллюзию, и мне невыносимо жаль сокрушать твои построения. Наступило долгое молчание, нарушенное внезапно молодым человеком. Он посмотрел твердо в глаза собеседнику и произнес: – Ты лжешь, Палеон, и лжешь по самой простой причине. Ты не есть брат моей возлюбленной Мулиэры и мой друг и учитель, нет, не того Палеона сейчас вижу я пред собой, а всего лишь жалкого демона, одного из тех слуг Азатота, которые рыщут повсюду и ждут пробуждения своего повелителя, с тем, чтобы идти с ним, сея страх и разрушения. Ты хочешь, чтобы я отрекся от своих мечтаний, похоронил надежды и предал возлюбленную, но знай, что этого не будет. Никогда не будет, – решительно закончил молодой человек и посмотрел на стоящего перед ним. А собеседник его только вздохнул в ответ: – Отчаяние помутило твой разум. – Нет, я тверд в нем, как никогда. – Ты не хочешь признавать очевидного, но это естественно в первое время. Позднее ты поймешь, что заблуждался… – Увы, ты не сможешь убедить меня в своих ложных историях о прекрасной Мулиэре. – К сожалению, друг мой, она в самом деле поручила прибыть мне с этой печальной вестью, ибо не видит для себя возможности совершить это путешествие. Да и как предстала бы Мулиэра перед тобой, с какими словами? – Я знаю мою возлюбленную лучше тебя, демон, и потому не верю тебе. Долго пытался переубедить Палеон молодого человека, но напрасны были его труды: всякий раз против аргументов юноши молодой человек противопоставлял веру в возлюбленную Мулиэру и свою любовь к ней, и не слушал доводов. Наконец, понял юноша, что не в силах заронить зерна сомнения в веру собеседника и с горечью в сердце поспешил исчезнуть из его мира, как и в прошлый раз, растворившись посреди унылой комнаты с выцветшими обоями. А молодой человек остался в одиночестве, наедине со своими надеждами, страхами и сомнениями. После жаркого разговора он почувствовал себя неизмеримо старым и усталым – последние силы ушли у него на то, чтобы не слушать тягостных слов. И еще чувствовал он, что не в силах освободиться, от тех тяжелых дум, что разбудили в душе его эти слова, сказанные Палеоном. А потому повторял про себя и фразы юноши и свои собственные ответы на них, чувствуя при этом, сколь разительно отличается от него усталого и обессиленного одиночеством и почти бесплодными надеждами – брызжущей энергией юности и какой-то беззаботной удали – его собеседник. Только на следующее утро, очнувшись от мертвенно безликого сна, к которому, – о, ужас! – стал постепенно привыкать, молодой человек понял, что по прошествии времени готов признать правоту слов за Палеоном. Признать, пускай это и звучало для него похоронной музыкой, что возлюбленная его Мулиэра не решилась переступить грань, не рискнула пожертвовать своим портативным бессмертием в угоду нескольким, – а сколько бы она протянула в этом городе? – годам счастья, а осталась ожидать… чего? – следующего ли принца? долгожданного решения вековечной проблемы? кто знает, с ходу на подобные вопросы и не ответить. И еще признать, что пророчество о его появлении, полученное верховным мудрецом и любовь к Мулиэре, суть вещи друг к другу не имеющие ни малейшего отношения, ведь весть о прибытии могла иметь и другой смысл. Он вспомнил неожиданно: ведь плакала же дриада, указывая ему, тогда еще чужаку в том мире, дорогу в Рошанну, а слезы лесной нимфы что-то, да значат… Если так оно и есть, то все меняется совершенно… И тут молодой человек неожиданно задумался первопричине своих бед и несчастий, о султане демонов Азатоте, и первое, с чего он начал свои размышления – с его таинственного имени. Что значит имя? – размышлял молодой человек: две первые буквы являют собой начало и конец одного из алфавитов, пользующихся во многих странах его мира уже незапамятные века. Они суть символ бессмертия, ими назвал себя богочеловек, когда-то давным-давно, когда бродил он среди людей, и когда искали его среди учеников его и не могли отыскать слуги позабытого правителя. С той поры – так уж повелось в его мире – священные буквы эти используют демоны как частицу своего имени, – ибо и они тоже бессмертны. Следующая же буква означает отрицание, и пришла она в этот язык из языка куда более древнего, но и по сию пору не позабытого. Отрицает же она новое имя, имя, хорошо знакомое богочеловеку, ибо тогда оно значило многое, и лишь спустя долгие столетия утратило и себя, и своего владельца – бога мудрости у народа, явившегося миру на самой заре цивилизации, во времена, когда земля была молодой, и боги спускались с небес, дабы менять лик ее по своему усмотрению, а люди вмешивались в их судьбы. Тогда земля была чистой и юной, покрытой невинной зеленью лесов и голубыми водоемами океанов, а поэты в те далекие времена слагали оды в честь ее неоскверненной красоты. То было время иных снов безумного Азатота, чистых и спокойных, внезапно сменившееся нынешним с той особенной легкостью, с какой перетекают одно в другое видения отягощенного безумием существа. Но спал ли он тогда? Ведь Азатот мог бодрствовать и наслать легионы на города и земли, богов и героев, истребляя их одного за другим, пока не остался в одиночестве на опустошенной, изнасилованной земле, и пока не заснул, упоенный победами, сморенный чарами трех колдунов и колдуний, на долгие столетия. Подумав так, молодой человек содрогнулся: мысль показалась ему просто кощунственной. Однако она вернула его к прежним своим выводам, тем, которые он в порыве горячности, произносил в ответ Палеону вчера вечером. И молодой человек, окинувший и прежние суждения и нынешние внутренним взором, невольно вздрогнул. Ведь одно из них заведомо ложно, но какое именно? Он не знал ответа на этот вопрос. Поколебавшись немного, молодой человек понял, что не только не может, – не хочет выбрать истинное, ибо каждое из них имело те робкие преимущества, что чуть согревали его сердце. А выбор не оставлял ему шанса тайно верить в оба благоприятных исхода, и потому еще он боялся оставить одно из суждений, предав другое анафеме, боялся так, точно от его решения зависели судьбы всего мироздания… Новый рабочий день начался и завершился, привычно, как и все предыдущие рабочие дни; людской поток вынес молодого человека на улицу и увлек за собой, знакомой дорогой к дому. Но внезапно молодой человек увидел то, что заставило его враз замереть среди молчаливо спешащей толпы, неотрывно вглядываясь на противоположную сторону улицы. Там, сливаясь с другим людским потоком, почти неотличимый от массы, незаметный в ней, шел Палеон; брел, как и все прочие, с работы домой, опустив взгляд, уткнув голову в плечи дешевого костюма – или столь искусно делал вид, что иному человеку, незнакомому с юношей, невозможно было бы принять его за чужеземца. Расстояние меж ними было всего несколько метров, молодой человек хотел уже окликнуть Палеона, но оклика не потребовалось, Палеон сам поднял голову и неожиданно обернувшись, встретился с ним взглядом. И тотчас же опустил глаза и, не останавливаясь, потек вместе с толпою куда-то прочь, в иные дали, по иным улицам, к иным домам в иных городах. А молодой человек, отчаянно сдавливаемый со всех сторон людскими телами, нещадно толкаемый и шпыняемый, смотрел, не в силах отвести взора, и все еще не в состоянии постичь, что же он видит в эти ускользающие мгновения. И лишь настойчивый, жаждущий утоления, вопрос вертелся у него на устах: кто же это? И что он делает в городе? – все еще надеясь, ждет от него знака? или же, как и он сам, тоже служит… но тем, нанимателям из дома без окон? Ждет… или служит? ЗА ПРЕГРАДОЙ Из окна моей комнаты стена хорошо видна, бурым кирпичем темнея меж сосновых стволов цвета сепии. Она высока, эта стена, над густо растушим под ней бурьяном, высотой в человеческий рост; над ним она высится еще на добрых три фута. Высока и очень стара. Время не пощадило ее: снега и дожди год за годом, десятилетие за десятилетием размывали крепкий цемент кладки, зима морозила и вмерзшим льдом раскалывала кирпичи, а лето раскаляло и крошило их. Частые бури довершали общее дело, сбрасывая острые обломки вниз, в заросли чертополоха, борщевика и крапивы. Каждую осень обломки покрывались раскисшим ковром умирающих растений, уходили в землю, и каждую весну им на смену с верха стены сыпались новые камни. Процесс этот был неостановим, и результат его очевиден. Дело лишь в сроках: сколько десятков лет понадобится, чтобы восьмифутовая стена навсегда исчезла с лица земли, впитанная в недра ее жирным вязким черноземом, поверхности которого никогда не касался ни заступ, ни лемех? На закате стена чернела первой, явственно выделяясь среди деревьев как чежеродное тело, кем-то когда-то вживленное в организм леса; на восходе появлялась, выплывая из предрассветной сини последней, когда солнце, разгоняя утренние туманы, уже поднималось над горизонтом, и лучи его пронзали насквозь угрюмый полог бора. И эти минуты холодная темень ее камня казалась еще таинственней и опасней. Каждое утро, просыпаясь, и каждый вечер, разбирая постель, я выглядывал из окна и наблюдал эти метаморфозы. Стена находилась всего в сотне шагов от моего окна, и за долгие часы наблюдений стала хорошо мне знакома – каждым своим кирпичом и каждой трещиной. А иногда еще и слышна- темными летними вечерами, когда лес замирал, попрощавшись с солнцем, в полумраке подступающей ночи мне слышался легкий стук и шуршание: то крошилась остывающая за день кладка, и падали, и падали в мягкий перегной мелкие осколки кирпичей… Дом, в котором я жил, принадлежал моему старому другу Марку. Несколько дней назад он пригласил пожить у него до тех пор, пока дела магистратуры не призовут меня обратно, и я с удовольствием и, признаюсь, с некоторым удивлением принял его приглашение. Мы давно не виделись; должно быть, поэтому еще в карете, неспешно везшей меня из города, я отчего-то стал бояться, что не смогу узнать его в шумной толпе людей, мельтешащих на рыночной площади поселка, где Марк назначил нашу встречу. Что ж, в этом была своя правда: народу в этот час действительно было довольно много, и пока я стоял посреди толкотни и гомона, оглядываясь в поисках знакомого лица, черты которого никак не шли на память, он первым увидел меня. И, поздоровавшись, крепко обнял, выбив из глаз невольную слезу. Марк и вправду изменился за те, да, уже шесть лет, что мы не виделись. С самого его переезда в этот глухой мирок, последовавщего сразу за смертью деда. После кончины которого он и получил в наследство добротный бревенчатый дом, построенный лет эдак шестьдесят назад. Старые его приятели все гадали тогда, как может одно быть связано с другим. Сколько ни спорили, кажется, так и не пришли к общему мнению. За прошедшие с тех пор годы Марк сделался совершеннейшим бирюком. Жил сам по себе; забросив прежние свои обязанности, он работал теперь в выкупленной у старосты поселка кузне, расположенной неподалеку от дома: вспоминал навыки доброго мастера в трудах над обыкновенными серпами, лемехами и прочими немудреными вещицами, которые заказывали обосновавшемуся в глуши кузнецу. В город выбирался крайне редко, на день, на два – навестить мать. Как-то я встретился с ней, незадолго перед приглашением Марка, случайно – она жаловалась, что совсем потеряла сына. Теперь, говорила она, комкая в руке носовой платок и не решаясь поднести его к глазам, с каждым приездом он кажется все более чужим, почти посторонним человеком. Сказав это, она замолчала, надеясь услышать от меня что-то ободряющее, успокаивающее, но я так и не нашелся, что ей ответить; так, сухо попрощавшись, мы разошлись. И вот неожиданно это приглашение. Получив его, я терялся в догадках относительно внезапного решения Марка и вместе с тем, конечно, был польщен, не скрою. Все же Марк мне первому отворил свою дверь. И, встретившись с ним, все пытался разузнать, отчего так. Марк пожимал плечами, то улыбаясь, то хмурясь, отговариваясь общими фразами, будто и сам не знал причин, побудивших его принять это решение. Я не отставал от своего друга. Пока мы добирались с площади пешком через весь поселок к его обиталищу, пока он показывал мне добротный деревенский дом, пока он размещал меня, я задавал ему множество вопросов о прежней и нынешней его жизни. Он отвечал односложно и с явной неохотой или не отвечал вовсе, как-то непривычно останавливаясь на полуслове, словно изображая еще большего бирюка, чем был на самом деле. Мне сызнова приходилось привыкать к своему старому другу, к его изменившейся манере общения, к новым привычкам и привязанностям. Марк отвел мне под жилье мансарду, для себя же он выбрал комнату на первом этаже, в противоположной стороне дома, окнами выходящую в яблоневый сад. – Отсюда прекрасный вид наутро,- сказал он, открывая передо мной дверь мансарды и ставя мои пожитки в угол.- Да и меня тебе не слышно будет,- добавил он чуть погодя и немного нерешительно. – Говорят, храплю я сильно. Этого я так и не узнал за все время пребывания в доме. Меж нашими комнатами пролегала маленькая гостиная и кухня: толстые стены и тяжелые потолочные перекрытия заглушали все звуки. Мне был слышен лишь лес. Да стена с ее осыпающимися обломками кирпичей. Несколько дней я только смотрел и слушал, привыкая к новой обстановке и к новым чертам характера старого друга, и лишь тогда решился побеспокоить Марка вопросом: что там, за стеной? К моему великому удивлению, он лишь руками развел. Несколько странно взглянул на меня, точно проверяя, действительно ли интересен мне ответ на вопрос, и только затем нехотя, по-бирючьи, произнес: – Понятия не имею. В голову не приходило в бурьян лезть. Вряд ли за ней что-то скрывается. – А прохода никакого к ней нет? – продолжал выспрашивать я. – Ни единого. Футов на десять вширь все крапива затянула. Да тут… только звериные тропы и могут быть. Дом-то мой на отшибе стоит.- И, заметив мой встревоженный взгляд, поспешил добавить: – Да какие звери – все больше зайцы, лисы, барсуки… Вообще гадючьи места тут,- задумчиво произнес он. – Из поселка никто не ходит, а приезжие и подавно. Видать, в этом бурьяне гадюки зимуют – весною их тьма-тьмущая оттуда выползает. – Захочешь не полезешь,- пробормотал я. – Вот именно.- Марк произнес эти слова с каким-то непонятным выражением, и я снова подумал, сколь мало знаю человека, с которым прожил вместе долгие годы, ведь судьба разлучила нас всего на шесть лет.- Весной они с первого тепла дурные… кусаться здоровы, заразы: как-никак в ту пору у них свадьбы. Меня так и передернуло. – Часто кусали? – Голос мне изменил. Марк усмехнулся: – Да уж бывало… А, притерпелся уже. Тут жить, так поневоле сам себе знахарем станешь, да и привыкнешь к укусам всякой нечисти. – Посмотрев внимательно на меня, поспешил добавить: – Только сейчас их уже не встретишь: утренники начались – холодно, одним словом. Все равно, несмотря на уверения Марка, на ночь я зачем-то запер дверь мансарды, чего прежде не делал. А в сон мой то и дело врывались самые разные ползучие твари, всегда неожиданно и абсолютно бесшумно, возникая из ниоткуда и в никуда возвращаясь. Утром я проснулся весь издерганный и, выглянув в окно, снова увидел черную стену на фоне солнечных стволов сосен. Я отчего-то долго стоял у окна, глядя, как постепенно светлеет бурый кирпич, как черный монолит стены медленно распадается на светлую цементную прослойку и темные провалы трещин. Марк позвал меня завтракать, занятый созерцанием, я едва услышал его. И неохотно поковырял половину глазуньи – мыслями я был все там же, у окна, наблюдал метаморфозы стены. А потом с моего языка сорвались довольно неожиданные слова: – Я хочу сегодня сходить к этой стене. Марк прервал трапезу. Искоса посмотрел в мою сторону. А затем расхохотался: – Решил себя и меня проверить после вчерашних россказней? На личном опыте убедиться? – Да нет, я… Но он оборвал меня и произнес с какой-то странной готовностью, какой я от него никак не ожидал: – Возьмешь на всякий случай мои сапоги. Зубы у гадюк слабые, если какая, с изумления от твоей храбрости, ума решится и на тебя бросится, их не прокусит… – Он хмыкнул и медленно добавил: – Ты прав, конечно, в этом. К сорока годам мужчина должен хоть где-то проверить себя на прочность. Особенно такой, как ты: городской человек, закопавшийся в бумагах магистратуры, к тому же привыкший к холостой жизни добропорядочного горожанина, да еще впервые за долгий срок выбравшийся в такую глухомань. Приятно преодолеть и бурьян, и гадюк, шныряющих под ногами. И выйти к искомой цели, так манящей всякого путешественника в этих краях,- к полуразрушенной стене. Марк опять непривычно замолчал на полуслове, а потом как-то сухо спросил: – Так ты хрчешь попасть за стену? Объясни, пожалуйста, зачем тебе это понадобилось? Я пожал плечами, удивленный столь резкой сменой тона. И ответил вопросом на вопрос: – А разве тебе самому не интересно просто сходить и узнать, что там, за стеной? Он покачал головой. Медленно, словно по какой-то не слишком приятной для моего уха причине не решаясь сказать. Затем все же произнес: – А что, по-твоему, мне потребовалось там изучать? Заросшее пепелище? – Почему ты так решил? – Почему… А что еще может быть за забором? Дома ты не видел, сколько ни всматривался. Уж прости, но я частенько наблюдал, как ты смотришь на эту стену и за нее. Сам посуди, за такой мощной протяженной оградой должна бы скрываться добротная усадьба, построенная невесть когда и невесть почемузаброшенная. Ты не приметил никакой постройки, ведь так? – Я согласно кивнул. – Значит, она попросту сгорела: от усадьбы осталась груда обугленных камней, наваленных горой на фундамент, да головешки… Простая житейская логика. – И за все это время никто не предъявил права на наследование хотя бы этой землей, так у тебя выходит? Марк не смутился. Его решимость убедить меня в своей правоте просто невозможно было преодолеть. – А какой, интересно знать, наследник захочет владеть развалинами своего майората на гадючьих болотах, сам посуди? Молодой сюда и не заглянет – что ему делать в глуши после городских утех? – да и не всякому старику захочется провести последние дни среди этого сумрака. После этих слов повисла пауза. Марк пытливо разглядывал меня и с явным нетерпением ожидал новых возражений. – Не очень ты меня убедил,- медленно произнес я. Марк, будто ожидавший этих слов, нарочито пожал плечами. И отвел взгляд. Остаток завтрака был съеден в молчании. Каждый делал вид, что занят своей тарелкой. После завтрака я снова напомнил Марку о желании сходить сегодня же к стене. Тот недовольно хмыкнул, взглянул на небо: – Я думал… Ну ладно, приспичило так приспичило. Не задерживайся, кажется, гроза на подходе. Возьми косу, иначе через бурьян не пробьешься. Мне показалось, он хотел еще что-то добавить, но лишь пробормотал несколько невразумительных слов себе под нос и снова хмыкнул. А на прощание хлопнул меня по плечу и снова напомнил, чтобы я не задерживался. Отправляясь к стене, я чувствовал себя сродни человеку, высадившемуся на неизведанной земле, полной множества подстерегающих первопроходца опасностей. Сапоги Марка были мне велики, к тому же сильно разношены, я шлепал в них весь путь к стене, боясь ненароком выскочить, и спотыкался на каждой кочке. Но, подойдя к бурьяну, я тотчас забыл обо всех неудобствах. Стена была рядом, в десяти шагах от меня. И все мое внимание, все мои чувства и побуждения она приковала к себе. Теперь только высоченный бурьян разделял нас. При мысли об этом я так разволновался, что, ударив косой по толстенному стволу ближайшего борщевика, едва не задел при этом собственную ногу. Тут же отпрянул, вытирая сухой лоб и стараясь взять себя в руки. Прав Марк: на что мне, словно мальчишке, эта развалина. Что случится, доберись я до нее, обойди и обнаружь вход? Что – прогремят громы небесные? Или скорее наступит горечь от еще одной разгаданной загадки, бессмысленной и никчемной, а потому безжалостно отброшенной прочь. Подле самой стены бурьян не рос, встречалась лишь пожухлая крапива высотой по колено да тонкие стебельки пырея. Три фута занесенного, будто снегом, цементной крошкой пространства отделяли живую преграду от возведенной стараниями рук человеческих. Этот коридор уходил в обе стороны на десятки шагов. Какую выбрать? Я растерялся, поочередно поглядывая то вправо, то влево, вертел головой и одновременно ковырял ненужной уже косой обломки кирпичей у себя под ногами. Преодолев колебания, я решительно – более от того, что сомнения в правильности пути оставались,- пошел влево, поминутно поглядывая то себе под ноги, то на глухую стену, уходящую вдаль. Я изредка касался ее, и на пальцах оставался легкий налет времени бурого цвета: кирпичи крошились от одного лишь прикосновения, стена оказалась более ветхой, чем виделась издали. Безнадежно поддавшаяся наступавшему на нее бурьяну, авангард которого уже отвоевал себе места в змеившихся по всей стене трещинах, медленно опускалась вниз, сползала навстречу своему завоевателю. Кладка стены поддавалась натиску времени неравномерно. В одних местах она еще только сдавала первые свои ряды, в других волнами спускалась на два фута к земле, потворствуя гибельному процессу саморазрушения. И все же, как бы сильно ни пострадала стена, она по-прежнему возвышалась надо мною, даже подпрыгнув, я не мог увидеть то, что скрывалось за нею. Стена повернула вправо, следуя ее изгибу, повернул и я. И все так же изредка касался пальцами ветхой кладки, выискивал бреши, в которые мог заглянуть. Затем стена свернула еще раз. Потом еще, направив меня назад. Поторапливая, подхлестывая монолитностью кладки – ни одного прохода, даже заложенного, не встретилось пока мне на пути.Сам не заметив как, я побежал – насколько возможно было бежать по груде обломков, смешанных с мягким перегноем, в чужих разношенных сапогах. Стараясь не упасть, я бежал, поглядывая себе под ноги – и тут же взгляд возвращался к стене, будто притягиваемый ею. А после, задыхаясь, повернул в последний раз. Дыхание со свистом вырывалось из груди, в боку закололо, едкая боль растекалась по внутренностям, сводя их мучительной судорогой. Перейти на шаг было еще тяжелее, боль усиливалась; я бежал, дыша ртом, слушая, как рвутся из груди хрипы и стоны. Тяжелые сапоги прилипали к земле, я начал спотыкаться, теряя выбранный темп, и каждый неудачный шаг усиливал разливавшуюся боль, сковавшую желудок. Я ругал себя за редкость пеших прогулок, за долгие дни, проведенные в кресле – и на работе и дома, за дряблость мышц, закованных броней жира, и вялость сердца, уставшего от бесконечных ссор с коллегами и просителями. Ругал, но остановиться и передохнуть хоть минуту – что изменила бы она в бесконечности долгого летнего дня? – не мог. Казалось, ноги сами несут меня, с каждым шагом все неуверенней, все ненадежней, вперед и вперед, и остановиться им сейчас кажется просто невыполнимой задачей. Слева показался просвет, промелькнул и исчез за спиной. По инерции я сделал еще несколько шагов и лишь тогда остановился. Обернулся. И, тяжело дыша, чувствуя бухающие удары сердца, сотрясающие тело, смахивая тыльной стороной ладони заливающий лицо пот, медленно, как во сне, подошел и взял в руки оставленную косу, точно не веря увиденному. Ветер усилился, согнул мачты вековых сосен. Солнце, последний раз мелькнув за грядой низко летящих туч, скрылось, исчезло, погребенное под ними. Бурьян закачался волнами. Порывы холодного ветра хлестнули мне в лицо: колкие, пахнущие дождем и прелью. Медленно волоча косу за собой, я снова пошел вдоль стены. Все в том же направлении. Гроза приближалась стремительно. Мне нужно было уходить, прятаться от ее первых ударов, а вместо этого я, поднимаясь на цыпочки, выискивал место, где мог бы уцепиться за верхние ряды кирпичей. Осколки сыпались на меня тяжелым душным дождем, царапали по лицу, забивались за ворот. Сверху слетел кирпич, разбился, за ним другой. Как только я, нащупав опору, стал подтягиваться, в руке остался третий. Я тяжело упал в бурьян, осколки буравами вонзились в спину. Гроза была уже рядом, я видел редкие вспышки молний, едва заметные вдали, и следовавший за ними шепот грома, заглушенный воем ветра, вырвавшегося после долгого заточения на свободу. Небо темнело стремительно и неумолимо. Мне давно пора было спешить в укрытие. Пора. Я снова полез на стену, цепляясь сползающими сапогами за малейшие выступы. Кладка под снятыми кирпичами была прочней, я сумел уцепиться пальцами за стену с противоположной стороны и стал подтягиваться. Невдалеке – как показалось, в десятке шагов, полоснула молния, осветив лишенные света земли окрест и ослепив меня. Но гром пришел позже, глухой раскат, никак не желающий умолкнуть,- он говорил о затяжном ливне, о скверной погоде, о скором похолодании… Порвав на локте куртку, я все же смог грудью лечь на стену. И тогда мне удалось посмотреть вниз и вперед. Что же я ожидал увидеть за стеной? В самом деле, что? Передо мной лежал самый обычный участок леса. Те же корабельные сосны, редкие кусты бузины и дикой вишни, все та же высокая некошеная трава, пожухшая за прошедшее жаркое лето. Я подтянул ноги и сел на стену. Снова внимательно всмотрелся сквозь наступивший сумрак в участок, огороженный кем-то когда-то столь надежно, что ни входа, ни выхода из него не было. Я старательно вглядывался, надеясь увидеть хоть что-то, кроме столь привычной картины, на мгновение мне показалось, будто я по-прежнему стою у окна мансарды и гляжу на стену – на дальний участок стены, ничем не отличающийся от того, на котором сидел я. Порыв ветра с необычайной силой ударил мне в спину, понуждая прыгать, я поддался этому понуждению и полетел вниз, грузно приземлившись в траву и тотчас упав на колени. Лица коснулись сухие стебли травы, несильно царапая по щекам. Я поднялся и, прихрамывая, побрел к центру участка. Громовой раскат горохом раскатился по небесной мостовой, первые капли дождя вот-вот должны были упасть на землю.Я бродил меж сосен, разводя ногами высокую траву. Темнота надвигалась стремительно, и в сумраке я боялся сразу не заметить чего-то – того, за чем я и пришел сюда. И все же заметил. В двух шагах от себя, среди травы, враз полегшей от бешеных порывов ветра. Блеснула молния, ее догнал чудовищной силы громовой раскат, молотом забухал по барабанным перепонкам. Колесница Ильи прокатилась прямо над моей головой. И ослепительные искры, бьющие из-под копыт небесных коней, заставили меня опуститься и дальнейший путь проделать на коленях. То был старый каменный колодец шириной футов пять, чьи тяжелые блоки, источенные дождями, лишь на несколько незаметных вершков выходили из земли. Стены колодца тонули в кромешной тьме, даже при свете молний, мерцающих с частотой потухающего светильника, чья чаша уже почти опустела, я не мог разглядеть дна. Видел лишь широкие уступы, плиты", выпиравшие из кладки и спиралью уходившие вглубь, ко дну, подобные примитивной лестнице. Разделенные по высоте сравнительно небольшим расстоянием, в ширину они создавали непрерывную цепь так, чтобы всякому было сподручнее и быстрее спускаться. Именно спускаться, судя по ее конструкции, для этой лестницы не существовало понятия «возвращение». Или оно было иным… Или излишним. И все же я ступил на первую плиту, спрыгнул, держась за края, на следующую, спустился на третью, четвертую. Свод, образованный ступенями, вскорости закрыл меня с головой, черные тучи излились пока еще робким дождем, но капли уже не падали на меня, гроза гудела и стонала, но совсем иначе – глухо и безнадежно, словно потеряв своего единственного слушателя. Круг неясного призрачного света уходил ввысь с каждой преодоленной ступенью, едва освещая колодец, и я не смотрел на него, сосредоточившись на ступенях. Круг света порождал мысли, которые мешали сосредоточиться на приближении к неведомому. Те самые мысли, что ворвались, непрошеные, в мозг, когда на голову внезапно перестали падать капли и я последний раз взглянул на небо,- мысли о возвращении. Я перебирался почти в полной темноте с плиты на плиту. Черные камни застили небо, но изредка меж ними прорывались сполохи света, и тогда я двигался дальше, все ниже и ниже, с предыдущей на следующую и далее на новую; спускаться следовало уже лишь потому, что спуск еще не закончен и ступени все ведут и ведут меня куда-то. И только когда следующий камень оказался огромен и пальцы, беспокойно шарящие по его поверхности, не смогли найти плиты ниже, на которую можно было спуститься, только тогда я понял, что погружение закончено. И распрямился, встал на ноги. И вышел на середину, и поднял глаза на клубящееся тучами небо в узком просвете колодца. В тот же миг капля, пролетевшая несколько миль, тяжело ударила мне в лицо – я вздрогнул, ощутив силу этого удара. За ней последовали новые удары, частые, словно барабанная дробь. Мыски сапог врезались во что-то железное, я торопливо нагнулся, чтобы понять, что это. Изъеденная ржой металлическая решетка, закрывавшая вход в новый узкий колодец, едва различимый во тьме. Упершись ладонями в прутья, преграждавшие путь вниз, я встал на колени, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в его глубинах. Но лишь почувствовал на лице теплый воздух, поднимавшийся откуда-то из бархатно-черной бездны. Такой теплый… овевающий лицо… Было в самом дуновении его нечто удивительное, напоминающее о чем-то безнадежно забытом, о том, что в давно минувшие времена казалось таким естественным, таким привычным, почти домашним, а ныне, под грузом накопившихся с той поры лет, памятных и лишенных различий, казалось исчезнувшим навеки. И лишь теперь, ощутив на лице это дуновение, эти канувшие в небытие запахи – нет, не запахи даже, а ощущения их, воспоминания о них, едва различимые, настолько тонкие, что разобраться в их бесконечном многообразии просто невозможно было; только в эти мгновения, стоя на коленях над решеткой, я стал медленно воскрешать их, возвращать из самых дальних уголков памяти. Куда, казалось, уже нет мне возврата. Судорожно вцепившись в мокрую от дождя решетку враз закоченевшими пальцами, я вдыхал и вдыхал воздух, поднимавшийся из бездны, я впитывал ароматы, пробуждаемые им в моих собственных глубинах, чувствуя, как они отзываются – тепло и нежно, как нежно и тепло касался моей щеки этот воздух, как пробуждаются к жизни не имеющие ни имени, ни названия отблески, отзвуки, отражения – осколки давно разбитого зеркала, медленно возрождавшегося в эти минуты… Эти запахи… запахи далекого детства… отрочества… юности… Я рванул решетку, рванул что есть силы. Мне показалось, что она подалась, сердце забилось быстрее, заколотилось неистово, я рванул снова и почувствовал странное… невыразимое… как объяснить это? Ощутил, что падаю, падаю в бездну, проваливаюсь куда-то вниз, в беспамятство, в сон, в забвение… Мгновение – и мой полет был завершен. Я сознавал при этом безнадежно отчетливо, что странным образом грежу наяву, что представшее моему внутреннему взору видение – лишь плод разгоряченного воображения. Но я не мог противиться. Видение завладело мной, видение, длившееся бесконечно короткую долю секунды, настолько ничтожную, что за это время я не чувствовал тяжелых ударов дождевых капель начавшегося где-то наверху ливня. Я упал… и тотчас достиг дна колодца. Полет закончился на верхнем этаже дома, стоящего на возвышенности. Я, теперь лишь бесплотный дух, пробившийся сквозь проржавевшие прутья решетки, остановился и огляделся по сторонам. Запустение царило вокруг. Стылый ветер гулял по коридорам и комнатам, по неловко, наспех подогнанным тяжелым доскам пола, по крошащейся кирпичной кладке стен, зияющей щербинами, залетая в окна, лишенные стекол, а кое-где и самих рам, сметая в кучи обрывки бумаг, рваное тряпье и прочую дребедень, и вновь, недовольный содеянным, разметывал их по углам. Какие-то тени промелькнули по этажу, обострившимся зрением я мельком увидел их, прошуршавших по дальним коридорам здания, промелькнувших и враз исчезнувших, затерявшихся на этажах. Тени живущих здесь людей? Или люди, живущие здесь как тени? Дух мой устремился к проему окна, может, там, в перекрестьях улиц, вновь увидит он их. Здания, окружавшие холм, теснившиеся окрест, имели на себе все ту же неизгладимую печать торжества времени над суетным миром. Некоторые, кажется, только строились, но стройка эта продолжалась не один десяток лет, иные же были приговорены к сносу, но снова сроки его бесконечно откладывались. Та жалкая участь, что была уготована дому, в который упиралось дно колодца, в точности повторяла судьбу всех прочих строений подземного мира. Заброшенные, недостроенные или полуразрушенные, покинутые создавшими их строителями, они производили впечатление разбитых варварской рукой склепов. И тем не менее продолжали быть оби-таемы. Были наполнены промелькнувшими пред моим обострившимся взором тенями людей или людьми-тенями, ютящимися на чердаках и в подвалах, скрывающимися по углам и щелям, где только возможно, от стылого, промозглого, но неизменно кружащего, кружащего и возвращающегося на круги своя ветра. Но на запущенных, замусоренных улицах и перекрестках, чье булыжное покрытие кое-где вздыбилось, кое-где провалилось, покрылось волнами и проплешинами, взгляд мой (моего духа), сколь ни старался, мечась меж неуютных строений, не мог отыскать ни единой души. Весть о моем приближении заставила всех прятаться по убогим своим обиталищам: в скелетах домов, лишенных плоти внутренней отделки, меж полусгнивших костей зданий, медленно доживающих дни свои и считающих вместе с днями своими дни и своих жителей. Или то был привычный порядок вещей обитателей этого мира? Дух мой, бродивший по улицам в безуспешных поисках душ, не знал этого. Искания его были тщетны, как тщетны были старания найти в городе единую живую былинку – ни деревьев, ни кустов не видел он. Не было самой земли, где могла бы показаться зеленая поросль – лишь камень мостовых и тротуаров покрывал пространство меж зданий, простираясь окрест до самого горизонта, ясно различимого невдалеке. Невольно я взглянул вверх, чтобы понять, откуда исходит свет, равномерно зали-вающий город. Но дух мой увидел лишь выщербленную, нищенскими лохмотьями свисавшую штукатурку небес, прежде нежно-голубую, с белесыми вкраплениями навек остановивших свой бег облаков, ныне же утратившую прежние краски, под которой обнажалось все то же каменное, истрескавшееся основание. Тени людей, люди-тени вновь промелькнули за моей спиной, и до сознания моего донесся их скорбный шепот: «Спеши к святилищу, спеши к святилищу, там твой путь, твое место, твоя истина». Почтительный шепот затих, удаляясь, и тогда я снова обозрел мир и увидел святилище. Это была башня, стоявшая у самого горизонта на том месте, где небо соприкасалось с землей, встроенная в горизонт, раздвигавшая мировое пространство или, напротив, сжимавшая. Косо обломанный металлический шпиль ее упирался в небо,и это место соприкосновения проржавело. Стилобат башни тяжко давил окаменевшую землю, и земля раскрошилась и растрескалась на двухфутовую глубину от этого давления. Дверей в башне не было, и потому дух мой с легкостью проскользнул внутрь строения, где небрежная каменная роспись стен покосилась и сгладилась под жесткими пальцами всегда возвращающегося ветра. Но внутрь башни ветер не проникал, словно не решался прокрасться в распахнутый створ ворот и гулять под пустыми сводами. Изнутри башня была полой, словно труба, скупо украшенной барельефами геометрических фигур и непонятных символов. Освещалась она небом, косо разрезавшим верх металлического шпиля. Пол был выложен каменной плиткой, сходящейся неправильными кругами в дальней от ворот стороне башни, у алтаря. Там находилась врубленная в стену узкая, семифутовой высоты прямоугольная плита – единственное сооружение, неподвластное времени в этом мире. На полированной поверхности ее отражались блики стекавшего с. небес света; темная плита манила к себе, и дух мой подчинился безмолвно манящему зову. Плита оказалась коробом, хотя поначалу, приблизившись к нему, я решил, будто предо мною находится просто большое зеркало. Ибо двойник мой – моего вида и сложения – находился по ту сторону разделявшего нас стекла. Безмолвно стоял я пред ним, вглядываясь в отражение, пока не осознал – и осознание это повергло меня в смятение, обдало ледяной волной страха, будто ветер, гулявший по миру, все же смог пробиться в неприступный доселе вход. Я увидел, что за стеклом короба нет амальгамы, что оно лишено того защитного слоя, который всегда спасает нас от постижения таящихся истин по ту сторону стекла. Спасает от томящегося, закованного в металлическую неподвижность отражения. Истинного отражения, открывающегося, лишь когда защитный слой зеркала спадет, оставив стекло обнаженным, а взгляд, устремленный в него,- беззащитным перед увиденным. Дух мой в безумье охватившей меня паники стремительно метнулся прочь от короба, из святилища, прочь по улицам города, к зданию на холме, неотличимому от других. И в ту же долю истекающего мгновения вознесся вверх, а по моей спине вновь забарабанили капли дождя, и холод камня проник в колени, а небесная вода просочилась за ворот куртки. Гром оглушительно загрохотал в вышине, и ветер, вторя ему, завыл в колодце, выкручивая дождевые струи, прежде чем швырнуть их на самое дно, разбивая о тяжелые камни, о ржавое железо решетки, о мои пальцы, о согнутую спину. Ветер выл, и гром грохотал над миром, то ослабляемый стенами колодца, то усиливаемый ими. Капли дождя били по затекшей спине, будто вжимая в гранитные плиты пола, вдавливая в решетку, которую я не мог выпустить из побелевших от напряжения пальцев. И я не понимал уже, то ли ливень струится по моему лбу, то ли капли холодного пота. Ослепительная вспышка прорезала мрак, мгновенно осветив пол и стены ледяным сиянием. Гранитные плиты выступили из темноты, представ предо мной в мельчайших деталях: все неровности, шероховатости, все стыки и трещины стали видны мне на краткую долю секунды. Чудовищной силы удар грома завершил ее, вновь погрузив колодец во тьму. И только тогда я медленно, преодолевая сопротивление неведомой силы, откатился от ржавых прутьев под защиту огромных ступеней, заведших меня на самое дно. И скорее почувствовал, нежели услышал, голос Марка, тревожно звавший откуда-то издалека, словно из другого мира, голос, называвший меня по имени и именем этим вырвавший из собственного плена. И увидел упавшую на дно колодца пеньковую веревку. И, покорившийся, я обвязался никчемной этой страховкой и стал подниматься вверх, в самую бездну своего бытия, чтобы разделить свою боль с тем, кто встречал меня наверху и чья мета также навеки осталась на железных прутьях решетки. ОДИНОЧЕСТВО У ЗОЛОТЫХ ВОРОТ Мужчина поднялся на ноги. Незаметный ветерок растрепал полы его накидки. – Мне пора. Прощай, брат. – Нет, – сидевший напротив него поднял руки, как бы пытаясь удержать уходящего. Пламя костра играло на его лице, то внезапно погружая в тень, то ярко высвечивая каждую едва заметную черточку. – Прошу тебя, побудь немного. Ты еще можешь посидеть со мной. – Да, – мужчина кивнул своему собеседнику. – Еще могу. Он сел, скрестив под собою ноги. Руки легли на колени – Ты хотел о чем-то спросить меня, брат? – Нет, просто поговорить. – О чем же? – Неважно, не имеет значения. О чем хочешь. Мужчина пристально вгляделся в лицо сидящего напротив. Ветерок стих, и успокоившееся пламя освещало его черты равномерно и ясно, подобно светильнику. – Я думал, ты решил повернуть назад, – спустя долгое мгновение произнес он. – Половина пути пройдена, теперь уже не имеет смысла, – как бы в подтверждение своих слов он покачал головой. Медленно, словно произнося молитву. И точно в оправдание добавил: – Эта пустыня… Не знаю, как сказать… здесь ни души: ни зверя, ни растения… Мне одиноко. Следующая минута была наполнена тишиной. – Не так давно ты провел здесь сорок дней наедине с камнями, солнцем и звездами. Неужто этот путь тебе так долог? Тот кивнул. – Да. Много дольше, чем я ожидал. Потому я и позвал тебя. Едва заметная улыбка утонула в курчавых волосах бороды. – Мне приятно, что ты вспомнил обо мне. Именно сейчас, во время своего пути. Очень символично, что произошло это как раз на третий день. – Ты ожидал? – Я предполагал. Все возможно в нашем мире, ты знаешь это не хуже меня. И так же знаешь, что через три дня у Золотых ворот нам предстоит встретиться. Первый и последний раз, в поединке… Ты хочешь узнать меня? Он уклонился от прямого вопроса. – Скорее, хочу поговорить с тобой до того, как нас разведут на шесть шагов посреди круга и дадут в руки оружие, способное убивать прикосновением. Мужчина тяжело вздохнул. – Ты узнал правила. А результат? – Нет. Это не имеет смысла. – Предопределенность тяготит? – Ты знаешь, ты знаешь это не хуже меня. Я устал от нее. Хоть раз в жизни я должен положиться на удачу. – На видимость удачи. Все поступки твои предопределены и высечены на каменных скрижалях книги Бытия, – печально произнес мужчина. – Кто из нас в силах переписать ее? Даже Отец твой… – Не надо о нем, пожалуйста, – путник поднял почти умоляющий взгляд. – Да, как скажешь, – быстро согласился тот. – Мой путь предопределен, твой тоже, – как бы про себя говорил путник. – Разве никогда не хотелось тебе изменить его? Вздох вместо ответа. – Не просто не знать, чем закончится путешествие, к чему приведет поступок… нет, не об этом я хотел говорить, о другом. О книге Бытия, о каменных скрижалях с нашим прошлым, настоящим и грядущим, – голос его окреп, он говорил торопливо, перебивая сам себя. – Если я совершу, нет, хотя бы попытаюсь совершить поступок, о котором в книге не сказано ничего, разве не будет то стремление уже бегством в незнаемое, уходом от высеченного в камне? Ты прожил столько лет, ты знаешь мир куда больше меня, прошу тебя, ответь на этот вопрос. Вновь долгая тишина окутала сидящих пред костром. – Так вот что ты хотел спросить у своего грядущего врага, – мужчина невесело кивнул. – Я думал, ты скажешь мне… Мы говорили долго, а я так и не узнал тебя. Смешно, но я не ожидал этого вопроса. – Это выход? – торопливо спросил путник. – Нет. Это частность, не входящая в книгу. Это случай, который имел место, но на который не обратила внимания книга Бытия. Как ни обращает она и на твои попытки свершения или не свершения. Которые останутся попытками. – Почему ты так говоришь? Ты знаешь ответ и хочешь предостеречь меня от него? – Я не могу предостеречь тебя, ты будешь глух к моим словам, ты забудешь о них одним лишь усилием воли. А через три дня ты встретишься со мной у Золотых ворот и нас разведут на шесть шагов и дадут в руки оружие, убивающее прикосновением. Он замолчал, каждый смотрел себе под ноги. Путник набрал в горсть песок, который медленно сыпался меж его пальцев. Мужчина теребил тесемки накидки. – Все просто, – наконец произнес путник, в его голосе звучала грусть. – Как все просто. Мы встретимся, и, не узнав имен друг друга, будем биться до первого прикосновения. А потом один из нас, тот, кто останется в живых, пройдет через Золотые ворота и будет принят и снискает почести и восторги толпы. – Поэтому тебе надо было позвать своего врага? Путник пожал плечами. – Просто поговорить. Ведь иного случая у нас не будет. Мужчина кивнул. – Не будет. Ни у тебя, ни у меня, – голос его заметно дрогнул, путник резко поднял голову. – Ты знаешь исход, – он не спрашивал, он выносил приговор. – Ты уже видел будущее и смирился с ним. И ты ждешь третьего дня, чтобы доказать себе и мне и тем, кто даст нам в руги оружие, его неизбежность. Я спрашиваю тебя, брат мой, зачем ты это сделал? Ответ был не скоро. – Так просто не объяснить и не понять. Я не смогу убедить тебя в правильности моего поступка с моей точки зрения, ты знаешь ее и не захочешь слушать мои речи. Потому что ты не хочешь знать исход поединка. – Я не смогу тогда усилием воли прогнать будущее прочь. Это не в моих силах. Оно тотчас же спеленает меня, точно непослушного ребенка и поставит пред собой на колени. Этого я и боюсь. – Идти в бой с закрытыми глазами… – он не договорил. – У тебя они открыты. Я не знаю, на что я надеялся, когда вызывал тебя, но я очень хотел, чтобы и ты не знал. Ты понимаешь? Если бы мы не знали… – Это не выход. Ты провел сорок дней наедине со звездами, ты должен знать, что это не выход. – Но хоть что-то. Когда бьешься, открыв глаза, ты парируешь удары видимые и знаемые, те, что реально угрожают в каждое мгновение, а когда глаза твои закрыты, сколько возможностей для отражения незримых ударов предстает перед тобой. – Разве можно изменить книгу Бытия таким образом? Если не знаешь, то, знает она, она просто не позволит тебе нанести незримый удар… Они долго молчали. – Я сделал свой выбор, – наконец произнес путник. – Не знаю, насколько будет он прав. Мужчина вздрогнул, но тотчас взял себя в руки. – А если бы знал? – спокойно спросил он. Путник отшатнулся как от удара. – Ты знаешь? Ты заглянул и дальше? Он не отвечал. Путник неожиданно кивнул. – Хорошо. Спасибо, что дал мне шанс, брат. Твое испытание… – Я не испытывал тебя. – Я испытывал себя. Мужчина поднялся. – Через три дня узнаем, прошел ли ты свое собственное испытание. Следом за ним поднялся и путник. – Золотые ворота решают, – произнес путник слова старой как мир поговорки. – Да. Прощай, брат. – Прощай, брат. Они пожали друг другу плечи в прощальном жесте. Едва рука мужчины соскользнула вдоль его тела, как путник остался один. Только незаметный ветерок раздувал угасавшие угли костра. ПРИКОСНОВЕНИЕ Когда мужчины отправились во Внешний мир, он остался в катакомбах. Сегодня был праздник Полуденного Солнца, его полагалось проводить вне мрачной железной громады подземного мира, занимаясь спортивными играми и состязаниями; спорами и беседами под легкие вина и обильные яства, заготовленные заранее и специально под этот праздник. На поверхность в этот день поднимались только мужчины, так было заведено на протяжении долгих-долгих лет, как и когда, не имеет значения, никто не задавался подобными вопросами, не вспоминал об этом, разве что старейшие жители катакомб. Ибо в этот день вся выветрившаяся от жаркого сухого солнца равнина, весь мир, опаляемый колкими южными ветрами, несущими мелкую жгучую пыль, принадлежал поднявшимся. В этот день не собирали плоды, не охотились, не творили молитв. Этот день принадлежал каждому из поднявшихся на поверхность, самый суровый день в году, с немилосердно палящим солнцем, с сухим недвижным воздухом, звенящим от зноя, каждому, кто хотел испытать себя, свои силы в стрельбе из лука, борьбе, беге, перетягивании каната или иных физических забавах, в равной степени и тем, кто хотел победить противников в изящных беседах или строгих богословских диспутах, легкой игре стихотворных виршей или громогласной тяжеловесности велеречивых гимнов. Этот день был для кого-то и испытанием одиночеством в мертвой белой пустыне, простиравшейся вкруг катакомб на многие и многие версты в неизведанную даль без конца и без края. Это был чисто мужской праздник, наполненный игрищами и состязаниями, с раннего утра и до позднего вечера, когда усталые измученные на жаре противники, забыв под тяжестью прошедшего дня о недавних противостояниях, сходились за обедом под сияние уходящего за край мира светила и под неумолчный треск невесть откуда явившихся цикад, бередивших покой надвигающейся ночи. Он же остался. Никто не требовал от него, равно как ни от кого другого, непременного соблюдения ритуала появления на поверхности и участия в состязаниях, передумай и откажись он, никто не сказал бы ему ни слова, день в распоряжении каждого, каждый волен следовать своей дорогой. И Путешественник не вышел вслед за всеми. Когда мужчины ушли, он неторопливо одел свой старый плащ, непременную шляпу с тесемками, что носил и под землей и на поверхности – традиционный головной убор жителей катакомб, защищающей владельца от сквозняков, дующих с глубин или от ослепительного солнца и непогоды поверхности – и неспешно отправился по враз опустевшим коридорам. Путь его лежал большею частью вниз, по тому громадному металлическому коробу, уходящему в неизмеримую глубь, что и представляли из себя катакомбы. То ли он хотел уединиться среди прохлады подземелий, то ли попросту решил побродить – он и сам не знал. Не представлял он также и куда ведут его ноги. Он давно любил, с малых лет, бродить вот так "куда глаза не глядят", спускаясь по лестницам, обжитым и заброшенным коридорам, открывать люки в трубах и ползти по ним вверх ли, вниз, но ни не поднимаясь на поверхность, во внешний мир, ни опускаясь до самого дна. Внешний мир он не любил. Отчего-то в его подсознании жила странная боязнь, ощущение непонятной робости перед открытым во все стороны пространством, перед бескрайними просторами белесого неба, перед ярким светилом, заливавшим лучами все вокруг. Прошлый раз он все же участвовал в празднике Полуденного Солнца, но пробыл на поверхности совсем недолго разболелась голова, он почувствовал себя совсем неважно и поспешил вернуться в жилище – крохотную комнатенку на одном из нижних коридоров. Сегодня Путешественник просто поднялся, незаметно для самого себя, в залитый солнечными лучами вестибюль, выходивший на поверхность, с несколько минут понаблюдал за разошедшимися во все стороны людьми и, круто развернувшись, стал спускаться вниз. Вслед ему, сквозь неплотно прикрытые наружные двери доносились крики и смех разыгравшейся молодежи, он не обращал на это никакого внимания. Встретившуюся по пути с веранды женщину в легком сарафане он так же проигнорировал совершенно, она хотела сказать что-то, он пропустил ее слова мимо ушей. Ему было немного за двадцать, прекрасный возраст, чтобы показать ей свою силу, может, она это и имела в виду. Он знал, что выглядит совсем неплохо: строен, белокур, что редкость среди обитателей катакомб, улыбчив и обходителен, счастливый обладатель правильных черт лица и западающего в сердца зазноб облика. В другой день он бы, конечно, ответил бы этой женщине, тоже довольно привлекательной. Уклончиво и с долей сближающей шутки, он и обратился к ней про себя, много позже, спустившись на несколько лестничных маршей вниз. Женщина была несколько старше его, лет на пять, самое большее, но разве это имеет значение для тех нескольких минут, что она быть может, предлагала провести вместе, а затем расстаться, позабыв друг дружку среди обыденных мелочей жизни. Он продолжал спускаться дальше. Свет в коридорах горел ярко, ни одна галогеновая лампочка не перегорела – лишнее свидетельство того, что он все еще в обитаемой части катакомб, где порядок, работа приборов и чистота поддерживается ежедневно. Все мужчины, живущие в катакомбах поневоле становились техниками, ремонтируя и поддерживая работу электростанций, восстанавливая в мобильных цехах, лет коим не счесть, необходимые детали и инструменты, дабы катакомбы все так же исправно снабжались водой, воздухом, электроэнергией, словом, всем необходимым для жизни под землей и людей и домашних животных и теплиц. Каждые несколько месяцев проверялось бесконечное множество законсервированных и исправно работающих трансформаторов, гетеродинов, конвертеров, прозванивались километры токонесущих кабелей, расходящихся паутинами по жилым отсекам и подземным садам. Катакомбы были городом, пригодным для жилья, небольшим городом в котором есть практически все необходимое, созданным в расчете на то, что его на неопределенно долгий срок заселят люди и не будут нуждаться в необходимым и без надобности выходить на поверхность. Путешественник брел сквозь поселение, его ботинки гулко стучали по металлическому полу – в катакомбах невозможно пройти незамеченным. Он открывал и закрывал герметичные двери, спускался вдоль гирлянд огней, освещавших лестничные пролеты, что уходили вниз и тонули в непроглядном мраке, не раздумывая, сворачивал на хорошо знакомых развилках и, раскатисто грохоча то по настеленным тяжелым титановым листам, то по металлической решетке, продолжал свой путь. На его пути народ встречался редко, женщины, в основном, занимались домашней работой: стирали, мыли, убирали комнаты, готовя их к приходу мужей, так что дети, играющие на переходах и в коридорах, на некоторое время были предоставлены самим себе. Путешественник слышал порой перестук детских ножек и взрывы смеха в соседних коридорах и на соседних этажах. Раз или два детская стайка промчалась мимо него, с радостными криками свернула за тяжеленную дверь. Он был вынужден остановиться, чтобы пропустить бегущих детей, за которыми еще несколько мгновений оставалось звонкое эхо. Постояв немного, он продолжил путь. Какие-то две женщины лет за сорок в стираных домашних халатах развешивали белье вдоль большой металлической залы на протянутых проволоках; при этом они судачили о своей соседке, и как ни старались говорить потише, ничего не выходило. Когда Путешественник проходил мимо, одна из них, вынимая пододеяльник из короба и отжимая его, предупредила его: "Поосторожнее, молодой человек. Нагибайте голову". Путешественник молча нагнулся, чтобы не задеть сохнущее белье и прошел мимо. Неподалеку, как раз на этом уровне, находился общественный парк, огромное помещение, где он частенько гулял, еще будучи совсем ребенком. Сейчас же его туда не тянуло. Но проходя мимо дверей, ведущих в парк, он не мог удержаться, чтобы не заглянуть внутрь. На ближайшей скамеечке сидела молоденькая девушка и катала взад-вперед коляску с младенцем, взгляд ее на мгновение встретился со взглядом Путешественника, он поспешно опустил глаза, извинился, точно причинил девушке неудобство и закрыл за собой дверь. Ботинки забухали по неровному полу. Лампочки перестали гореть так ярко, некоторые уныло мерцали, угасая, из последних сил пытаясь разогнать подступающую тьму. В размеренную музыку перестука его башмаков ненавязчиво вклинился другой звук. Он услышал тихое потрескивание, должно быть, исходившее от отживающих свое трансформаторов, до которых уже не доходили руки ремонтников. Стены и пол стали ржавиться пятнами, на перилах появилась унылая серая пыль. Путешественник добрался до самого конца обжитого людьми пространства катакомб, при дальнейшем погружении он будет совершенно одинок. И ошибся. Открыв новую дверь в залу, по стенам которой бежали мостки, он почувствовал запах воды и скорее почувствовал ногами, чем услышал – так обыкновенно и бывает в катакомбах – легкое шебуршание. В зале царил полумрак, горели лишь две дуговые лампы в тусклом плафоне на высоком своде. Он пригляделся. На одном из мостков сидел ребенок, девочка лет шести-семи, свесив ножки в двухметровую пропасть залы и вцепившись ради предосторожности в ограждающие переход невысокие перильца. Она раскладывала в странной мозаике ш-образные пластины раскуроченного трансформатора, корпус и моток проволоки от которого лежали неподалеку. Она была совершенно голенькой, но поднимавшиеся со дна залы сквозняки не замечала, поглощенная своим занятием, может, успела привыкнуть за свою короткую жизнь. Девочка изредка вскидывала ниспадавшие на лоб темные пряди длинных курчавых волос, отводила рукой и продолжала неотрывно заниматься мозаикой. Путешественник приблизился, девочка подняла на него голову лишь когда он оказался совсем рядом, не более чем в двух аршинах от нее, и прервала заинтересовавшую ее игру. – Ты что здесь делаешь? – спросил он, стараясь придать голосу тревожные родительские нотки. Девочка молча посмотрела на Путешественника и собрала пластинки в кучку. – Играю, разве не видишь. – Вижу. А почему одна? – Я всегда играю одна. Мне нравится, – последовал обезоруживающий ответ. – Где ты живешь? – Недалеко. Не меня еще не позвали обедать, я, всегда, когда меня зовут обедать, иду домой. А играю тут. Путешественник хотел еще что-то спросить, но она опередила его: – А сам ты куда идешь? Вниз? – Просто гуляю, – он присел на корточки, из-за разницы в росте трудно было разговаривать. Только теперь он разглядел ее личико, испачканное ржавчиной со старых пластин. – Ты не пошел на праздник? – Нет. Не захотел. – Не нравится? – Не знаю… наверное. – Мне тоже. Не люблю, когда шумят. Я почти все время играю одна, потому что у меня есть два брата, они меня с собой не берут, очень шумят, и я всегда играю одна. А еще они считают, что я совсем маленькая для них, но это неправда, честно, неправда, я знаю, как они играют и все понимаю, все правила, мне просто не нравится, я и сама бы могла, я говорила им, а они все равно считают меня маленькой. Девочка явно была рада собеседнику. Путешественник кивнул ей, она доверчиво улыбнулась и снова тряхнула кудряшками. – Тебе еще далеко идти гулять? – спросила она. – Я не знаю. Просто решил побродить вокруг. – А можно я пойду с тобой? – Куда, вниз? Ты же замерзнешь, я не понимаю, как ты вообще можешь… – Нет, – она твердо мотнула головой, – не замерзну. Я вообще, очень здоровая, ко мне никогда ничего не приставало. Даже когда у братьев была свинка, я все равно не заразилась. Потому что закаленная. Мама вообще говорит, что мне рано носить одежду, потому как еще замуж не идти. Вот когда пойду… у мамы для меня хранятся ее платья… – она замолчала и неожиданно произнесла: – Может, сходим к морю? Времени до обеда еще целая куча, мама не скоро меня позовет. – К морю? – он поначалу не понял, о чем она говорит. – Ну, вниз, к морю, я одна боюсь туда идти. Далеко и… немного страшно… братья говорят, что там кто-то водится, на нижних этажах. Смеются, я знаю, но все равно страшно. Я бы одна давно уж сходила, ведь про море всякое говорят. Самой хочется побывать. Ну, пожалуйста. Путешественник помолчал немного, разглядывая сидевшую рядом с ним девочку. Наконец, кивнул: – Хорошо, я свожу тебя к морю. Дорогу я знаю, хоть и не был там давно, но это ничего. Не думаю, что с тех пор что-то изменилось. Только сперва закутайся в мой плащ, – с этими словами он стал торопливо развязывать тесемки. Девочка отскочила от него, словно он предлагал ей какую-то гадость. – И не подумаю! Конечно, мы бедные, у меня, поэтому, и нет своей одежды, но твою я все равно не приму. Я не такая. И вообще, так только невеста перед свадьбой делает. И еще я сказала тебе, что не замерзну, – она топнула ножкой. – Ну, пошли. Нет ничего удивительного, подумал он, что у нее нет одежды, обыкновенно дети лет до десяти-двенадцати носят какой-нибудь мамин платок или старую отцову рубашку без рукавов. А ее семья, видно, обитает совсем недалеко, в этом отжившем свое, заброшенном уголке поселения. Куда давно перестали ходить ремонтники… – Ладно, – он кивнул головой и выпрямился. – Пошли так пошли. Девочка проворно вскочила, уцепилась за его палец, и они двинулись в путь. Путешественник все время поглядывал вниз, стараясь приноровиться к ее семенящим шажкам. Так он добрались до середины залы, туда, где витая лестница вела к сумрачному полу, и в полумраке вышли к двери. За ней находился коридор, пандусом спускающийся вниз. Посередине его валялись какие-то балки, груда ржавевшего железа преградила им путь. Путешественнику пришлось взять девочку на руки, почувствовав через рубашку тепло ее тельца, он с удивлением обнаружил, что она и в самом деле не замерзла нисколько, не дрожит и по всей вероятности, чувствует себя нормально. Когда они достигли конца коридора, девочка потребовала вернуть себя на пол и снова уцепилась за палец Путешественника. Они снова начали спускаться по лестнице, ступеньки которой представляли из себя сваренные по три металлические прутья. Идти было неудобно, девочка стала выдыхаться: ступеньки оказались для нее велики, но от помощи Путешественника отказалась категорически. – Вот еще, сама справлюсь, – безапелляционно заявила она, высунув язык и тяжело дыша. Он продолжил путь, стараясь не спешить и ощущая всякий раз в руке тепло детской ладошки. Работающих исправно светильников вокруг них становилось все меньше, темнота окружала их, приходилось быть предельно осторожным, чтобы не поскользнуться на скользком от сочащейся отовсюду влаги, неровном полу, на вздыбленных плитах и покосившихся ступеньках, натужно скрипевших при каждом шаге. Путешественник несколько раз спускался так глубоко, как только позволяли ему катакомбы, но это было давно, он боялся, что они зайдут не туда, в какой-нибудь тупик, каких здесь немало, к заваренной двери и им придется искать обходные пути. Которые могут обмануть их точно так же. И тем не менее он продолжал спускаться все ниже и ниже, то узнавая смутно знакомые виражи коридоров, то теряясь в догадках при выборе пути на перекрестках в заброшенных глубинах катакомб. Трудно поверить, что когда-то они были жилыми. Так говорят старики, так гласят легенды, к этому можно придти путем логических выводов. Но никаких следов не осталось. Не то все унесло с собою время, не то сами люди, медленно идущие из глубин к солнцу. На нижних ярусах катакомб было довольно сыро, но ржавчины почему-то поубавилось. Вместо нее на стенах и перилах лохмотьями свисали блестевшие от воды лишайники, бледно сероватые, изредка – кирпичного цвета, резко выделявшиеся на фоне светлых стен. Они собирались стайками, неровными кругами по несколько штук под лучами редких, как пролеты распахнутых коридоров поднебесья, оплетенных сеткою фонарей. Здесь шаги казались особенно гулкими, ноги сами начинали гудеть от вибрации металла. Девочка шла все медленнее и медленнее. Свободной рукой она теперь цеплялась за штанину Путешественника, уже не доверяя зажатому в кулаке пальцу. Они прошли еще одну залу, на этот раз, выйдя под самый ее потолок: зала казалась бесконечно огромной – дна ее видно не было, несмотря на уходящие вниз шеренги светильников. Редкие, едва светящиеся плафоны, бегущие по потолку едва могли разогнать тьму вокруг себя, Путешественнику приходилось изо всех сил напрягать зрение, чтобы не слететь ненароком с подвесных мостков, раскачивающихся при каждом шаге. Хрупкие, источенные ржой перила уже не служили опорой, грозя слететь вниз от одного прикосновения. Лестницу вниз они нашли с большим трудом. Но спуститься смогли лишь до середины залы – дна по-прежнему не было видно – пролет обрывался у самых мостков следующего уровня. – У тебя есть фонарик? – спросила девочка, вздрагивая при каждом неосторожном движении Путешественника. – Есть. Но я все вижу… – Пожалуйста, – она не дослушала, – включи. Он послушался, и тотчас же желтоватое пятно запрыгало по ступеням, уходящим вверх, по водопроводным трубам, разбегающимся в разные стороны, по бездонному колодцу залы под ногами, до дна которого не дотягивался призрачный свет, по пандусу, ведущему вниз, к новым дверям; местами железные листы, покрывающие его казались просто набросанными друг на друга в совершенном беспорядке. Луч света заметался по вздыбившейся стали, тени зашевелились, то удлиняясь, то укорачиваясь, впереди, позади, совсем рядом, со всех сторон. – Нет, выключи, выключи! Несколько минут они стояли не двигаясь с места, ожидая, когда глаза привыкнут к слабому освещению. Путешественник сделал шаг вперед, но девочка осталась на месте, она смотрела себе под ноги, качая головой. – Ну вот, – произнесла она, не поднимая глаз, – зря ты включил фонарик. – Испугалась? – Как видишь, – она все так же смотрела под ноги. Путешественник дружелюбно хмыкнул, протягивая руку, он хотел что-то сказать, но смолчал, едва эхо его невысказанной фразы перекатилось под сводами залы и возвратилось к ним железным погромыхиванием. – Ладно, пойдем, немного осталось. – Ты уверен? – Почти, – он не стал кривить душой он распахнув дверь в конце пандуса, выводящую на перекресток, откуда коридоры разбегались в четыре стороны, он вспомнил, неожиданно, дорогу. – Нам сюда, – и он увлек девочку за собой в правый коридор из развилки. А затем еще раз свернул вправо на новом перекрестье путей, повстречавшимся им спустя несколько минут ходьбы. Света немного прибавилось, пыли и лишайников стало значительно меньше. Дорога сама вела их, единственный вычищенный от ржавчины и грязи, более-менее ухоженный участок пути вниз, с которого теперь трудно будет сбиться. Следуя ему, они переходили из коридора в коридор, с лестницы на лестницу, мимо вентиляционных шахт и заброшенных трансформаторных станций, проходя по залам и анфиладам заброшенных комнат. Теперь Путешественник вспомнил, когда бывал здесь последний раз; в самом деле, очень давно, просто удивительно, что последние переходы к этому заповедному месту так врезались в его память. И ныне он с легкостью ориентировался в путаных лабиринтах, ведущих на самое дно катакомб, ни разу не сбившись, не свернув в сторону от маршрута, двигаясь туда, где, согласно преданиям пришедшим из глубин человеческой памяти, появился первый человек, и одновременно с его появлением со дна катакомб забил первый родник с водой. Открыв новую дверь, он замер. Девочка ахнула и присела от удивления на корточки. Огромная зала, в которую они вошли, распахнув дверь почти под самым ее потолком, на две трети оказалась заполненной водой, тускло блестевшей в свете плафонов, ни в одном из которых дуговые лампы не требовали замены. Вода была неподвижной и абсолютно прозрачной. Если бы не отражения, плававшие в ней и не потухшие под водным покровом фонари, он с легкостью ошибился бы. Да, это и было море. Неподвижное, никогда не бушевавшее море. Море, родившееся, согласно пророчеству, из того самого родника, что и доныне бьет где-то глубоко внизу. Когда-то, как гласят стародавние легенды, в незапамятные времена, он был даден человеку, дабы освежать его и утолять жажду, сколь бы нетерпимой она не была. Человек, созданный из мертвого праха катакомб и слюны Творца, недолго любовался дарованным ему металлическим миром. Вскоре, как появился он на свет, человек стал скучен и печален в мире бескрайних коридоров и пустынных зал, и тогда он попросил у Создателя даровать ему младшего брата – верного друга и помощника на все времена. И Всевышний, подумав, дал ему брата… Девочка поднялась и, нетерпеливо оглянувшись на Путешественника, одна пошла по направлению к лестнице. Во всей зале обильно рос лишайник, в этом месте никто не решался прикоснуться к нему, но не было и следа ржавчины, изъязвившей выше катакомбы и точившей медленно их под толстым слоем медленно поднимавшейся год от года тихой воды. Она подошла к лестнице. Путешественник стоял неподвижно и смотрел на ничем не замутненное море. В скольких отсеках, коридорах, шахтах, переходах и анфиладах он мог увидеть тоже. Но здесь, конечно, лучше всего. Потому и было столь любовно расчищено и обихожено это место. Путешественник не помнил, здесь ли он стоял, впервые любуясь великолепием картины застывшего недвижного моря, или то было в другом месте, немного ниже, немного дальше, немного глубже, ближе к концу затопленных водой катакомб. Зала была схожей, он так же был поражен ее размерами и безмолвной водой поначалу даже незаметной глазу, едва различимой, но тотчас же захватывающей воображение. Он созерцал эту удивительную картину, вспоминая, как делал это не раз давно, давно, когда приходил в эту или другую залу один или с друзьями и подругами; чаще всего один. – Так здесь совершаются свадьбы? – спросила девочка, сделав первый шаг вниз по лестнице. – Да, – Путешественник подошел к ней, но она решительно спустилась первой на нижний уровень, у которого находилась самая кромка моря. Девочка подошла к воде, та заливала первую ступеньку, ведущую вниз, и нерешительно обернулась к Путешественнику. – Можно? – спросила она. Путешественник кивнул головой в ответ. – Давай, если хочешь, я поддержу. – Нет, я сама, – и ступила сначала одной ногой, а затем другой на залитую водой ступеньку. Задышав часто-часто, спустилась еще ниже, вода доходила ей до колен. Несколько минут она стояла так, обводя глазами замерцавшее лениво море. Восхищенно выдохнула и выбралась назад. По воде пробежала рябь, кругами расходившаяся от затопленной лестницы, на которой только что стояла девочка. Отражения плафонов заколыхались, дробясь и причудливо изгибаясь на поверхности моря. В мертвой тишине, окружавшей их – даже привычного потрескивания трансформаторов не было слышно – до нее донесся едва различимый плеск воды о металлические стены залы. Девочка заворожено следила за медленно расходившимися волнами, всматриваясь и вслушиваясь в море, не в силах оторваться от удивительного зрелища. Лишь когда рябь улеглась и море успокоилось вновь став привычно остекленевшим, она повернулась к Путешественнику. – Знаешь, я устала… Давай, тут немного посидим. Они уселись у самой кромки воды, девочка прильнула к его плечу, он укутал ее своим плащом. Девочка произнесла сонным голосом: – Расскажи мне про море. – Я мало знаю о нем. – Ну, пожалуйста. И он начал рассказ с легенды о двух братьях. Путешественник говорил, и ему думалось, что когда-нибудь младший брат вырастет, он и так уже силен, никто не ведает, какую часть катакомб отвел он себе. Тогда он займет все пространство подземных лабиринтов и выйдет наружу, и человеку, чтобы жить со своим братом, нужно будет освободить и себе и ему достаточно места, но уже во Внешнем мире, там, куда он так не решался пойти ни сегодня ни когда бы то ни было. Все равно одному из поколений придется это сделать, быть может, поэтому и ныне десятки и сотни лет назад мужчины, преодолевая свой страх, выходят раз в году на поверхность земли и устраивают состязания и смеются и веселятся пока солнце не уйдет за горизонт. А когда оно скроется, в другой день и час и тоже раз в году во Внешний мир выходят женщины и поют обрядовые песни и водят хороводы и смеются, глядя на россыпи бесчисленных звезд и всегда печальную Луну. А на рассвете, на входе в катакомбы их встречают мужчины, так же как мужчин на закате их дня встречают женщины, они возвращаются домой, вспоминая прошедший праздник. А потом кто-то из них, какая-то пара, непременно спускаются вниз, далеко вниз и медленно входят в море и приносят друг другу клятву верности, сочетаясь браком над подернутой рябью, лениво колышущейся водой. После, когда-нибудь после, приносят младенца и омывают его головку бездвижными водами, представляя младшему брату нового появившегося на свет человека. Иногда сюда приходит процессия много печальнее, люди приносят сюда тело одного из смертных старших братьев и сестер и с заупокойным пением предают его в ласковые руки моря и уносят затем во Внешний мир. И младший брат прощается с одним из старших. Путешественник заметил, что девочка уже не слушает, уткнувшись ему в плечо, она сладко спит. Тогда он встал, осторожно взяв ее на руки, стараясь не нарушить детские сновидения и неторопливо пошел обратно, медленно поднимаясь по лестницам, тихо ступая в гулкой тишине коридоров, осторожно пробираясь в темных залах. Он шел, не обращая внимания на уставшие затекшие руки, на боль в спине, становящуюся все сильнее и свинцовую тяжесть ног. Он шел не останавливаясь до тех пор, пока не вышел к тому самому месту, где впервые увидел девочку, что спала на его руках. В коридоре, что примыкал к той зале он встретил немолодую уже женщину со встревоженным лицом, наблюдавшую за ним. Она хотела что-то сказать, но Путешественник упредил ее. – Вы ее мать? – он мог бы и не спрашивать, а она не отвечать, и так понятно, но женщина кивнула. – Она спит, не будите ее, пожалуйста. Мы с ней загулялись немного, это моя вина… – Надеюсь, вы тут неподалеку были? – спросила она. – Я уже беспокоиться начала. Вы знаете, с ней всегда так. Уйдет, не спросясь, и поминай как звали. А потом ищи. Никакого сладу нет, – тяжело вздохнув, добавила женщина. – Должно быть, она к вам в пустых коридорах прицепилась, вы бы сразу ей домой идти велели она и так на месте не сидит. – Да нет, мы просто гуляли. Я ей рассказывал разные истории, должно быть, от этого она и заснула, – он улыбнулся. – Ладно, все хорошо, что хорошо кончается, – на бескровных губах женщины проступила невольная улыбка, когда она взяла девочку на руки. Спасибо, что вы хоть за ней немного присмотрели. А то время позднее, а ее все нет. И не знаешь, где искать ведь, ей что угодно может на ум взбрести, – женщина помолчала и добавила: – Спасибо еще раз. И с праздником. Частицу Полуденного солнца из Внешнего мира в мир внутренний. Путешественник, поблагодарив, кивнул и некоторое время еще стоял недвижно. Лишь проводив женщину взглядом до конца коридора, он стал подниматься по лестнице. Юрий Погуляй ТАМАСА Мирон умирал. Солнце насмешливо грело землю, ехидно скалясь одинокими лучами. Сосны с грустью смотрели на тела у своих корней. Птицы скорбно пели панихиду. А Мирон умирал… Странно, но перед глазами у него не пробегала жизнь, не холодил душу страх перед смертью. Лишь лицо Тамасы на фоне серого мертвого тумана. Грустная улыбка, карие глаза, смуглая кожа, длинные, темные волосы… Неделю назад банда Мирона вышла к небольшому селению. Несколько поросших мхом домов. Колодец-журавль, пара кур возле него. Идиллия… Гык, сухопарый орк, вместе с Мироном основавший банду, замер в лесу и недоверчиво потянул носом воздух. – Нам не надо туда идти,- хрюкнул Гык и забросил на плечо боевой цеп. – Куры,- коротко заметил Альден. Эльф плавно потянул стрелу из колчана, но Гык перехватил его руку: – Нам не надо туда идти! Мирон с интересом оглядел селение. Опасность? Здесь? Разыскивающие их гвардейцы остались в трех днях пути к югу, сбитые заклятием Шамана Урра. Пожилой орк на сей раз превзошел себя и создал настолько реальную иллюзию, что Мирону показалось, будто он услышал дыхание призраков его отряда. Со скрежетом на край леса вышел Мертвец. Закованный в ржавые латы детина замер у одной из сосен. По всей видимости, боец оценивал обстановку. – Мертвец, назад,- бросил Мирон. Воин, лица которого за три года никто в банде не видел, повернул голову к атаману и слегка кивнул. Мирон вновь уставился на селение, слушая, как проскрежетал отступающий Мертвец. – Что такое, Гык? – Мне не нравится это место. Быть беде. – Орк сморщился и присел. – Куры,- с нажимом промолвил эльф. Куры – это хорошо. Да и еще какая скотина здесь найдется. И бабы… Ребята давно женщин не видели. Месяц уже как по лесам от погони спасаются. Последняя вылазка плачевно закончилась. Мирон потерял большую часть отряда. Осталось семеро бойцов да шаман. Много не навоюешь… Но здесь вроде тихо… – Че как? – прохрипел голос Струра. Гуль, пошатываясь, замер около Мирона.- Еда… Пора кормить эту тварь, подумал атаман. Струр слабел… Человечина нужна. В деревне найдется, это факт. Мирон довольно улыбнулся. Его банда – шедевр в своем роде. Гуль, эльф, орки, люди… Был еще молодой огр, но погиб в той засаде. И Мертвец… Кто он – никто не знал. Лицо бойца скрывала стальная пластина с узкой смотровой щелью, в которой всегда стояла тьма. Но теперь их только восемь. И может стать еще меньше, если не накормить гуля. Либо сам сдохнет, либо кого-то из своих сожрет. – Мне не нравится это место, его обойти стоит,- прошипел Гык. Атаман оглянулся на затаившихся в лесу бандитов. Молот – последний оставшийся в живых человек, кроме Мирона, – лежал в зарослях вереска и задумчиво жевал травинку. Старый шаман и его охранник – тупой как дерево орк – держались еще дальше. – Еда…- проворчал гуль и пустил струйку вонючей слюны. Глаза нежити блеснули. Мирон встретил взгляд Гыка и кивнул на монстра. Пора кормить… Пора… – Пусть Мертвец сходит? – неохотно предложил орк. – Мертвец – вперед. Мужчин – убить… – Мирон обернулся к шаману. Тот уже что-то колдовал, пританцовывая на месте. Здоровенный охранник маленькими злыми глазками шарил по лесу в поисках возможной опасности. Мертвец молча вышел из леса. За эти годы атаман так ничего о нем и не узнал. Падший… Один из воинов какого-то князя. Поговаривали – всю дружину проклял обиженный владыкой маг. В последнее время по миру много таких ребят ходило. Видимо, большая дружина была. Мертвец на вопросы не отвечал. Он вообще не разговаривал. Воин медленно вышел к колодцу и остановился, выбирая, с какого дома начать. Дверь одной из хижин распахнулась, выпустив на крыльцо крепкого мужчину. В руках селянин сжимал топор. Выбор сделан… Мертвец повернулся к что-то крикнувшему мужику и неторопливо вытащил меч из ножен. – Еда… – подался вперед гуль, но Мирон хлестко одернул чудовище: – Назад! Гуль, ворча, улегся в траву, жадный взгляд блуждал по. поселению. Мужчина на крыльце попятился обратно в дом, что-то испуганно говоря. Мертвец молча приближался. Ступив на крыльцо, воин замер и покачал головой, разминая шею. Мирону показалось, что он услышал хруст позвонков. Крик. Дикий крик. Мертвец ворвался в дом, снеся захлопнувшуюся дверь. На шум из соседних домов выскочило еще несколько человек. Один из них – в кольчуге. Гуль чуть приподнялся и голодно посмотрел на Мирона. – Лежи, тварь,- поморщился тот. Недовольно урча, нежить вцепился зубами в траву. Орк присел на землю, поглядывая на шамана. – Самки обездвижены, командир,- прохрюкал тот. Его здоровенный охранник мертвым взглядом смотрел на дома. Мертвец тем временем вышел из дома и схлестнулся с подоспевшим воином в кольчуге. Остальные мужчины, неуверенно переглядываясь, окружили Падшего. Подобраться к сражающемуся бойцу легко, к бьющемуся латнику – еще легче. Местные этого не знали. Да и Мертвец – не обычный воин. Захлебываясь кровью, осел на траву боец в кольчуге, и селяне отпрянули, видимо удивленные произошедшим. – Быдло,- хмыкнул стоящий рядом с Мироном эльф.- Обычное быдло… Тупые… Заминка стоила жизни еще одному селянину. Остальные бросились на Мертвеца, но было поздно… Минут через пять воин вышел к колодцу и замер, задрав голову к небу. – Пошли. – Мирон шагнул вперед, с опаской оглядывая деревню. Странное место, что здесь делал человек в доспехе? Глухомань ведь! Три женщины. Всего три женщины во всей деревне. Две матроны и одна совсем юная девчонка… Большие карие глаза, прямой нос, черные прямые волосы. Красавица… – Жри. – Мирон указал гулю на одно из мертвых тел и подошел к очухивающимся женщинам. Молоденькая уже пришла в себя и теперь молча, исподлобья, оглядывала бандитов. Хруст раздираемой плоти за спиной атамана заставил девочку вздрогнуть. Смотреть на трапезу она уже не смогла. – Эту оркам.- Мирон указал на одну из матрон, игнорируя вожделение в глазах Молота. Разумеется, молоденькая лучше. Но ее надо отдать эльфу. И самому развлечься… – А эту? – кивнул на вторую Альден, белокурый красавчик-эльф, и презрительно скривил губы. – Пусть Молот забирает. Ну и ты, если не побрезгуешь. – Гнилого мха тебе,- фыркнул Альден и с интересом посмотрел на девчонку.- Она не местная… Мирон задумчиво склонил голову набок. Это объясняет наличие в поселении воина. – Кто такая? Откуда? – Он присел рядом с девушкой на корточки. Гуль за его спиной громко рыгнул, и вновь хрустнули кости. Девушка промолчала. – Серьезная добыча, вождь,- прохрюкал приковылявший шаман. Бусинки его глаз настороженно скользнули по пленнице. – Высокорожденная. На ней талисман Длинного Дома. Здоровый орк сейчас служил шаману зонтом от солнца, массивной тушей заслоняя щуплого собрата. Альден нехорошо улыбнулся, и в глазах эльфа Мирон заметил нечто новое. Ненависть… Пробрало лучника-то… Нечасто попадаются дамочки из Длинного Дома. Они обычно подохраной доброго десятка отличных воинов. Странно. Длинный Дом в этих краях? Они же с юга носа не кажут. Извечные соперники эльфам, немудрено, что Альден ею заинтересовался. Высшее наслаждение – потешиться над телом южанки. Впрочем, южане платили эльфам тем же. – Ты что тут делаешь, высокородная? – спросил девушку Мирон. Та метнула на него испуганный взгляд, потом посмотрела на улыбающегося эльфа, покосилась на жрущего гуля. И промолчала. – Пока ее не трогаем, разберемся, кто такая,- поднялся Мирон и повернулся к Альдену.- Понял? – Жаль, командир,- цокнул языком тот и лениво зашагал к ближайшему дому. Скрежет доспехов возвестил о том, что подошел Мертвец. – Молодец,- похвалил его Мирон и обернулся. Воин не отводил взгляда от пленницы. Атаман заметил, как, разминая пальцы, сжалась рука бойца. – Не трогай ее, ценный объект. Мертвец резко повернул голову к командиру, и атамана ожег невидимый взгляд Падшего. – Ты чего? – изумился Мирон. Воин медленно опустил голову. Это у него означало извинение. – Этих можете приходовать. Девчонку в дом. Шаман, пригляди, чтоб никто не полез. Мирон подошел к колодцу и набрал ведро воды. Жарко… Очень жарко. Гуль принялся за второй труп, чавкая не менее усердно. Молот и Гык отправились по домам в поисках чего-нибудь съестного. Мертвец все так же стоял рядом с пленницами. Глыба. Ржавый железный колосс. Опрокинув на себя ведро, Мирон блаженно выдохнул и услышал хруст позвонков. Мертвец, размяв шею, зашагал куда-то в лес. Он все время так поступал. Привычно… Сначала атаману было любопытно – зачем. Потом, после того как Мирон пару раз проследил за Падшим, его интерес угас. Мертвец просто подходил к первому попавшемуся дереву, прислонялся к нему и стоял так минут десять. Охранник Урра подхватил молчащую девчонку под мышку и потащил вслед за тяжело ковыляющим хозяином. Около тел пленниц появился вернувшийся Альден. Эльф задумчиво проводил взглядом шамана и изящно сел на труп кольчужника. Гуль все еще жевал… Длинный Дом. Единственная могучая династия в этом мире. Кроме эльфов. Остальные королевства все время грызутся между собой и полнят землю трупами. Южане воюют только с эльфами. И то открытых столкновений давно не было. Лишь мелкие пакости. С Длинным Домом ни одно королевство связываться не станет. Боятся. Но их представительница находится сейчас далеко на севере. За много дней пути от своих земель. Зачем она здесь? С другой стороны – неплохой барыш. Хотя как его получить? Обитатели Дома никогда не простят такого унижения… А отряду еще надо границу пересечь. Там их искать не станут. Все-таки жаль банду… Хорошая команда была… Мирон набрал еще ведро воды и жадно напился. Жарко… Ее звали Тамаса… Высокорожденная из Длинного Дома оказалась в этих землях случайно. Сбой портала. Маг, открывший эту дыру, погиб от всплеска энергии. Четверых охранников девушка потеряла в лесу, в схватке с оборотнями. Последнего завалил Мертвец. Тамаса заговорила только в тот момент, когда в комнате остался лишь Мирон. Да Мертвец, редко отходивший от своего командира. Собачья преданность. Девчонка испугалась банды Мирона. Потому и молчала. Так она объяснила это атаману. Он сделал вид, что поверил. Высокорожденная ничего не просила, не умоляла… Она лишь смотрела на него чарующим взором темных глаз, в которых стыла обреченность. Может, именно это и убило Мирона? Матерый разбойник никогда не видел такого взгляда. Страх, ужас, боль, ярость, презрение – этого хватало с излишком. Обреченность… Подобного не было. Тамаса… Всю ночь он ворочался в кровати, где еще вчера спал кто-то из жителей поселения, и не мог заснуть. Дело было не в дикихвоплях насилуемых женщин, с которыми развлекались Гык и Молот. И даже не в вое привязанного к забору гуля. Дело было в ее глазах. Мирон строго-настрого запретил прикасаться к высокорожденной, чем заслужил обиду Альдена и мрачную улыбку Шамана Урра. Ребята отойдут, он в это верил, но червяк сомнения с упоением грыз душу. Тамаcу стерегли Мертвец и охранник шамана. Эти двое никогда не пропустят к девушке кого-то из раздухарившихся ребят и сами ничего не сделают. Падший далек от эмоций, а слуга Урра, по всей видимости, был обычным орочьим големом. Но Мирон никак не мог успокоиться, все время возвращаясь к мысли о безопасности пленницы. Что за ерунда? Он же не щенок, чтобы влюбиться в какую-то куклу? Только почему он не хочет, чтобы с ней случилась беда? Наутро банда двинулась дальше, оставляя за собою вырезанное поселение. Тела женщин Молот насадил на два кола перед колодцем. Тамаса, видевшая эта, потеряла сознание. Неженка… Границу они пересекли через три дня. Погоня так и не вышла на их след, поэтому дальше можно было не скрываться. Вечером того дня к Мирону подошел Альден и довольно мрачно указал на Тамаcу: – Долго мы ее таскать за собой будем? Тут же рядом оказался Молот, вечно хмурый разбойник в ожидании уставился на командира. Мирон обернулся. Гык и Урр не сводили с него глаз. Видимо, разговор этот назревал довольно давно. Гуль, воспользовавшись заминкой, зарылся в опавшую листву и, довольно рыча, уставился на бандитов мертвыми глазами. Лишь Мертвец да охранник шамана замерли по обе стороны от Тамасы. Само равнодушие. – Дойдем до ближайшего города и оставим ее там,- холодно сообщил Мирон. – Обалдел? – отпрянул Альден.- Просто так отпустим? Мирон встретил его изумленный взгляд и заставил эльфа отвести глаза в сторону. – Трахнуть ее хочешь? – неожиданно проговорил обычно молчаливый Молот. Воин равнодушно посмотрел на командира, а потом на Тамаcу. – Претензии? – Молота Мирон побаивался, но ни разу не показывал вида. Иначе какой он командир? – Мне плевать. Трахай и закапывай, честно. Но вести ее дальше не стоит. Лишний груз и лишние нервы.- Разбойник хладнокровно пожал плечами. – Позволь мне решать, лишний это груз или нет,- процедил Мирон. – Не кипятись, брат! – Гык вклинился между людьми, беспокойно глядя на командира. – Не кипятись. Самку никто не тронет, только давай ее здесь оставим? Пусть даже живой! Не надо вести ее в город. Если она кому-нибудь проболтается о нас… Мирон внимательно выслушал слова старого друга. – Не могу, брат… Доведем ее хотя бы до тракта какого… Не могу, пойми. Не хочу ее смерти! – неожиданно признался он. Орк склонил голову, глядя в глаза атаману. Повисла тяжелая тишина, которую нарушил глухой рык гуля. – Че как? – прохрипел он. – Отложим этот разговор,- неожиданно сдался эльф.- Но обязательно к нему вернемся! Мирон стиснул зубы, проводив взором спину Альдена. Впервые в его банде зреет бунт. Обычно выскочек клали свои же. Обернувшись на Тамасу, атаман поймал ее взгляд и улыбнулся. Он отпустит девушку на первой дороге, спасет себя, банду и высокородную. Скорее бы… Ночью Альден, как и обещал, вернулся к разговору. Мирон вздрогнул, когда силуэт эльфа оказался перед уставшими за день глазами. – Командир, что с тобой творится? – без предисловий начал Альден.- Тебя околдовала южанка, да? Ты сам не свой! – Она совсем молода, – тяжело выдохнул Мирон, не ожидая такой заботы в голосе эльфа. – Я хочу, чтобы она жила. – Да какое тебе до нее дело? – в сердцах прошипел эльф. – Уже никто и не думает о том, чтобы ее по кругу пустить, ребята волнуются, что она нас просто сдаст. В этом королевстве нам ничего не грозит, пока не всплывет все то, что мы учудили у соседей. – Не сдаст она нас. Мы же ее спасли,- поморщился Мирон. – Спасли? – хмыкнул эльф.- Южане таких, как ты, за диких животных держат. Спасли… Тьфу!- Мы выйдем на дорогу и отпустим девчонку, а сами на предельной скорости ломанемся в глубь королевства. Ищи-свищи. Никто нас не найдет! – Она охмурила тебя, командир.- Альден покачал головой.- Южная сучка тебя околдовала… Мирон напрягся, горя желанием вбить слова эльфа обратно ему в глотку. Альден почувствовал его настрой. – Ладно,- поднялся он. – Будь по-твоему. Но ты не прав. Утром отряд в полном молчании снялся с места. Мирон то и дело ловил на себе мрачные взгляды товарищей. Он видел злость в глазах друзей, которая просыпалась, стоило кому-нибудь посмотреть на Тамасу. Банда умирала. Ребята, с которыми он прошел тысячи миль… Десятки месяцев… Проклятие. Весь день и вечер никто так и не заговорил. Между собой разбойники еще общались, а вот Мирона старались игнорировать. Верная тактика. Сердце атамана обливалось кровью и рвалось на части. Это его братья… На кого он их променял? На кареглазую красотку?! Да кто она такая? Остановившись на ночлег, отряд так же молча отошел ко сну. Только Мирон не мог успокоиться. Глупость! Какая же это глупость! Ему тридцать шесть лет, за спиною недолгая, но насыщенная жизнь. Сколько таких баб прошло через его руки и руки его ребят? И что теперь? Ее надо убрать. Необходимо. Иначе смерть банде. Но какие же у нее глаза… Медленно поднявшись, Мирон потянул из ножен кинжал. Тамаса спала на отшибе, связанная по рукам и ногам. Бесшумно подойдя к девушке, атаман сглотнул набежавшую слюну. Отряд или она? Старые друзья, или случайная встреча? Дружба или… Оскалив зубы, Мирон мотнул головой. Высокорожденная была хороша даже во сне. Сейчас ее глаза закрыты. Он не увидит в них страха. Он их больше никогда не увидит… Глухо зарычав, Мирон присел над девушкой. Сердце отбивало дикий ритм, в висках агонизировала кровь. Отряд или она? Девушка пошевелилась во сне, и это словно подстегнуло атамана. Вскинув руку с кинжалом, он прицелился ей в сердце. Скрежет. Рука в латной перчатке перехватила его руку. Изумленно обернувшись, Мирон увидел Мертвеца. Воин остановил удар и сейчас слегка покачивал головой, словно запрещая командиру даже думать об убийстве. – Ты чего? – изумленно спросил Мирон. Мертвец лишь еще раз покачал головой, затем указал на девушку и махнул рукой на юг. Тамаса открыла глаза и испуганно вздохнула, увидев двух бандитов над собой. – Ты…- понял Мирон. Падший предлагал ему бежать. Вместе с Тамасой. Или ей одной?! – Что происходит?! – Во тьме появился силуэт эльфа. Альден стоял с натянутым луком и переводил оружие с Мертвеца на атамана, словно не зная, в кого стрелять. На его окрик проснулся весь лагерь. Привязанный к дереву гуль радостно завыл. Шаман и его охранник настороженно оглядели поляну, пытаясь понять, что случилось. Гык и Молот бросились к эльфу. Один на помощь, второй остановить… – Мертвец? – Альден наконец определился с целью и наконечник уставился в забрало Падшего. Воин медленно отпустил руку атамана. – Альден, убери лук! – Гык толкнул эльфа в спину, но орка сразу же оттащил Молот. Эльф еле удержал стрелу и зло выругался. – Альден! – не унимался Гык. – Что случилось, Мирон? – подал голос Урр. Старый шаман подковылял поближе, сопровождаемый своим охранником. Атаман не знал, что сказать. Он все еще изумленно смотрел на Мертвеца. Падший остановил его руку! Зачем?! В тишине послышался хруст позвонков, Мертвец размял шею. – Не шевелись! – немного испуганно выкрикнул эльф. – Мужики, хватит! – Гык, удерживаемый Молотом, еще раз попытался вырваться. – Отпусти его, Молот,- проворчал Урр. Его телохранитель сразу же вцепился глазами в лицо человека. – Погоди,- холодно сообщил тот.- Погоди… Время решить все вопросы.- Ты хотел ее убить, командир? – не отрывая глаз от Мертвеца, спросил эльф. Мирон с трудом кивнул. – А он тебя остановил?! – Альден мотнул головой. – Падший?! Тебя?! Тамаса испуганно смотрела на атамана. Девушку начала бить крупная дрожь. Мирон в шоке оглядывал поляну. Стрела, смотрящая в забрало Мертвеца, удерживаемый Молотом орк, рвущийся с веревки гуль. Готовый атаковать охранник Урра. И дрожащая Тамаса. – Убери лук, Альден,- с трудом приказал Мирон. – Чего? – удивился эльф. – Лук убери! Стрела дрогнула. – Он оспорил решение командира,- напомнил Молот. – Вы все его уже оспорили,- фыркнул атаман.- Утром можете развлечься с девчонкой. Надоело. Мертвеца не трогать! Падший повернул голову к Мирону. Атаман почувствовал его недоумение. Гуль еще раз взвыл. – Заткнись! – бросил ему Мирон. Тварь послушно замолчала, обиженно глядя на хозяина. Стараясь не смотреть на Тамасу, Мирон побрел к своему плащу и завалился спать. Надоело… – А почему не сейчас? – с подозрением окликнул его эльф. – Пусть еще раз увидит солнце. При свете дня она красивее,- буркнул атаман. – Вот это другое дело, – хохотнул Молот, отпуская Тыка. Орк изумленно переводил взгляд с атамана на девушку. Надоело… Разбудило Мирона не утро. Тяжелая рука хлопнула его по плечу, вырывая из объятий сна. – А? Мертвец прижал к шлему руку, призывая молчать. Заспанный атаман, ничего не понимая, огляделся. Все еще спят… В руку Мирона легла веревка, к которой был привязан гуль. Верная тварь истекала слюной, шаря по лицу хозяина пустым взглядом. Мертвец указал рукой направо. Повернувшись, Мирон увидел Тамасу. Девушка стояла возле дерева, испуганно глядя на спящий лагерь. Развязанная… Мертвец? Больше ничего говорить не надо… Мирон понял без слов. Бесшумно снявшись с места, он подошел к девушке и тоже посмотрел на лагерь. Гуль прорычал и попытался укусить подол платья Тамасы, но, отдернутый в сторону, жалобно проскулил и припал к земле. – Мы уходим? – с надеждой произнесла девушка. Мертвец встал в центре лагеря и обнажил меч. – Уходим… Развернувшись, Мирон увлек за собой девушку. В лес… Подальше отсюда. Гык… Прости меня, друг… Исчезая в чаще, бывший атаман услышал хруст позвонков. Что будет дальше – он уже знал… Тамаса с трудом поспевала за скользящим среди деревьев Мироном, гуль семенил рядом с хозяином, периодически оглядываясь на южанку. Вдали, в лесу, слышались крики и звуки боя. Мирон пытался заткнуть уши, чтобы не слышать этого, но лязг стали звучал уже в сердце. Бежать! Бежать! К полудню они ненадолго остановились на небольшой поляне. Тамаса устало опустилась на поваленное бревно и задумчиво теребила подол платья. Гуль, порыкивая, косился на хозяина недоумевающим взглядом. – Все, Струр, все, – горько улыбнулся ему тот. – Че как? – хрипло поинтересовалась тварь. – Че как… – Я попробую довести тебя до тракта и отправлю с первым же караваном на юг,- повернулся к Тамасе Мирон. Девушка промолчала. Она даже не подняла голову. Гуль недовольно заворчал и внезапно подскочил, глядя в ту сторону, откуда они пришли. Мирон понял. Поднявшись, он потянул из ножен меч. На краю поляны стоял Альден. Испачканное кровью лицо светилось яростью. – Ты предал нас, Мирон,- прошипел эльф.Скрипнула тетива. От стрелы не уйти… Гуль заскулил, подбираясь для прыжка. – Все погибли, – гневно сплюнул Альден. – Мертвец перебил всех! Гык тоже погиб, знаешь? Твой лучший друг! И все из-за бабы?! Тамасу вновь колотила дрожь, девушка так и не подняла взгляда. – Гык…- Мирон поморщился от боли. – Да, Гык! Этот идиот решил помочь Мертвецу! Кстати, ты знаешь, что Мертвец-то южанином оказался! То-то он о девке так пекся! Гык… Гуль неожиданно метнулся вперед, на эльфа, но тренькнула тетива, и визг подбитой твари оглушил лес. Корчась на траве, Струр умирал. Взгляд нежити метался из стороны в сторону, пока не остановился на лице Мирона. Скуля, тварь поползла к хозяину. – Гнилой мох, – выругался эльф. Гуль, поскуливая, замер, не отводя мертвых глаз от Мирона. Бывший атаман пошатнулся от тоскливой преданности во взоре чудовища. Бросившись к нежити, он упал перед тварью на колени. Слюнявая морда ткнулась в ноги хозяина. Подрагивая, гуль жалобно скулил. – Струр.- Мирон погладил умирающего монстра. Нежить, успокоенная руками хозяина, замерла. – Гнилой мох! – воскликнул эльф.- Проклятие! Ты убил всех, кто тебя любил, подонок! Ради чего?! Я не хотел убивать Струра! Не хотел убивать Гыка! Мирон не отводил глаз от застывшего гуля. Теперь тот окончательно мертв… – Не хотел! – Эльф опустил лук. – Мертвый лес… Ты идиот, Мирон… Человек поднял глаза на эльфа: – Я знаю, Альден… Хлопок заставил обоих бандитов оглянуться на Тамасу. Рядом с девушкой мерцал портал, из которого выскакивали вооруженные люди. Южане. Лучники мигом взяли на прицел обоих разбойников. Последним из портала вышел высокий мужчина. – Папа! – воскликнула Тамаса и вскочила на ноги. Лицо девушки искрилось счастьем. – Ты нашел меня! – Пришлось повозиться, – с улыбкой развел руками южанин и с подозрением посмотрел на бандитов. – Ты в порядке? – Папа… Мирон смотрел на обнявшихся южан и грустно улыбался. Она спасена… Но стоило ли? – Что делать с этими двумя, госпожа? – неуверенно произнес один из лучников. Тамаса оторвалась от отца и посмотрела на разбойников. – Убить… Обоих! Свист стрел… Мирон умирал. Солнце насмешливо грело землю, ехидно скалясь одинокими лучами. Сосны с грустью смотрели на два тела у своих корней. Птицы скорбно пели панихиду. А Мирон умирал… ДЕРЖИСЬ, БРАТ! – Расскажи мне о Ледяных Вратах… – неожиданно попросил Демьян. – Ледяные Врата, брат… – я мечтательно улыбнулся. – Эти голубоватые колоссы средь зелени окрестных полей. Они действительно изо льда! Смертельно холодные и величественные клыки зимы, оставшиеся в теле непокоренного лета. И они не тают! Представь себе, я даже костер рядом разводил, головней в них тыкал. Впустую… Да… Я видел, что мой товарищ живо представляет себе эту картину. Проклятье, почему ему не дано увидеть всю её красоту?! – Небо было голубое, да? – хрипло, с надеждой спросил он. – Нет! Оно было синим! Ослепительно синим, брат! Боги, как же прекрасен этот Мир… А еще я видел Золотую Дубраву. Ту самую, брат! Золотые дубы с изумрудными листьями! На рассвете, когда первые лучи солнца падают на землю, умереть хочется от восторга. Великолепное место! – А люди? Люди? Как они? – он закашлялся. Кашель долго драл его горло, но, отдышавшись, мой друг повторил: – Как они? – Ты в порядке? – мое сердце защемила почти материнская забота. Он очень плохо выглядел… Хуже, чем обычно. – Держусь, пока что… – Главное – не сдавайся! Понимаешь? Не сдавайся, брат! Мир – прекрасен! – Расскажи про людей… – Хорошо, брат. Помнишь, я говорил тебе про город, выросший на холмах к северу отсюда? – Да… Лучезарный… – его лицо просветлело. Он помнил… – Я был в нем проездом, когда ехал к тебе. На Центральной площади, напротив Жемчужного Дворца они воздвигли памятник. На огромном пьедестале стоит молодой мужчина и протягивает небу агатовый шар. А вокруг море цветов, брат. Действительно – море. Памятник утопает в них… Когда я проходил мимо, у подножья стояли жених и невеста, они благодарили Мученика за дарованное им счастье. – Ну, положим, я тут ни при чем, – смущенно улыбнулся он. – Нет, брат. Во всех чудесах мира только твоя заслуга, – покачал головой я. Он лишь пожал плечами. – Я серьезно… – мне показалось, что он не поверил этим словам. Демьян тяжело вздохнул и уперся лбом в матовую поверхность сжимаемого им шара: – Знаешь, во мне нет такого чувства. Мне кажется, что все совсем не так, как ты говоришь… Что у меня не хватает сил сделать этот мир лучше. Я стараюсь… – он закашлялся и сплюнул на землю. – Боюсь, что тщетно… – Послушай, ты не должен пускать в сердце сомнения, – воскликнул я. Шар почувствует это и… Боги, я даже боюсь представить, КАК он отреагирует. – Я не могу больше… – прошептал Демьян. – Ты хранитель Шара! Ты столько сделал, брат. Люди уже два века не вспоминают о войнах! Ты же помнишь, как ужасны поля сражений? Тебе ли не знать об этом? – Да, войн быть не должно, – согласился он. – Но не будь войн, мы не нашли бы Шар! – И эта земля никогда бы не познала счастья, да… Ты помнишь прежнего хранителя? Полуистлевший, одержимый местью мертвец… То были черные времена, Демьян. Никто из нас не смог бы изменить их так, как это сделал ты… – Я не справляюсь. Мне кажется, что Шар обладает собственной силой. Он пожирает мою душу… Мне очень тяжело! – Держись, брат, – как больно дались мне эти слова. Я же вижу, что он совсем сдал. Но предложить его заменить… Я боюсь. Боюсь, что не справлюсь, боюсь остаться один в этой пещере и годами сжимать в руках проклятый Шар. Боюсь и презираю себя за то, что Демьян провел здесь уже две сотни лет… Я же чувствую, что он хочет попросить меня взять эту ношу. Хочет, но боится… Отказа? Или того, что я не справлюсь? Или… Я не хочу знать, чего он боится… Лишь бы не попросил! – Обидно… Ты так рассказываешь о чудесах, что я сотворил. А мне их никогда не увидеть… Знаешь, порой мне хочется выползти отсюда и вместе с Шаром броситься вниз. Но у меня не хватает сил даже руки разжать. Я прикован к нему… Я не могу его выпустить! Боги, как бы я хотел увидеть Светлые Заводи, прогуляться по улицам Лучезарного, постоять рядом с Ледяными Вратами… Я больше не могу, Клаус… Я боюсь, что начну разрушать всё, что создал. – Держись, брат… – почти прошептал я. – Ты был самым достойным из нашего отряда. Только ты мог взять его в руки. – Я был ранен, – горько напомнил он. – Мне выжгло глаза! У меня не было иного выбора. Слепцы никому не нужны! Я промолчал. Я не хотел об этом говорить. В моей душе ворочалось чудовище под названием страх. Страх того, что он все-таки попросит… – Все изменится… – проговорил я, холодея от своих слов. В этот миг я действительно знал, что все изменится… – Я больше не могу… – Держись, брат! Я скоро вернусь! Я что-нибудь придумаю, только держись! – Хорошо, Клаус… Я постараюсь. Слушай, а почему ребята давно не заходят? Я беспокоюсь… – Не знаю… Я тоже давно их не видел, – я направился к выходу из пещеры, давя разбухающую в душе боль и ненависть к себе. Я обманул его… Я вернулся только через шесть лет… Сейчас, стоя у входа в пещеру, я ненавижу себя еще больше. Шесть лет срок большой, но что он значит по сравнению с веками? Миг… Шесть лет… Демьян… Я ведь просто бросил тебя. Испугался… А теперь стою у входа и боюсь сделать первый шаг. Если честно – третий день не могу заставить себя войти в пещеру. Стою часами у зева и вглядываюсь в его черноту, а потом возвращаюсь назад в лагерь. Мне страшно… Боже, как же мне страшно! Я боюсь увидеть тебя, друг. Боюсь, что совесть ледяными когтями схватит меня за горло, и я не смогу сказать тебе ничего из того, что хотел. Мы никогда не любили предателей. Никогда… И тут им стал я… Многое изменилось за это время, брат. Дик Стрела, оказывается, десять лет назад погиб в бою со сборщиками податей. Женя, Грыг и Захар были повешены каким-то князьком за разбой. А Старый Петер покончил с собой, не выдержав груза прожитых лет. Из того отряда, наткнувшегося двести лет назад на Шар, в живых остался только я. И ты… – Милорд! – раздалось за моей спиной вежливое покашливание, напоминая, что уже пять лет минуло с того дня, когда мир вновь познакомился с войной… – Ну? – не оборачиваясь, буркнул я своему адъютанту. – Северных Пределов больше нет… У меня защипало глаза, и я жестом отослал его прочь. Как я себя ненавижу… – Милорд, – вновь окликнул меня он. – В поселениях волнения. Суточный рацион пришлось сократить еще вдвое. Второй легион поднял мятеж… – Час от часу не легче… Мятеж… Я ждал его… Провианта не хватает. Сотни тысяч беженцев со всех краев земли стекаются к этим горам. Голод, болезни… Еще пара месяцев и всё исчезнет, а они поднимают мятеж. Глупцы… Пять лет назад пустота стала пожирать мир, и я единственный знал, в чем причина… Но пытался делать вид, будто и не догадываюсь. Я боялся. Мне казалось, что проще умереть, чем избрать судьбу Демьяна. Но… Времена меняются. Когда мы зарубили предыдущего хранителя и поняли, что наделали, Демьян сам попросил провести его к Шару. Он стал новым хранителем. Он сделал свой выбор. Такие решения легко не даются… Пожертвовать своей жизнью ради неизвестности? Сомнения… В тот день они царили в каждом из нас, но только Демьян сумел их побороть. Теперь же мир моего друга пожирает пустота. Три года назад в ней исчезли Ледяные Врата. А год спустя Лучезарный сожгли беженцы… Чудеса Демьяна гибли, а я никак не мог решиться. Не мог… Ненависть к себе жгла меня настоящим огнем. Почему? Потому что наш отряд был Демьяну как семья. Лишь благодаря его привязанности каждый из нас давно перевалил за рубеж в две сотни лет. А в благодарность я предал своего друга! Мир исчезал в пустоте, а смерть ко мне не шла. Демьян… Ты все еще ждешь меня? Я все еще брат тебе? Проклятье… Я живо представил себе одинокую фигуру друга, сидящую у Шара и жадно ловящую любой звук, в надежде, что это пришел его единственный оставшийся в живых товарищ. В течение шести лет… Без перерыва! Твою мать… – Войскам отступать в горы. В бой не вступать, – отдал приказ я. Не знаю, как выкрутятся командиры моих легионов. Это уже не моя забота… – Есть, милорд… Я обернулся ему вослед и долго глядел на далекий горизонт, который еще не пожрала пустота. Я стоял и всей душой впитывал свежесть горного воздуха, голубизну спокойного неба и тепло нагретых солнцем камней. Мне будет этого не хватать… Резко выдохнув, я вошел в пещеру. Пришел мой черед. Я в долгу перед миром. Впрочем, чихать мне на него! Демьян, как я перед тобой виноват, брат… Простишь ли ты меня? Я знаю, ты еще жив. Я чувствую это! Но простишь ли ты? Прости меня… Мой страх оказался сильнее нашей дружбы! Знакомые своды давили на меня словно гигантская, презрительная длань Богов, решивших раздавить смертного. Раньше я бывал здесь по два раза в год… Раньше… – Клаус, это ты? – раздался слабый, преисполненный надеждой и отчаяньем голос Демьяна. Сердце рванула острая боль. Он ждет меня. Он все еще ждет меня! Какая же я тварь. Прости, брат! – Клаус? Глубоко вздохнув, я протянул руку к Шару. – Клаус? – лицо Демьяна встревожено обратилось на меня, и я уставился в его выжженные глазницы. Положив руку на Шар, я с трудом оторвал ладони друга от шершавой поверхности его проклятья. – Прости меня, брат, – глухо проговорил я, стараясь не разрыдаться. Как же мне сейчас плохо… – Прости, что пришел так поздно. – Клаус?! Ты чего делаешь? – он попытался схватить Шар, но я оттолкнул друга и вцепился в кровавый камень. Как же Демьян ослаб… Обтянутый кожей скелет… Мир пошатнулся, и я, не выпуская Шара из рук, рухнул на пол. Я видел пустоту. Она замерла у границы с чудесным сосновым бором. Солнечные лучи играли на золотой коре деревьев свою последнюю сонату, легкий ветер гулял меж ветвей и раскачивал нежные, изумрудные иголки. Пустоте оставалось сделать лишь один шаг… Но она отступила. Мою душу переполнил восторг. Дикое счастье победителя. Подстегнутая этим стена поползла прочь еще быстрее. Завороженный, я глядел, как из ничего возникают холмы и заброшенные деревни, леса и пустые города… Когда я увидел выросшие из пустоты Ледяные Врата – то заплакал как младенец. От счастья… И от горя… Демьян, ты же все это время ничего не видел! Даже в Шаре ты был слеп! Проклятье! – Клаус, брат, – я почувствовал у себя на плече руку друга. Голос Демьяна взволновано дрожал, – Клаус… ты все-таки вернулся… Клаус… – он сглотнул, – я… Я вижу тебя, брат! Боги, я вновь вижу! – Прости меня, – прошептал я. На моих глазах Демьян наполнялся силой. Мой друг в изумлении оглядывал свое тело и улыбался. Он – улыбался. Счастье ворвалось в мое сердце, и небеса разверзлись, проливая на землю дождь из слез. Слез радости… – Расскажи мне про Ледяные Врата, брат, – неожиданно попросил меня он. – Ледяные Врата? – я улыбнулся. – Иди на север, и ты их увидишь… – Я вернусь, Клаус, – вдруг проговорил Демьян. – Я вернусь, чтобы сменить тебя… Вот только посмотрю на мир, хорошо? – Хорошо… Мой друг неуверенно улыбнулся и сделал шаг к выходу. – Иди уж, – подбодрил его я. – Держись, брат! – уходя, сказал он мне. И я держусь… ДРЯННОЕ МЕСТО – Интересненько… И что, совсем никто не суется? – А кому это надо? Старый замок, ни людей, ни животных. Ничего… Даже захудалой уборной нет. Там жить можно только в паре комнат, в остальных от грязи огры сдохнут. – Мрачновато… А земли? Ни за что не поверю, что никто из баронов не попытался их к рукам прибрать! – Какие там, к лешему, земли? Болота сплошь да рядом, пейзаж из окон такой, что впору веревку на шею… Или со стены головой вниз… Ты себе сам представь – вечный туман, в котором торчат дохлые деревья. Вонь несусветная, всё булькает, чавкает, стонет… Сам съездил бы да посмотрел… – Чудненько… Да… Славное местечко. – Дрянное, я бы сказал, – Ладно, поехал я, пожалуй. До ночи бы домой добраться… Заезжай, если что… – Угу… – Нет, серьезно. Что тебе делать в этом проклятом болоте? Судя по твоему рассказу, нет более поганого места на этой позабытой всеми богами земле. – Ага. – Я проводил взглядом отъехавшего воина. Сид, вольный дружинник Лесного Графа. Такой же одинокий волк, как и я. Хотя вряд ли… Я одинокее, что ли, или одиноче? Хех, и так и так неправильно, но «более одинокий» звучит как-то глупо. М-да… – Дрянное место – дрянная жизнь, – пробормотал я себе под нос и слегка потянул поводья. Верный конь тут же тронулся с места. Вот оно, верное название моего дома – дрянное место. А раз оно такое, то какой же может быть жизнь? Ведь все, что тебя окружает,вносит свои штрихи в зыбкий мирок душевного состояния. Наверное… Спустя три или четыре часа я въехал на свои земли. Своими я их считаю, потому как ни одно РАЗУМНОЕ существо, окро-мя меня, на них не претендует. Кому нужны немереные пространства дышащих густым туманом болот с мелькающими в призрачной дымке чудными тенями? Хотя я не уверен в их действительном существовании. Существовании теней, разумеется. Может, просто кажется? Дорога, а вернее заросшая высокой травой тропа, вывела меня к замку. Моему зловещему дому. Вон он… на холме, черный силуэт в тумане. Он огромен, и, глядя на его ужасающее великолепие, которое обычно присутствует у кандидатов в руины, физически ощущаешь, как же он пуст. Я живу один… У меня никогда не бывает гостей, приехавших просто так, не по делу. Даже королевские сборщики налогов сюда не суются, а они-то черту в задницу залезут, ежели там чего есть. Тут же брать нечего, разве что золу да угли… Этого добра у меня навалом. Да только не нужно оно никому. Под копытами коня зачавкала грязь, сейчас короткий путь через гать, а затем прямиком к воротам… К проему от ворот… Дрянное место… С болот послышался вой… Сварноги… Мерзкие твари, по виду нечто среднее между свиньей и тюленем и точно так же безобидны… Вот только воют, заразы. Иногда, когда становится совсем мерзко, я на них охочусь. Мясо сварногов абсолютно несъедобно, но не за этим я хожу на болота. Мне нравится испытывать призрачное чувство отмщения миру, возникающее, когда тварь с визгом дохнет на копье. Жестоко? Ничуть – мне еще хуже. Для них мое дрянное место – райские кущи. Как-то несправедливо получается. Минуя останки прежде несокрушимых ворот, я въехал во двор. Копыта коня застучали по каменной мостовой. Звук, отражаясь от черных, покрытых копотью стен, метался по мертвому замку и внушал жутковатое чувство одиночества. – Здравствуй, дом ты мой родной! – с сарказмом проговорил я, и стены безучастно поглотили мой голос: он не такой звонкий, как стук копыт. Привязав коня к железному штырю, когда-то с трудом вбитому мною в мостовую, я расседлал верного товарища и бросил в кормушку овса. Ветер безнаказанно гулял по руинам моего «дома» и недовольно завывал, сталкиваясь с белокаменной башней среди развалин. Странно, но, когда отряды Зиновия Отважного взяли штурмом замок Болотного Вепря, моего отца, только эта башня не подверглась разграблению… В других, изрядно побитых ядрами осадных орудий, не осталось ничего. Солдаты Зиновия старательно уничтожили все, не исключая такие мелочи, как дверные ручки, а вот белокаменную башню не тронули. Ей почему-то не причинил вреда Даже нанятый Зиновием дракон. Почему? Я не знаю… Отец мой был магом, и, возможно, именно на этой башне лежало его самое могучее заклинание? Мне это неведомо. Я не спрашивал… В тот день я был далеко отсюда и узнал о случившемся, лишь получив весточку от Строгнана. Старый приятель единственный, кто периодически заглядывал сюда в гости. И именно он в очередной свой визит застал замок дымящимся, с перебитыми жителями. Погибли все… Не выжили даже крысы. Болотного Вепря не любили… Не трудно было догадаться. Хотя при чем тут крысы? Поднявшись по каменной винтовой лестнице, я вошел в комнату, в которой ласково потрескивал камин. Стягивая кольчужные перчатки, бросил: – Привет па… Ма… Сидящие у камина фигуры пошевелились, отец вскинул руку в приветственном жесте, а мать вскочила и, улыбаясь, указала на стол. – Дундар, сыночек, все горяченькое… Проголодался небось? Поешь… – Хорошо, ма… Что слышно? – Я, как обычно, не поинтересовался, откуда у нее продукты, как никогда не интересовался, почему для коня всегда есть овес… Я старался вообще ничего не спрашивать, кроме дежурного «что слышно». Так спокойнее, что ли… – Да как всегда,- басом ответил отец. – Властелин отка-зывается что-либо менять… Говорит, что пока не время. – Ну-ну.- Я осторожно снял шлем и поставил его на стол. – Дун, ну что ты делаешь? Ну зачем же на обеденный стол это грязное железо ставить!- Ma…- устало отмахнулся я и схватил со стола жареную куру. Отломив крыло, я рассеянно положил тушку на место и, вцепившись зубами в сочное мясо, подошел к окну. Отсюда вид был еще более угнетающим, чем снизу. Море тумана с черными стволами скорчившихся и давно погибших деревьев. Душа хныкнула… – Дрянное места… Дрянная жизнь… – Что ты говоришь? – Светящаяся от счастья мать остановилась, стараясь не упустить ни звука. – Спасибо, говорю… – улыбнулся я, – просто за то, что вы здесь… В глазах матери появились слезы… – Сыночек… – Ладно, мама, прости… – Я в душе выругался, эта тема у нас по умолчанию была запретной. В следующий миг они исчезли. Я же еще несколько минут стоял перед окном, сжимая в руках остывающее крыло и борясь с подступившей горечью. Мама и папа погибли в тот день. Болотный Вепрь до последнего вздоха защищал жизнь жены… Не помогло… Зато помогла сделка отца с каким-то Властелином. Вепрь всю жизнь посвятил служению этому загадочному существу. И служба его была так ценна, что отец получил возможность каждый день вместе с женой появляться в одной-единственной комнате своего замка… На два часа… Отец все пытался выбить нам побольше времени, но Властелин был непреклонен. Поэтому я до сих пор здесь… В этом проклятом месте… Эти короткие встречи – единственное, ради чего я живу. Два часа тихой, домашней, счастливой жизни… Мы всегда старались делать вид, что ничего не случилось. Что не было солдат Зиновия… Что… – Дрянное место! – крикнул я в полный голос и вышвырнул в окно остывший кусок куры. Подлые мысли испуганно встрепенулись и забились в дальний угол сознания, но затем вновь медленно принялись вылезать на поверхность. Скинув кольчугу, я подошел к кровати и отстраненно вновь взглянул в окно… Звезды… Красиво, черт их возьми… Подкольчужник полетел на пол, и я рухнул на кровать с глухим рыком боли… Красота меня убивала еще сильнее – она не была моей! Скорее бы завтра… Проснулся я оттого, что порыв ветра нагло хлопнул; ставнями. Стук прогнал по моей коже толпу мурашек. Хороший звук – четкий! Звук жизни… Жизни, которой тут нет.,. От осознания этого грубого факта я проснулся окончательно. Съев холодную курицу, минут двадцать сидел за столом и мрачно смотрел в окно на затянутое серыми тучами небо. Проехаться, что ли? В двух часах пути отсюда есть чудный березовый лесок с тихим озером. Я люблю там бывать… Там я возвращаюсь в прошлое, там ХОРОШЕЕ место. * * * – Дундар? – окликнул меня тихий женский голос. – Да? Поворачиваться не хотелось, я знал – кто это. Да и вид озерной глади со словно приклеенными к воде кувшинками заворожил меня ни на шутку. – Привет! – Она опустилась на землю рядом со мной и прислонилась спиной к березе. Я это скорее почувствовал, чем увидел. – Как ты? – Вроде живой покамест… Ты-то как? – Я принялся набивать трубку, стараясь не оборачиваться. – Тоже… Повисла тишина… Гнетущие минуты, нарушаемые скрежетом моих мыслей да чириканьем птиц в кронах деревьев. В такие моменты я чувствую себя ничтожеством. Мне не о чем с ней говорить. С единственным человеком, не отвернувшимся от меня… Не забывшим… И не нужным… – Чем занимаешься? – прервала молчание она. – Вот трубку набиваю да тебя слушаю… Сара была мне глубоко симпатична, не как женщина, а как человек, но она меня угнетала, и потому в моем голосе послышался яд. – Я позавчера на бал ездила… Там опять был он… – грустно сообщила она, а я зло хохотнул:- Зачем же ездила? Как я понял, он только по балам и шляется… Захотелось вновь себя помучить? – Я шла к подругам, хотела с ними пообщаться, а тут он… – Нежданно да негаданно? Верно? Эх, когда же ты повзрослеешь? – Я скривился. Сара была безнадежно влюблена в какого-то разукрашенного, как попугай, хлыща, который не мыслил себя без балов и всяческих светских раутов. Да плюс ко всему был самым наглым бабником в этих землях. Сара же сохла по нему днями и ночами. Ненавидела, презирала и все равно сохла… – Не знаю… Мы вновь замолчали. Она наверняка думала о своем «принце», а я о том, какая же все-таки дрянная штука эта жизнь, несмотря на то что место хорошее… Когда-то я был совсем не такой… Меня называли душой компании, настоящим другом, меня уважали и любили. Мое мнение частенько было решающим, а если и нет, то к нему прислушивались. Моя самооценка выросла до небес. Я всерьез стал считать себя уникальным. Мне это внушили… Вокруг меня крутились самые прекрасные женщины, но я был предан одной, чем и гордился. – Дундар, – спросила Сара, – тебе Миллица письмо не присылала? Оторванный от дум, я несколько секунд соображал, но потом отрицательно покачал головой. Миллица… Мой старый друг. Полноватая, веселая колдунья, обожающая всевозможные развлечения, частенько была моим спутником в странствиях. Но потом она осела где-то на западе, выскочила замуж за какого-то горного варвара, и с тех пор наша связь прервалась. Иногда мы посылали друг другу весточки, но часть из них, вероятно, так и не нашла своего адресата. Дрянная жизнь… – Я тоже о ней давно ничего не слышала… Я понимающе кивнул и вновь погрузился в свои мысли. Когда-то я состоял в Клане Защитников. Клан считался внушительной силой… В период расцвета Клана нам никто не решался перейти дорогу. Воины, маги, влиятельные дворяне – кого только в нем не было! Потом начался развал… Защитники разбились на несколько Семей, а кто-то и вовсе пропал. Клан перестал существовать. Семья, в которой я состоял, была, как мне тогда казалось, наиболее дружной. Мы уничтожили несколько альковов Тьмы, возродили заброшенный из-за засилья нечисти торговый путь. Сделали очень много… В нашей Семье была… – О чем думаешь? – вновь прервала молчание Сара. – Об Илине… – глухо ответил я и не соврал. В нашей Семье была Илина, женщина, которую я любил. Я даже думал, что буду с ней вечно. – Забудь о ней… Сам же мне про Павла говоришь… – Один-один,- ухмыльнулся я.- Уела… Вот только не могу, я вчера от нее письмо получил… – Сжег бы… – фыркнула она. Может, так и надо было сделать – зарубцевавшаяся рана вновь кровоточила и жгла сердце болью… Как и раньше… – О чем пишет? – Просит, чтобы я ее простил… Говорит, что любит… – Да…- Сара слегка покачала головой и, сорвав травинку, принялась ее жевать. – Я бы в это не очень-то верила… – Вот и я не знаю, что делать… Поднялся ветер, принялся играть с листвой берез и сгонять с веток загомонивших птиц. А мы сидели на берегу, прислонившись к березам, и смотрели на серое зеркало воды. Я сам, наверное, виноват… С каждым днем я замечал, что выпадаю из Семьи… Доходило до того, что узнавал об очередных ее деяниях от посторонних людей, я понял, что больше им не нужен. Именно тогда Тьма вползла в мою душу. Обида открыла ей путь, обида на то, что оказался выброшен за ненадобностью… Я был воином, а зачем воин без войны? Я перестал покидать замок Болотного Вепря. Мать и отец не могли нарадоваться этому, но меня сие отнюдь не успокаивало. Тем более что и встречи с Илиной становились все реже и реже. А потом и вовсе прекратились. Видимо, я не нужен был и ей, раз оказался ненужным Семье. Однажды я отправился по делам на запад, в столицу… А потом получил послание от Строгнана… Что погибли отец и мать, что у меня больше ничего нет. Лишь позже я узнал, через чьи земли прошла в замок Болотного Вепря армия Зиновия-. Это был один дворянин из той, моей когда-то, Семьи. В душе проснулась злоба, и Тьма еще больше утвердилась в правах моего хозяина. Позже оказалось, что Илина знала онамерении одного из Семьи пропустить Зиновия… Я проклял ее… Ее слова о том, что никто не знал о целях моего врага, не возымели действия. Поначалу… Потом я приполз к ней и умолял простить… Она простила, но скоро ушла сама, сказав, что таким, каким стал, я ей не нужен. Цапля и журавль, честное слово… Тьма взяла меня полностью. С отрядом наемников я выжег все приграничные поселения того члена Семьи, что пропустил убийцу моих родителей. Я не жалел никого – ни детей, ни женщин. Благодаря моему давлению Вольная Дружина Лесного Графа, повелителя здешних краев, объявила Семье войну. И та распалась… Мне же было мало, мои глаза застилала пелена крови. Я нашел Зиновия… Он умер в страшных муках, но я не тронул его жену и детей… Не смог… Вражда Зиновия и Болотного Вепря прекратилась, а в моей душе воцарилась пустота. Только спустя год я узнал, что мои родители появляются в замке… Целый год я был под властью мести. Месть ушла, но Тьма осталась. ЦЕЛЫЙ ГОД! – Я сильно изменился? – глухо спросил я у Сары. – Скорее да, чем нет… Ты стал серьезнее… И злее… – Я поеду. – Не глядя на нее, я вскочил на ноги и направился к коню. Я должен успеть к тому часу, когда мои родители вновь появятся в маленькой комнате и когда в камине загорится огонь. Уезжая, я оглянулся. Сара все еще сидела под березой, но лицо девушки было повернуто ко мне. – Извини,- тихо произнес я, понимая, что она этого не услышит,- только ты не права, я не стал серьезнее… Я умер. * * * – Эй! Есть кто живой? Э-ге-гей!!! Ау!!! Я открыл глаза и удивленно прислушался. Голос шел откуда-то со двора. Соскочив с кровати, я в течение пяти минут экипировался и, прицепив к поясу ножны, направился вниз. – Ау? Дундар!!! Я знаю – ты тут! Тут твоя кобыла!!! – Не кобыла, а конь! – выходя из башни, вежливо поправил я кричащего. – Когда прожарят – одна малина… Хотя! Ты сказал что ЭТО конь? Вот ЭТО? Он больше на измордованную собачонку тянет! – Здоровенный орк радостно оскалился и распахнул свои объятия.- Иди сюда, мила-а-ай, я тя расцалую! – А мечом в горло? – усмехнулся я. Строгнан был в своем духе. Я, впрочем, тоже… – Мечом? Хм… Не сегодня. Гы! – Бряцая доспехами, орк подошел ко мне и протянул лапу.- Как жизнь среди руин? Призраки не мучают? – Спасибо, неплохо… От нахлынувших мыслей мне опять стало страшно: а вдруг мама и папа -это лишь плод моего воображения? Хотя нет, маминой стряпней я все-таки питаюсь и с голода вроде как не помер. Строгнан, старый приятель… Я звал его своим другом, прекрасно зная, что не прав. Он не друг и даже не приятель. Орк больше похож на знакомого… Его редко всерьез интересовали чужие проблемы, он появлялся, когда они возникали у него. Правда, ему хватало лишь поговорить, и все беды улетучивались сами собой. Такое вот существо… Но я его по-своему любил. – Чего приехал? – в лоб спросил я. Ко мне никто не приезжает просто так, это я уже уяснил. – О как, ну Дун, ты даешь! Совсем озверел в своем болоте! – хохотнул орк. – Просто тоска меня заела, знаешь ли… Весь этот восковой бред разноцветного мира с колющей нежностью зеленого тепла! Я слегка улыбнулся – Строгнан изъяснялся порой весьма-любопытными образами. – Одно могу сказать: люди – уроды… – поклонился орк. – Орки тоже, – ухмыльнулся я, с интересом оглядывая его скалящуюся морду. – Я не в этом смысле, просто все уроды, и все тут… – Пошли наверх, я поем, может, и тебе чего перепадет… – Угумс, двинулись… ЧЕРТ! – выкрикнул он. – Вот что хотел рассказать… Моя ненаглядная Кассында… Я отключил слух, периодически, словно в такт, кивая. Строгнану нужно выговориться, и ему плевать, слушают его или нет, но я не мог демонстративно его игнорировать. Не хотел… Поднявшись наверх, я растопил камин, пропуская слова Строгнана мимо ушей,- здоровее буду. Если его внимательно слушать, то к концу беседы захочется лезть на стенку. Орк говорил много и громко, перепрыгивая с темы на тему и мигом забывая предыдущую. – … я так по ней тоскую… О, Дун, классная штука… По тону я понял, что Строгнан сейчас начнет читать стихи. Здоровенный полумонстр, на мой взгляд, обладал зачатками таланта. Почти поэт, причем со своим стилем – жестким, грубым. Орк долго что-то рассказывал, при этом отчаянно жестикулируя и порой срываясь на крик. Я молчал, зная, что он всегда так говорит. Строгнан вообще был эмоциональным существом. Порою только это заставляло улыбаться. – Вот! – наконец закончил он, заметив, что я откровенно начал скучать.- Ладно, побегу я, мне еще послезавтра к Ранну поспеть надо… Бывай… – Строгнан махнул рукой и сбежал по лестнице вниз. Я остался, вцепившись руками в ремень и буравя взглядом стену. Ранн… Тот, по чьим землям прошли убийцы… Худшим из худших было общаться с теми, кто считает твоего врага своим другом. Тьма во мне всколыхнулась, попросив крови, но затем потянулась, зевнула и вновь улеглась. Она знала, что я и так в ее власти. Солнце уже стояло в зените, часа через четыре появятся ма и па… А я завтра поеду на несколько дней в столицу. Граф объявил Сбор Вольников… Видимо, опять неспокойно в этих местах. Да… Неспокойно… А почему? Да потому что не кладбище! * * * Кони слегка всхрапывали, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. То и дело слышался лязг металла и приглушенные голоса бойцов. Савелий и Лайв опять о чем-то спорили, вероятно, Лайв в очередной раз предлагал завалиться в кабак, а Савелий в ответ подтрунивал над приятелем. – Опять же сам не поедешь! – засмеялся он. Лайв что-то проговорил, и я повернулся к ним. – Ты же всегда всех тащишь, а потом в кусты… Женушка, мол, не пускает. – Савелий заметил, что я слушаю их разговор. – О, Дун, Лайв опять выпить хочет… – Значит, у него опять не получится,- пожал плечами я, с трудом сдерживая улыбку. Лайв смущенно хлопнул рукой по наколеннику: – В этот раз наверняка! – В прошлый раз так же было. – Наник подъехал к нам и хитро уставился на меня. – Дун тогда так нажралси… – Сам хорош был,- парировал я, и он довольно оскалился. Мне нравится глядеть на их улыбающиеся лица. Честное слово – нравится. Жаль только, что не друзья они мне… Просто служим вместе, случись что – и все равно будешь один. Иллюзия товарищества… Но зато какая приятная! Мы частенько захаживаем в кабаки и трактиры, где набираемся до потери пульса, ведем пространные беседы о вечном и просто лапаем пригожих служанок. А потом разъезжаемся по домам и забываем друг о друге… Мерзко? А бывает ли по-другому? – Тихо! – прикрикнул на нас сотник, и в повисшей тишине мы услышали стук копыт. По дороге кто-то ехал. Вскоре из-за поворота, уводящего в еловый бор, показался всадник. Завидев нас, он пришпорил коня и направился к отряду. Разведчик. – Есть! – рявкнул он, остановившись рядом с нами, а его разгоряченный конь, поднимая пыль, закрутился на месте. Постоянно разворачиваясь лицом к сотнику, разведчик проговорил: – Отряд в десять шлемов, встали лагерем у дороги. Километра три к северу. Пехота… Наш командир радостно хохотнул: – Попались! – Обернувшись к нам и старательно не встречаясь со мной взглядом, он скомандовал: – Пленных не брать! Вперед! Третья Сотня Вольной Дружины молча, без кличей, тронулась с места. Воломир, наш сотник… Когда-то мы с ним были друзьями. Когда? Не помню… Я даже не помню, как мы перестали общаться. Видимо, что-то произошло. Фраза… Поступок… Дрянная жизнь. Скорее всего он увидел Тьму во мне и решил просто отойти. Поступил бы так друг? Я склонен считать, что да… Потому как он был настоящим другом… Я влетел в лагерь одним из первых. С некоторых пор я стараюсь идти в бой в первых рядах. Большая вероятность… Чего? Не знаю… Насытить свой меч вражеской кровью или напоить чужой клинок своей? А может, проверить удачу? Аможет, от скуки? Попробуй тут разберись… Я хочу жить, но одновременно жизнь мне в тягость. Пассивный подход? Вешаться не хочется, а ежели зарубят – значит, судьба? Или мне просто нравится убивать? Сопротивления пехотинцы не оказали, лишь где-то справа от меня с диким ржанием на землю свалился конь, подминая под себя всадника. Никто из десятерых не ушел, все нашли свою смерть на окраине леса. – Воломир, а кто они? – спросил один из дружинников. – А шут их разберет, гербов-то нет… Назовем их нарушителями границы! – осклабился сотник и оглядел залитую кровью поляну. Он прав – какая разница: кто они? Да хоть дипломаты из соседнего графства – нам плевать. Мы – Вольные Дружинники, нам на всех, кроме Лесного Графа, плевать. Я отключился, глядя на одно из тел. Молодой парень в кольчуге, заляпанные кровью светлые волосы. Не мой… Мой лежал ближе к лесу – крепко сбитый бородач с разрубленным черепом. Для них это место тоже оказалось дрянным… – Ну, Дун, это твой тридцать восьмой? – Ко мне подъехал Сид. Улыбаясь, он с легким прищуром уставился на труп бородача. Я равнодушно пожал плечами. – Значит, тридцать восьмой. Еще трое, и меня догонишь! – Сид довольно крякнул. – Но пока что не обессудь. – Догоню так догоню… – На меня опять навалилась апатия, такая, что хоть вой. – Слушай,- внезапно посерьезнел Сид, – я тут слыхал, что по твою душу отряд идет. Я опешил: – Чего? – Заказали тебя, говорю… Может, ко мне переберешься? Ты в своем болоте как прикованная корова… – КТО? – Не знаю… Слышал только, что сына Болотного Вепря кто-то заказал. А это вроде как ты… – Кому это надо-то? Я довольно давно так не удивлялся. Меня заказали? – Леший их знает… Я вот думаю, что много народа твоей крови хочет. – Мне казалось, что большинству плевать на мое существование… – вяло усмехнулся я. – Видать, не всем.- Сид похлопал своего коня по холке.- Так что подъезжай… У меня ТАКИЕ погреба… Я тебя потом, даже если захочу, оттуда не вытолкаю. – Да нет, не стоит… Поконкретнее не знаешь? – Откуда? Я же говорю: «слухи». – Ладно, спасибо и на этом. Я с проснувшимся интересом попытался вспомнить тех врагов, кто жаждет моей смерти. Не было таких… Ненавидели, презирали, но чтобы нанимать убийц… – Ты тогда поаккуратнее. – Сид внимательно посмотрел мне в глаза. – Следующий сбор нашей сотни только через две недели… Мало ли что… – Как получится… – Ну как знаешь… Может, мы с ребятами на днях к тебе заедем, привезем чего выпить… Ну да… Я много раз это слышал, но еще ни разу ко мне никто не заезжал. Кому захочется ехать в болота? Вот и я думаю, что никому… – Лады, мужики, давайте в форт, а потом по домам, – гаркнул Воломир, когда с трупов было снято все ценное. Дружинники потянулись к лесу… * * * В замок я возвращался с чувством непонятного мне нетерпения. Что-то в мире перевернулось, что-то новое появилось в его опостылевшем портрете. Однако никто не преградил мне путь, никто не пустил стрелу в спину… И даже в башне не поджидали смертельные ловушки. Смешно, но меня это расстроило. Я понимал, что гнию заживо, порабощенный этим дрянным местом, проклятый неизменной постоянностью серых дней, убитый одиночеством. Мне бы не помешала парочка друзей, если я еще правильно понимаю такое слово, как «дружба». Только их, друзей, у меня нет, а если и есть, то я их не вижу. Тьма во мне не позволяет их видеть. И даже предупреждение Сида не ввело его в ранг друзей. На мой взгляд, так должен был поступить любой хороший человек? А Сид, несомненно, таковым и являлся.Быть может, я зациклился? Увяз по уши в болоте, которое сам трепетно создал? Я привык винить во всем других, я привык оправдывать Тьму в душе словами: «Меня таким сделали». Это ведь может оказаться и не так, но как обидно осознавать свою неправоту. Легче ведь услышать диагноз лекаря, чем вывести его самому. Меньше ответственности, что ли? Дома, после того как ма и па исчезли, невероятно довольные моим хорошим настроением, я вскрыл кувшин с вином и сел к окну. Взгляд мой, как обычно, устремился в болота. Может, это не место дрянное? Может, это я делаю его таким? Попробуй пойми… Стоит ли мстить, прощаясь с душой? Или прощать, отрекаясь от чести? Кто бы мне сказал! А может, мне и не нужен никто? Просто привычка, что кто-то должен быть рядом? Много вопросов и мало ответов… А нужны ли они мне – эти проклятые ответы? Ага, еще один вопрос! Я улыбнулся, теперь у меня появился хоть какой-то интерес. Убийцы, сами того не желая, оживили мою душу. Я буду их ждать… Ждать без страха, словно влюбленный свою избранницу, словно голодный миску похлебки, словно умирающий смерти. Когда солнце беззвучно утонуло в болотах, хмель уже вовсю гудел в моей потяжелевшей голове. Я хочу, чтобы наступило утро! Не вечер, когда появятся родители, а именно утро! В это время на болотах больше всего тумана… Впервые за последние несколько лет я действительно хочу, чтоб начался новый день… Потому что это изменит мою жизнь. Хотя бы на миг, но изменит… * * * Они пришли на третий день. Я возвращался с озера, когда дорогу мне преградило восемь всадников. Место было глухое, еловый лес тщательно скрывал всех, кто находился под его сводами. Однако я каким-то шестым чувством догадался, что слева и справа от дороги прячутся еще несколько солдат. Путь к отступлению неспешно отрезали шестеро латников. Двое из них уперли в землю копья и теперь внимательно следили за моими движениями. Остановив коня, я спокойно вытащил меч. – Дундар. – От группы всадников отделился мужчина в длинном плаще. Откинув капюшон, он удовлетворенно улыбнулся, глядя на мое вытянувшееся лицо.- Пришло твое время. Ты встал на путь Тьмы. – Карган? – У меня пересохло в горле, и потому я просто прокаркал его имя. Я ожидал увидеть кого угодно, но только не этого человека. Не создателя Клана Защитников. Не его вождя. Карган собрал нас, он воспитал каждого Защитника, он был всем нам как отец.- Значит, это ты… Карган с каменным выражением лица смотрел на меня: – Ты погряз во Зле. Твоя душа мертва. Твои поступки несут в себе Тьму. Тебе нельзя быть среди живых. – Защитников больше нет, Карган… Все они принадлежат Тьме, как и я. – Да? Клан вновь собран.- Он хмыкнул. Я оглядел воинов. Лица скрыты шлемами, руки готовы выхватить клинки. На щитах герб… Как я его сразу не заметил… Защитники… – Новые люди? – И они тоже, да и старые почти в полном составе. Ты же получал предложение вступить в их ряды… Я внутренне содрогнулся. Было предложение… Да… – Ты помнишь, что ты ответил? – издевательски хмыкнул Карган, словно прочитав мои мысли. – Правду. – Да? Твоя, как ты говоришь, правда лишь проявление Зла в твоей душе. Как же это звучало? – Он прикрыл глаза.- Ах да! «Чтобы я встал в строй ненавидящих друг друга бойцов? Чтобы я ждал от этих лжецов удара в спину? Никогда!» Красиво сказано, ты такие вещи всегда любил. – Где же тут проявление Зла? – Клевета… Ты слишком далеко зашел, обливая грязью честных людей. Ты упиваешься своей ненавистью, тебя задевает потеря авторитета, что у тебя когда-то был! Как же! – саркастически воскликнул Карган.- Защитники и без Дунда-ра! Это ведь уже не Защитники! Так ведь ты думал? Но я рад, что ты ответил отказом, потому как только после него я узнал о твоих деяниях. О поднятых на копья женщинах, об обезглавленных детях… А ведь я когда-то тебя уважал… – Это бессмысленный разговор, Карган.- Я почувствовал, как Тьма в моей душе грозно поднялась и расправила своикрылья. – Ты пришел меня убить за то, что я посмел ответить злом на зло? На ваше зло, на вашу хваленую дружбу? – Это от тебя одно зло, Дундар. Вокруг тебя одни страдания, ты несешь только боль… Ты должен умереть,- почти равнодушно проговорил Карган и обнажил свой меч. В тот же миг сверкнули и клинки всадников. Похвальная муштра. Я понял, что мое время истекло. Выжить в этом бою смог бы только Бог. Страха почему-то не было, лишь обида и злость. За то, что Карган мог быть в чем-то и прав. И даже не в «чем-то», а во всем. А если я хочу сам себе доказать, что это не так, я должен либо убить его, либо умереть сам… Так мне кажется… Или просто мне так хочется? Всадники замешкались, и только сейчас я услышал стук копыт. За моей спиной что-то заголосили латники, и я бросил взгляд назад. По дороге с клинками наголо мчались шестеро Вольных Дружинников. – В атаку! – раздался крик Каргана. – За Дружину! – ответил ему рев неожиданной подмоги. Я пришпорил коня, стараясь как можно дальше отъехать от конных Защитников. Однако один из всадников схватился за меч, отпустив вожжи и преградив мне дорогу. Парировав удар, я вогнал кованый носок своего сапога в бок его лошади. Истошно заржав от боли, животное скинуло с себя воина и, присев на задние ноги, с места ушло в галоп. За спиной завязался бой. Второй всадник оказался умнее. Отбросив щит, он вцепился в поводья и, напряженно косясь на Дружинников, направил коня в мою сторону. Еще один последовал его примеру, обходя меня слева. Сквозь заросли на дорогу высыпало еще несколько Защитников-пехотинцев. Бойцы в золоченых конических шлемах с брамицей и в сверкающих кольчугах. С бойцом справа я справился быстро, уклонившись от нехитрого рубящего удара и с одного замаха лишив его головы. Однако в тот же момент клинок второго врага, слева, пронзил мне руку. Место справа неожиданно занял один из Дружинников, и потому я смог сосредоточиться на том, что был слева… Умения Защитников были достойны похвалы, но Дружинники всегда считались опытными и профессиональными бойцами. Дружина видела много крови… Поэтому спустя несколько минут на конях осталось лишь трое Защитников-всадников. Правда, на траве лежали двое бойцов Лесного Графа. А еще троих оттеснили к лесу пехотинцы. Всадники каким-то чудом уклонялись от копий и спасали от ударов лошадей. Карган в бой так и не вступил, сражаясь с одним из Защитников, я видел, как, сжимая клинок, основатель Клана буравит меня взглядом. Поймав момент, я одним ударом свалил с коня своего противника, и в этот же миг Дружинник справа с глухим стоном повалился на землю. Его убийца пытался справиться с внезапно обезумевшим животным и потому не увидел, как мой клинок по неотвратимой дуге устремился к нему. Время остановилось… Сейчас я видел каждое движение так, словно оно было замедлено в несколько раз. Когда удара уже невозможно было избежать, конь Защитника неожиданно замер и воин заметил несущуюся к нему сталь. В глазах его застыли страх и ожидание. Неожиданно для себя я попытался отвести удар, но было уже поздно – сталь со свистом перерубила ему шею. Брызнула кровь, и труп вылетел из седла. Слабость от потери крови нахлынула так резко, словно кто-то одним движением выдернул из меня все жилы. Но я нашел в себе силы броситься на помощь оставшемуся в живых Дружиннику, на которого наседали четверо пехотинцев. Они, видимо, были уверены, что восемь всадников справятся с двумя, и потому не ждали атаки с тыла… Но они ошиблись. Поэтому и погибли… Через минуту все было кончено. Только сейчас я понял, что Каргана среди трупов нет. Глава Защитников ушел, оставив в моем сердце отравленную иглу сомнения… Покачиваясь в седле, я посмотрел на Дружинника. Вместо его головы я видел лишь смутное пятно, до такой степени меня сразила усталость. – Откуда вы здесь? – Сказав это, я понял, что мне трудно говорить. – Мы за тобой уже три дня хвостом ездим, Дун… – Дружинник снял шлем, не зная, что его слова едва не свалили меня с лошади. Я не видел его лица, но узнал голос… Лайв… Ужасная догадка придала мне сил, и я соскочил с коня. Упав около первого трупа на колени, я трясущимися руками расстегнул ремешок помятого шлема и стянул его с головы мертвеца. Савелий… Внутри у меня все взвыло. – За что? – прохрипел я и повернулся к Лайву. Тот сплюнул и отрешенно пожал плечами… Мир зашатался, обрушив на меня глыбу отчаяния. Я только сейчас понял, что друзья были… Зарычав, я подскочил к следующему телу. Наник, Крайвер, Мишаня и Сид. У трупа последнего я зарыдал. Все исчезло. Лишь пятна сквозь слезы, пятна на месте тел мертвых друзей. Тех, что без зова пришли в трудный момент. Пришли, чтобы уйти навсегда. Словно с того света я услышал голос. Слова Лайва доносились как будто из другого мира: – Сид рассказал, что тебя убить хотят… Мы решили, что нельзя так с Дружинниками… Ты же один из нас. Глядя на мертвые лица, я понимал, что приобрел друзей только тогда, когда потерял их. – Убей меня… – не думая, произнес я, а Лайв нахмурился.- Убей меня,- уже осмысленно повторил я и схватился за меч. – Совсем одурел? Они что – зря погибли?! Взгляд мой вернулся к телам Дружинников, а в ушах гремел голос Каргана: «От тебя одно зло. Вокруг тебя одни страдания…». И я верил этому голосу… Искренне верил и не требовал больших доказательств. Дрянное место? Не место делает человека, как говорили древние, а человек место… А кто делает человека? Вопросы… Много вопросов… И самый главный – ЗАЧЕМ??? Лайв и я похоронили павших друзей неподалеку. Защитников трогать не стали… О них позаботится зверье. А потом, когда я набрасывал на жердь в мостовой поводья, то заметил, что рядом с моим конем стоит конь Лайва, а сам Дружинник с опаской оглядывает замок. Первый гость… Мир изменился… А я? Увидим… Петр Верещагин Из цикла «ЛЕГЕНДЫ АРКАНМИРРА» ИСКАТЕЛЬНИЦА А что носят под доспехами женщины-воины? Даламар Удаляясь по радужному мосту от возрождающегося мира, Фрейя испытывала смешанные чувства. С одной стороны, это была победа: Лис делал то же, что сделала бы она сама, оставшись последней из рода Асов; с другой стороны, что будет твориться во Вселенной, которой правит Хитроумный?… Фрейя уходила. Но она знала, что когда-нибудь вернется обратно и рассчитается сполна. Чувство, которое она испытала, не было ненавистью, потому что ненавидеть богиня любви не может; это было то чувство, которое смертные называют долгом. Она заставила себя забыть века безмятежности, покоя и наслаждений, проведенные в Ванахейме и Асгарде, выкинула из памяти и собственный божественный образ. Рагнарок, называемый иногда сумерками богов, свершился. И боги потерпели поражение, как и было предсказано Норнами. Теперь Фрейя знала: боги вполне могли выиграть, если бы Норны не провозгласили обратного! Она всегда воспринимала как некое абстрактное понятие смутный образ из поэтической легенды, придуманной Асами для оправдания собственных (далеко не всегда лицеприятных) поступков. Однако сей образ неожиданно оказался обладателем реальной власти, настолько могущественной, что объединенная сила Асгарда ничего не смогла ей противопоставить… Последняя из Асов, сдерживая боль и обиду, покорилась и приняла наказание за измену и помощь заклятому врагу. Она знала, что это – не навечно, что ее час придет!… * * * Я не ожидала легкой дороги. Задуманный план был бы чистым безумием, реши я оставаться прежней Фрейей – богиней любви и тончайшей магии рун, связывающей миры Асов-небожителей и смертных нитями одинаков'ых для всех чувств и эмоций. Я должна была перебороть себя и перемениться – для того, чтобы мой характер вышел из предназначенной для дочери Вана-Ньорда колеи приговора. Скрывшись от наблюдения, я вошла в одни из многочисленных Врат, ведущих в преисподнюю. Пришлось временно притвориться полусумасшедшей авантюристкой, исполняющей некое особо таинственное поручение: демоны настолько уважают Игру и ее участников, что никаких препон мне чинить не стали. Очень любезно с их стороны. Добравшись до Третьего Круга, я пересекла Пустыню Ужасов (терпеть не могу это место!) и достигла так называемой Темной Башни. Постоянного хозяина сие строение не имело; в то время ею владел некий Рыцарь Полночи, одна из самых загадочных личностей в преисподней. О нем ходили те еще слухи… впрочем, не о том речь. Он с интересом выслушал мое предложение, задал несколько вопросов и, удовлетворенный полученными ответами, заключил договор. Я знала: его слову можно верить. После этого я прошла Лабиринт Вечных Скитаний, вышла к морю, по которому вечно плыл корабль-призрак с постоянно меняющимся названием, и сделала одно предложение его капитану. Тот согласился, но попросил… аванс. Пришлось пойти и на это: без надежного транспорта дело было обречено. Вскоре я достигла Ведьминой Гавани, которая контролирует почти весь Пятый Круг, и с помощью некоторых дипломатических ухищрений сумела заручиться поддержкой обоих хозяев-соперников этого знаменитого пункта. Их помощь, возможно, и не была такой уж необходимой, но я предчувствовала, что в будущем и Роковой Замок, и Дрожащие Подземелья Плутонии, и даже полуразрушенное логово Волчьего Камня станут: ключевыми точками Игры. А также объектами пристального внимания многих Игроков из-за невероятного интереса, проявляемого к этим местам жителями Внешних Миров. О нет, я не была ни прорицательницей, ни гадалкой. Но я сохранила часть приемов рунной магии, чувствуя линии судеб некоторых мест и личностей. Ведьмину Гавань буквально заполняли такие линии. Часть признаков указывала на жителей Истинной Земли, что лишь увеличивало интерес… Потом я допустила ошибку, попробовав проникнуть в высшие круги ада. У Лордов Высших Сфер тут было достаточно агентов, и они снова выследили меня, Спастись от захвата мне удалось только с помощью одного знакомого, случайно оказавшегося рядом в тот момент. Я даже не ожидала встретить его в Геенне… То был Велунд, бывший король альвов, величайший кузнец и изобретатель в Девяти Мирах. Рагнарок унес его жизнь, как и жизнь его народа, но я не думала, что после смерти альв окажется здесь. Как выяснилось впоследствии, Велунду было предложено выбрать посмертную участь; поскольку преисподняя в отличие от Небес предоставляла ему возможность продолжать любимую работу, кузнец выбрал ее. И не жалел об этом. Велунд помог мне скрыться и позволил отдохнуть в своем доме. Не желая втягивать его в свои планы и подвергать риску, я вскоре покинула кузнеца и, обосновавшись на пару лет в Лимбе, отправила двух завербованных там же агентов в высшие круги, дав им лишь одно (но зато какое!) задание. Исполнить его им удалось только потому, что оба имели при жизни весьма солидный опыт «полевых исследований»: Хок и Фишер много лет проработали в Страже и заслуженно считались грозой тамошнего преступного мира. Они ухитрились выяснить Истинное Имя одного из тех, кого Судьба назначила противостоять мне на этом этапе Игры – в Бездне его звали Р'джак. Я всегда возвращала долги и в благодарность вернула обоих в мир живых, хотя это стоило мне дополнительных лет пребывания в аду… * * * В дверь постучали: три длинных удара, два коротких, пауза, три коротких. Прихрамывая, Велунд подошел к двери и потянул за ремень. Хитроумный замок щелкнул. На пороге стояла женщина, известная в Лимбе под именем Златовласки, Королевы Чаш; настоящее ее имя знал здесь, наверное, лишь Велунд. – Доброго тебе здравия, кузнец! – сказала она. – И тебе, госпожа, – ухмыльнулся он, зная, что Фрейя ненавидит это обращение. – Не откажи в одной услуге: озари своим присутствием мою скромную обитель. Против собственной воли Фрейя улыбнулась и вошла. Дверь за ней закрылась; Велунд подвинул гостье резной стул и сам с облегчением опустился на скамью – искалеченные еще при жизни подколенные сухожилия кузнеца до сих пор не зажили. – Я скоро уйду, Велунд,- тихо проговорила Фрейя.- Игра ожидает меня. – Готова ли ты? (Кузнец отлично знал, о чем идет речь, ведь большая часть портативных наборов для Игры была изготовлена его руками по заказу Лордов-Наместников высших кругов преисподней и Владык Бездны; даже Мастера Колеса попросили Велунда смастерить для них несколько экземпляров микроДосок. Он никому не отказал, но в каждую из Досок встроил нечто вроде секретного механизма, реагирующего на определенный пароль. Так, для страховки. Потому что его собственной Фигуры на этих Досках не было видно…) – Да. Я знакома лично с тремя из тринадцати соперников (притом они об этом знакомстве и не подозревают) и имею приблизительную информацию еще о пяти. Мир также определен: это тот набросок, что некогда сотворил Мастер Аркан с помощью зеркала. Арканмирр. – Как легли карты в предварительном туре? – Довольно оригинально. Таурон – знаешь, тот растратчик из Первозданного Хаоса? – получил лааконов-жуков. Он уже даже псевдоним себе придумал – Огнетворец. Р'джак, изгнанник Бездны, вживается в роль Темного Властелина и взял себе орков. И как он только собирается доставать их из Арды? – Его проблема. Что еще? – Сидхе (они вроде твоих прежних подданных-альвов) получил некто Оберик, прозванный Иллюзионистом. Племенем людей-ящериц будет править Шари, уроженка Свартланда [[3] Свартланд (от сканд. Svartland – черная земля) – Африка.], заклинательница духов. Двое пока не явились – Стервятник-Оборотень и Ло Пан Связующий; им остались народы г'нолла и половинчиков. Не спрашивай, кто это такие: сама впервые слышу. И наконец, смертные, сиречь люди, должны быть разделены на три различных племени – между мною, Мерлином и Джафаром. – Мерлин? – искренне удивился Велунд.- Не тот ли это маг-прорицатель из Логрии, наставник Артура Пендрагона? – Он самый. Дорого ему обошлось последнее волшебство… Встретишь – не узнаешь. Сдал старик. Он теперь именует себя Мудрецом, так как магии у него, почитай, не осталось. Кузнец печально склонил голову. – Далее,- продолжала Фрейя.- Джафара я не знаю, но кое-что о нем слышала. Вроде бы это чародей и алхимик из Серкланда [[4] Серкланд(от сканд. Serkland -земля шелка) – Восток.], практикующий трансмутацию. – Тогда я позволю себе высказать пару предположений на тему выбора твоих соперников. – Прошу. – Мерлин, насколько я понимаю, возьмет либо своих соплеменников из Логрии, либо их родичей-вальхов [[5] Кельты, гэлы.] с Истинной Земли. В первом случае он получит потенциально высокоразвитую цивилизацию, во втором – неустрашимых в сражении воинов. Поскольку он теперь Мудрец – выбор ясен. Джафар наверняка будет использовать кочевников, что живут между Серкландом и Гардарики [[6] Гардарики (от сканд. Gardariki -страна городов) – Русь.]. Тебе при таких раскладах, пожалуй, стоит обратиться к потомкам племен Гардарики или Валланда [[7] Валланд (от сканд. Valhland – Галлия) – Франция.]: коренные обитатели наших земель для Игры, к сожалению, малопригодны. Чересчур свободолюбивы, в случае чего не уступят даже своим богам. – Ты прав,- улыбнулась Фрейя,- и все-таки ошибаешься. Есть у меня на примете одно племя… и один план. – Какой же? – Старая поговорка насчет единой крови. Велунд пристально посмотрел на бывшую богиню любви, потом покачал головой: – Чересчур сложно для меня. В любом случае желаю удачи. Я могу еще что-нибудь для тебя сделать? – Да нет, я ведь уйду отсюда, как и пришла: простой искательницей приключений… Кстати, называй меня теперь Искательницей. Для новой Игры я принимаю это имя. – Как хочешь. Но все-таки прими подарок. Кузнец аккуратно развернул лежавший на столе пакет. Тонко звякнули звенья кольчужного одеяния. Фрейя удивленно смотрела на стальное кружево, не превосходящее по толщине плотного шелка. – Велунд, это прекрасная работа… но разве она может быть использована по прямому назначению, а не как костюм амазонки-соблазнительницы? – Интересная формулировка,- ухмыльнулся мастер.- Держи-ка. Передав «искательнице приключений» кольчугу, он снял с оружейной стойки тяжелый топор и ударил без замаха. Стальная ткань тихо звякнула и колыхнулась; на звеньях не осталось и царапины. – Положи на скамью,- сказал Велунд, занося топор… Опасаясь за искусное стальное плетение, Фрейя хотела было возразить, однако многозначительная ухмылка кузнеца заставила ее послушаться. Ухнув подобно дровосеку, Велунд рубанул с плеча; кольчуга отозвалась коротким лязгом, на скамье образовалась продольная вмятина, а на лезвии топора – четыре довольно крупные зазубрины. Звенья остались прежними и ничуть не деформировались. – Надевай,- проговорил мастер. Скинув одежду, Фрейя быстро облачилась в новую кольчугу. Сработанная на манер платья, она прикрывала все тело, руки до локтей и ноги до колен, будучи притом почти невесомой и совершенно прозрачной. – Амазонка-соблазнительница, – весело ухмыльнулся Велунд, предлагая Фрейе зеркало. Та осмотрела себя со всех сторон, словно находилась у портного и примеряла новое вечернее платье. Эффект был поразителен. Любой противник мужского пола был бы сражён наповал одним видом… нет, не кольчуги, а того, что она защищала – от оружия, но никак не от жадных взглядов. Впрочем, с последним Фрейя легко могла смириться (и даже получить от этого некоторое удовольствие)… * * * Я вышла на Зеленую Улицу и двинулась к призрачной громаде Вращающегося Замка. Эти Врата были, конечно, далеко не единственными – Лимб, формально принадлежащий к Геенне, являлся на деле чем-то вроде нейтральной полосы на границе между мирами мертвых и мирами живых. И, поскольку сам ад лежит между Реальным и Нереальным Планами бытия, статус Лимба как точки сопряжения всех этих миров был чрезвычайно зыбким, что и давало возможность пересекать эти края любому, чей карман выдержит тарифы Стражей Врат. Последние, впрочем, требуют плату не деньгами; их обычная цена – жизненная энергия «клиента», каковую отдельные исследователи упрямо именуют Душой. Возможно, они правы; почти все чародеи, злоупотребляющие странствиями по различным мирам, заканчивают свой путь в преисподней, ибо не имеют достаточного запаса «внутреннего пламени», чтобы вернуться обратно… Ну да не о том речь. Мне такая участь не грозила; даже не будь я богиней, Игрокам в этом деле положены кое-какие привилегии. Да, я могла бы и не открывать своего настоящего лица, ведь в Лимбе ни одна собака даже не подозревала о том, что я – Фрейя-Ванадис. Однако подготовка завершилась, настало время встретиться с Мастерами Колеса, которых называют иногда Богами Судьбы, и сделать первый ход. Войти в те Врата, за которыми Они наблюдают круглосуточно. И нанести свой первый удар в битве, которую Они ошибочно назвали Игрой… Страж недоверчиво взглянул мне в глаза и отпрянул, обожженный остатками золотого света, некогда наполнявшего Асгард и Ванахейм. Его напарник, более опытный, проверил мою личность косвенным методом – по мощности ауры. После чего открыл Врата и сделал приглашающий жест. Я поблагодарила легким кивком и вошла. Я была готова к последовавшему взрыву – это сработала сигнализация, устанавливаемая Слугами Колеса на Врата. Таков их обычный метод поимки тех, на кого по каким-либо причинам объявлен розыск. Грубо, но достаточно просто и эффективно. После этого передо мной обнаружилась еще одна дверь, отмеченная печатью Колеса. Я вошла и оказалась лицом к лицу с ним. Старший из Мастеров Колеса, Орион Провидец. Сын одного из титанов, лишившийся зрения при Гигантомахии [[8] Война гигантов (гр).], впоследствии он заслужил признание Высших Сил и был взят на небо – работать называемым в его же честь созвездием… Я мало знала о дальнейших событиях, и вряд ли кто-то во Вселенной знал больше моего. Мне было известно лишь то, что Орион каким-то образом вошел в союз с силами, сменившими прежних богов Эллады, и обыграл их в их собственной игре, заполучив чуть ли не все их могущество – и добрую половину слуг. Один из них, Габриэль, вскоре поднялся до положения его помощника и также получил титул Мастера Колеса. Почему именно Колесо? Трудно сказать. Таков был Знак новой Силы, так Орион именовал Судьбу. Лично я по-прежнему полагала настоящим Знаком Судьбы Пустоту-Вирд, однако кто знает – ведь у Судьбы вполне мог оказаться не один лик. – Ты принесла мне некоторые проблемы, – проговорил Провидец. Фраза, вероятно, должна была расцениваться как смесь предупреждения с угрозой; услышав ее, я просто обязана была пасть на колени и молить о прощении, которое Мастер Колеса, немного поломавшись для приличия, конечно, подарил бы несказанно осчастливленной таким поворотом дел «жертве». Увы, я обманула его ожидания. – Готова исправить причиненный ущерб, если, конечно, то действительно был ущерб, а не вынужденное исполнение собственных обязанностей,- сказала я. Орион покачал головой, тщетно стараясь скрыть восхищение подобной наглостью (так, во всяком случае, он это расценивал). – Ты опоздала к началу Игры. – У меня имелись свои причины. Каков будет штраф? – Сама рассчитай – Игровой Кодекс тебе известен. – Хорошо,- кивнула я.- Возражений нет. Какие-нибудь ограничения в Поле Сил? – Выбери подчиненный тебе народ. Взглядом испросив разрешения, я придвинула к себе Доску, изменила режим поиска и направила ее в нужное место. Так, следы ведут к… а теперь изменить ракурс… есть! На Доске возникла фигура Героя, связанного линиями власти с несколькими пешками, олицетворявшими старейшин племени. Героем этим был Фрит Ледяной Туман, бывший командир дружины Улля, а племенем – остатки войск Асгарда, которые я успела вывести из битвы, когда результат Рагнарока уже был известен. – Вот они,- проговорила я. Орион повернул Доску, просмотрел предысторию избранников, удивленно поднял брови и взглянул на меня, ожидая пояснений, которых не последовало. – Ладно,- хмыкнул он.- Но ты более не будешь богиней. – Согласна. – Более того, они не должны считать тебя воскресшей Фрейей. – Пусть так. Мое новое имя – Искательница. И я дам им новую религию, чтобы они забыли прежних богов – Асов. – Годится,- согласился Провидец.- Итак, твоей новой силой будет Природа. Возьми, – он достал откуда-то пухлый фолиант в зеленом переплете,- это тебе на первое время. Я поморщилась. Терпеть не могу изучать магию по книгам. Но другой возможности, судя по всему, мне не представится… * * * Заснеженная пустошь. На юге – мертвый лес, под пушистым снежным одеялом выглядящий примерно таким же мирным, как секира в бархатном чехле. На севере – холмы, населенные таким количеством нечисти, что даже им – бывалым бойцам, пережившим Рагнарок, – пришлось несладко. Пробиваться назад – чистое самоубийство, а ведь на них лежит немалая ответственность. В отряде более половины женщин и детей, однако с этим-то как раз проблем нет: оружие за нужный конец умеют держать-все. Хуже всего то, думал Фрит, что нас слишком мало. – Они идут с запада! – крикнула Риз, самая остроглазая из валькирий. – Вооружены чем-то вроде алебард, доспехов нет. – Сколько? – спросил Ледяной Туман. – Много. Где-то вдесятеро против нас. Проклятие! И ведь ни одного места вокруг, где можно было бы укрепиться… – Клином – и вперед! – прохрипел Фрит. Как всегда перед боем, голос напрочь покинул его, чтобы вернуться в самый разгар сражения, когда необходимо быстро прореагировать на изменение обстановки и отдать приказ. Впрочем, отряд состоял из весьма опытных бойцов, которые нуждались лишь в самом минимуме указаний. Ощетинившись копьями, топорами и мечами, железный клин северян двинулся на врага. Фрит шел впереди, однаков его руках было иное оружие – тяжелый деревянный посох. Это выглядело по меньшей мере странно, но Ледяной Туман никогда не обращал внимания на такие мелочи, как непонимающие взгляды. Его самого это оружие вполне устраивало, а большего не нужно ни одному воину. Двести шагов… В рядах противника началось какое-то движение. Где-то позади их огромной орды что-то определенно происходило, и вражеский командир пытался спешно перегруппировать отряд, чтобы одновременно отразить обе атаки. Сил у него для этого вполне хватило бы, но вот с временем случилась мелкая неприятность. Уяснив это, Фрит скомандовал «Бегом!» – чем больше неприятностей у врага, тем лучше дела у его бойцов. А в тылу неприятеля явно кипел бой, причем бой магический. Налево и направо разили зеленые молнии, глухо чавкала грязь, в которой вязли беспомощные враги, свистели ледяные стрелы. Северяне издали устрашающий боевой клич и врубились в толпу со своей стороны: кто бы ни дрался там, он был противником их противников, а значит, почти что другом. Круша кости и черепа вращающимся посохом, Ледяной Туман пробивался вперед. Две валькирии, Гуннхильд и Вигдис, слаженно орудовали копьями и щитами, прикрывая его с боков; спину предводителя охранял Вига-Торвальд, размахивающий тяжелым топором с такой легкостью, словно то был простой ореховый прутик. Построение северян нарушилось, но дисциплина в рядах врага уже исчезла, так что это не имело значения. Увернувшись от ржавого лезвия алебарды, Фрит ловким тычком проломил ребра зазевавшемуся противнику, отбросил его под удар другого и на долю секунды обомлел, утратив всякую способность соображать. От следующего выпада его спас лишь инстинкт: натренированные руки сами подставили посох, блокировав удар, а копье валькирии в тот же миг пронзило нападавшему горло. – Да что на тебя нашло? – с упреком произнесла Гуннхильд, высвобождая острие. – Чего зеваешь? Ледяной Туман не ответил. Менее чем в двадцати шагах от него стояла светловолосая женщина среднего роста, чертами лица очень похожая на любую из северянок; тончайшее плетение стальной кольчуги окутывало стройное тело, не оставляя воображению почти никакого простора, зато подкидывая работу вылезающим из орбит глазам – мужским, разумеется. То ли незнакомка израсходовала свой запас колдовской силы, то ли просто не желала пользоваться ею сверх необходимого, но сражалась она сейчас отобранной у одного из врагов тяжелой алебардой, используя ее как своеобразную косу. Восхищение Фрита смешалось с первобытным ужасом, когда он осознал, что неизвестную воительницу-чародейку видит только он… * * * Подумать только, богиня вынуждена сражаться врукопашную! Да любой скальд скорее вырвал бы себе язык, чем согласился бы сложить сагу о таком! Нет, о подвигах Одина, Тира, Тора, Фрейра и даже Локи на ратном поприще сложено достаточно песен. Многие бойцы Севера обрели известность исключительно из-за того, что им «посчастливилось» напороться на клинок одного из Асов… Но чтобы бога ВЫНУДИЛИ драться простым оружием, ВЫНУДИЛИ отказаться от использования евоего могущества? Никогда бы не поверила… если бы не испытала сама. Лимит. Предел разрешенного. Игровой Кодекс, раздел пятый, статья двадцать четвертая, пункт третий. «В пределах одного сражения применение большего количества манна-ресурсов, чем то обусловлено описанным в пп. 7 – 11 статьи 23 статусом Игрока, НЕ ДОПУСКАЕТСЯ» [[9] Манн а-ресурс – термин, обозначающий условное количество всякой волшебной энергии, используемой составителем Кодекса, которым, по всей вероятности, был сам Аркан.]. Но чтобы описанные в какой-то книжице правила обрели физическую мощь и блокировали мои способности? Теперь я начала понимать, почему Игроку дозволено столь многое. И почему он властен делать то, на что не смеет замахнуться никто другой его уровня сил. Потому что использовать ВСЮ эту власть не позволяет все тот же Кодекс. Причем не позволяет в прямом смысле этого слова. Правила нельзя нарушить – не потому, что это чревато неприятностями со стороны «надзирателей за порядком», сиречь Арбитров. О нет, причина куда проще и куда страшнее. Став Игроком, я перешла в принципиально другую систему мироздания, где правили Законы Игры, записанные в Игровом Кодексе. В Асгарде и Девяти Мирах многие из них также действовали, но превыше любых правил у нас была воля. В первую очередь – воля Одина, потом – собственная воля каждого из Асов, потом – воля любого смертного. Не напрасно волю считали инструментом магов и чародеев: ни один вселенский закон не мог противостоять волевому усилию. Воля Вирд, говорил Один-Скиталец, когда не желал признавать авторство идеи, единственно верной и не нравившейся ни ему самому, ни окружающим. Я всегда считала это своего рода лицемерием, однако теперь начала думать, что в провидческом Источнике Мимира владыка Асгарда узрел больше, чем поведал нам… Отшвырнув искореженную алебарду, я выхватила у одного из ледовых эльфов длинный меч и тут же «поблагодарила» его коротким пинком в грудь, отбросив неудачника на острие алебарды его собрата. Круговой взмах; один из противников, возомнивший себя грозою амазонок, бросился на меня со спины и даже успел пройтись тесаком по кольчуге. Рыцарский кодекс чести был писан не для таких сражений; опираясь на меч и притворно осев на одно колено, я с силой выбросила правый кулак, попав четырьмя дюймами ниже пояса. Он признал аргумент настолько весомым, что выронил нож и обеими руками ухватился за уязвленное место. Я решила избавить эльфа от дальнейших страданий, что и проделала с помощью его же оружия. Вскочив, я еще некоторое время рубилась в кольце врагов и наконец заметила тех, ради кого, собственно, и пришла сюда. Один из них смотрел на меня – и видел! Хотя еще до того, как открыть Врата, я наложила чары, отводящие глаза любому смертному… Фрит Ледяной Туман, вспомнила я. Вождь дружины Улля. Герой. Все воины Асгарда – герои. Валькирии, сражавшиеся по обе стороны от Фрита, также были героинями – при жизни. За что и получили посмертную участь воинов. В моем войске. Я, конечно, немного изменилась, но они должны были узнать меня, едва увидев. Почему же только Ледяной Туман смотрит на меня, причем смотрит так, словно пытается вспомнить нечто упорно ускользающее из памяти? Или он никогда полуголой бабы не видел? Ладно, решила я, потом разберемся, после того, как покончим с этой шайкой ледовых эльфов. И кто только, хотела бы я знать, подарил этим уродцам такое название? Что у них общего с нашими альвами, сидхе Логрии или Дивным Народом Арды? * * * Когда остатки противников бежали, Фрит предоставил своим помощникам заботу о раненых и наблюдение за горизонтом, а сам подошел к ожидавшей его воительнице – по-прежнему невидимой для остальных северян. – Я знаю тебя, – молвил он, не тратя времени на приветствие. Она кивнула. – Только откуда? – продолжил Ледяной Туман.- Покинув нашу разрушенную отчизну, мы прошли долгий путь. На этом пути мы встретили многих, но людей среди них не было. Так откуда ты? – Ты видел меня, Фрит,- сказала она,- и видел достаточно часто. Последний раз мы встречались на поле Вигрид, когда я поручила тебе вывести остатки войск Асгарда через Бифрост в иной мир. Лицо седого воина на мгновение стало одного цвета с запятнанным кровью снегом. – Гос… – Не надо, Фрит. Сейчас – не надо. Среди вас еще живут те, кто помнит мое имя и облик. Я не хочу давать им ложных надежд. Ледяной Туман опустил голову: – Значит, Асы побеждены. – Да, – подтвердила Фрейя, – и Девятью Мирами правит Лис Локи. Правда, он оказался лучше, чем мы о нем думали, но все равно остался тем, кем был. Я не прощу ему измены и когда-нибудь рассчитаюсь сполна! Но не теперь. Я болеене богиня, Фрит. И не имею права выдавать себя за ту Фрейю, которую вы знали. – Я не понимаю… – Ничего, я объясню тебе все, потому что мне нужна твоя помощь. Ваша сила – сила всего вашего народа – поможет мне собрать собственную мощь, чтобы я смогла когда-нибудь встать против Локи и нанести удар. Это случится не скоро – пройдет еще не одно столетие,- но так будет, обещаю! – Не нужно обещаний. Я увижу это. Искательница удивленно вскинула правую бровь: – Ты стал провидцем, Ледяной Туман? – Нет,- слабо усмехнулся северянин,- я обрел вечную жизнь. Не бессмертие, не Дар Воскрешения, но вечную жизнь, подобно йотунам или Асам. – Как это случилось? – спросила Фрейя, чуть помолчав. Фрит заговорил, а в голове Искательницы эхом прозвучал отрывок из совсем иного рассказа: «Узнай же забытый временем Лэнг по вечно пылающим злобным огням и отвратительному клекоту чешуйчатых Шантаков, парящих в вышине; по завываниям На-Хага, томящегося в ночных пещерах и наполняющего человеческие сновидения странным безумием; и по храму, сложенному из серого камня подле логова Мрачных Всадников Ночи, где в вечном одиночестве обитает Носитель Желтой Маски…» (Абдул аль-Хазред «Ал Азиф») – Вот так,- наконец завершил свой рассказ Ледяной Туман. – Мне еще повезло: я ушел живым. Сигмунд и Ран ушли мертвыми, и нам пришлось убивать их вторично. Тяжкое испытание… – Итак, ты должен вечно служить ненавистному тебе мертвому богу, который в конце времен восстанет из небытия и подарит твоему телу смерть, забрав душу в свой ад? – Именно таков был приговор. * * * Я улыбнулась. Было ли это первое испытание для Игрока, каковое предусматривал Кодекс для вступающего в должность Властителя? Или просто Колесо Судьбы подкинуло мне этот шанс, словно извиняясь за суровую необходимость ограничить меня в прочих средствах? Все это было далеко не так важно, как найденный мною ответ. – Я могу изменить эту участь,- сказала я. В глазах Фрита вспыхнула надежда. Увидеть свет надежды у того, кто пережил крушение собственной системы мироздания… это было потрясением, но потрясением приятным. – Твоя власть превосходит мощь проклятия Гастура Змеезубого? – выдохнул Ледяной Туман. Я покачала головой: – Нет. Но я знаю, какому богу ты можешь служить, не опасаясь за свою душу. Кстати, таким образом ты даже вернешь один старый долг – те, кто должны были его оплатить, этого уже сделать не смогут никогда… Этот бог – Имир. Седой Герой, еще не знавший о своем титуле, застыл подобно камню, обдумывая услышанное. Идея ему понравилась. – Имир, из тела которого был сотворен мир… Да, это достойный выбор. Но как мне служить тому, кто умер задолго до того, как Тор и Один сотворили людей? – Очень просто. Поведай своим людям о том, что именно благодаря Имиру, пожертвовавшему собой, мир вообще существует. Асов же можешь назвать кем-то наподобие младших богов, павших в смертельной битве со своими отцами-гигантами… Короче, попробуй стать кем-то вроде странствующего проповедника – у тебя получится, потому что говорить нужно только чистую правду. Фрит вновь усмехнулся: – Это мне по нраву. Но… ради чего все это? Я поняла, что он просто не осмеливается задать прямой вопрос. И рассказала все, что могла рассказать без риска подставить собственного Героя. – Скоро вы покинете пределы Хладных Пустошей,- добавила я,- и войдете в более гостеприимные земли. Там я и присоединюсь к вашему отряду, так чтобы все видели это. Вскоре ты достигнешь порога стоящего там Храма Имира, сложишь с себя полномочия вождя и примешь обет служения; впрочем, Имир не Белый Бог и не потребует от тебя никаких глупостей. А новым вождем буду я. Выбор будет сделан всем народом, так что никто ничего не сможет заподозрить. И лишь сколько-то там лет спустя, когда наше странствие подойдет к концу и мы ступим на землю новой родины, я открою вам, что являюсь Владычицей. К тому времени мое имя утратитдля вас свое прежнее звучание, и все подумают, что я принимаю имя одной из богинь Асгарда просто для того, чтобы сделать вам приятное. – Что за новая родина? – удивился Ледяной Туман. – Я сама еще не знаю. Но путь проложен, и мы придем туда. Годом раньше, годом позже – не имеет значения. Теперь я буду держаться рядом; в случае чего приду на помощь. В этих краях много нечисти, и еще больше – тех, что желают стать таковой. – Желают?!! – Лучше не спрашивай,- вздохнула я,- мой ответ тебе совсем не понравится, а стать Истребителем Нечисти у тебя нет ни возможности, ни времени… Это было давно. Фрит с той поры успел дважды заслужить благосклонность Имира и ненависть прочих Богов Льда, за что и поплатился – он не смог переступить Ледяную Стену, ограждающую Джангар (главный из материков Светлой Стороны Арканмирра) от земель вечного холода, и остался замурованным в ее толще. Время от времени я вытаскивала его оттуда, но каждый раз Герой возвращался к месту своего заточения. Иногда добровольно, иногда – после долгих битв с посланцами Хладных Пустошей. А я, Фрейя Искательница, стала полноправной правительницей этого странного народа, потомков валькирий и воинов Асгарда. Они утратили тягу к морю, частично – самоубийственную страсть к битвам по малейшему поводу и без повода, однако сохранили ту главную черту суровых жителей Севера, которая пронизывала все легенды о Девяти Мирах. Прежним остался тот неукротимый дух, благодаря которому о северянах говорили: ни один из них не уступит дороги собственному богу, столкнувшись с ним на узкой горной тропинке… Теперь я – повелевающая силами Природы Фрейя, Владычица Готланда; так мои подданные назвали новую отчизну, чем меня немало позабавили [[10] Готланд -остров в Балтийском море, самый восточный из принадлежащих викингам.]. Мы были связаны не только формальностями Кодекса: став Владычицей Готланда, я принесла традиционную клятву на крови, а кровное братство – это одна из тех опор, каких ни одному Кодексу и ни одной Игре не сломать. Впрочем, даже без этого я бы никогда не нарушила слова… Во-первых, это было бы невыгодно; во-вторых, бессмысленно. Наконец, попросту глупо. Обманывать вообще нехорошо, но обманывать своих же? Сам Отец Лжи, Локи, никогда не обманывал своих. Пока Асы были для него своими… Итак, начало было положено. Впереди ждала Игра. И месть. АЛХИМИК Мысль изреченная есть ложь. Дао Дэ Цзин Мерцание. Слова. Зловещий шорох. И мыслей рассыпающийся ворох бросается в спасительную тьму, где сложен тайных страхов черный порох, где доблести фитиль истлеет скоро… Молчание. И строчки древних рун. Сплетая слов цветистых полотно, мне не забыть того, что не дано найти в словах мне радости спасенья от прошлого… А, к черту! Все одно, слова мои – как кислое вино, не принесут и капли облегченья… Имел богатства я, и мощь, и власть. И к знаний чаше припадал я всласть, и видел на коленях пред собою весь мир… Безумец, обреченный пасть! Коль ясный разум замутняет страсть – спасенья нет. Ни богу, ни герою… Метания над морем черных слез, дурманящий напев и запах роз… Нет! Я не сдамся сумраку былого, я не уйду тропой ушедших грез! Хотя порою тысячи заноз саднят слабее брошенного слова…И был огонь, и гордый звон мечей, и голоса разодранных ночей, и холод смерти… Вижу я доселе глаза ее средь меркнущих свечей, и кровь струится с яростных бичей, впивающихся в ноги, в руки, в тело… Туман. Скрип заржавевшего замка. И тяжесть кандалов невелика. Но разум скован многократно хуже, и тех цепей не распилить никак. У всякого найдется друг иль враг. Но иногда ни друг, ни враг не нужен… Подземный ход. Как ветер, волен я. И острием разящего копья вонзается песок в лицо. Надежды… Как вас изгнать из храма бытия, как превозмочь обман и сладкий яд? Как можно стать мне тем, кем был я прежде? Кристалл, подобный солнцу. Синий дым. Как два кольца становятся одним, цепь образуя из отдельных звеньев, так сам себе я стал и господин, и раб… Рождался ли под солнцем джинн, что собственные воплощал стремленья? Слова, слова… Бесплодные слова. И кружится от чада голова, и в чаше бытия я дно увидел, добравшись до пределов естества. Увяла плоть, как в засуху – трава. Но сердцем не простил я той обиды. И брошен клич. И ястребы песков слетелись, чуя золото и кровь. Над градом белым тьма вдруг воцарилась. И стрелы молний из-за облаков крушили стены, тысячи веков служившие оплотом тайной силы… Насытились и пики, и мечи, и стрелы… А в сверкающей ночи ворочаются Спящие – до срока, ведь от Дверей не найдены ключи! До кости пробирает крик: «Молчи!» Крик мной провозглашенного пророка. И бедство в окровавленный рассвет, и преданный забвению обет, и втоптанные в пыль дирхемы чести… Я, тьмы изгнанник, жажду видеть свет?! Безумье? Прихоть? Нет, увы, о нет… Таков закон расплаты. Или мести. Шербет горчит, как хинная кора. И стены башни, как полог шатра, качаются от ветра. Безрассудство – бросаться в бездну рока. Жизнь – игра. Для каждого своя придет пора вкушать инжир от дерева Искусства… Вновь ожиданье. Стоны. Вой гиен. Текут года, но ветер перемен обходит стороной мои владенья. Я бури ждал – а получил лишь тень от собственных, чуть выщербленных стен. Желал конца – а получил виденья. Я видел Сфер иных осиный рой, и адских легионов прочный строй. И зыбкие, но верные проходы за Грань Миров, где ждет меня покой или еще один неравный бой за место под чужим под небосводом… Я видел то, что ранее считал легендами. Пока не потерял уверенность в своих глазах и чувствах. Я знаю, как в руках крошится сталь. Я знаю, как осколками зеркал свести с ума… Я видел суть. Там пусто. И я ушел – туда, куда вела тропа из закопченного стекла. Туда, где мог надеяться и веррть. И пусть черна надежда, как смола, и пусты все кривые зеркала. Пока я жив – закрыты эти Двери. И худший враг свой – как всегда, я сам. Я никогда не верил чудесам, и не поверил в то, что избран роком, судьбою иль Аллахом… Небеса пусть судят по делам – не по слезам, что льет клепсидра лжи… Лжи и порока. МУДРЕЦ Не считай человека мертвым, пока не увидишь его труп. И даже тогда ты можешь ошибаться. Из пословиц Бене Гессерит Я был беспечен и глуп. После того как погиб мой ученик, бывший почти что моим сыном – тот, кого история знала под именем Артура Пендрагона, – я презрел древние законы и открыто занялся колдовством. Люди верят, что когда-нибудь Артур вернется с волшебного острова Авалон, где спит беспробудным сном и медленно излечивается от смертельных ран. Они верят, что в тот час, когда Логрии (или всему миру) понадобится спаситель, Артур придет и все уладит. Они жестоко обманываются. Артур не вернется. Нет возврата с Серых Равнин. Для таких, как он, нет. Ведь Артур прежде всего дитя Закона. Он принес Закон жестокому миру, он укреплял этот Закон всю свою жизнь – и ради окончательного торжества Закона он пожертвовал самой жизнью. Жертва была принята благосклонно, Закон торжествовал, а Артура больше не было среди живых. И никогда не будет, даже если миру будет угрожать гибель. ТАКИЕ жертвы окончательны. Его не возродит живая вода или кровь Распятого, которого называют также Спасителем; для кого-то Он, быть может, и Спаситель, но не для меня. И не для Артура. Это известно немногим. От Нимье и Морганы, будь прокляты их черные сердца, я сумел-таки скрыть эту тайну. Вивиана… очаровательная моя искусительница, ты также не смогла узнать правды. Не хватило опыта. Правду знали Ланселот и Гвиневер. Они винили в происшедшем лишь себя, свою преступную любовь, которая, по их мнению, и заставила Артура сделать последний шаг. Я не разубеждал их, потому что не так уж они были неправы. Однако помешать им свести счеты с жизнью я был обязан. Потому что Любовь – это тоже сила, и гораздо более могучая, чем Закон. Или, коль уж на то пошло, Хаос. Или Смерть. Будь на земле кто-то, кто действительно любил Артура, а не боготворил его как воплощение Закона Красного Дракона, принесшего в мир хаоса и насилия Порядок и Справедливость… Но даже я – сейчас я могу это сказать, хотя и с немалым стыдом,- даже я видел в Артуре не человека, а то, что сделала моя магия за девять месяцев до рождения мальчика, единственного сына Утера Пендрагона и Игрейны, герцогини Корнуолла. Я видел в нем Закон. Орудием Закона был именно Артур, а не его знаменитый меч Экскалибур – последний, выкованный в запретных для людей пещерах Камбрии самим Ильмариненом, был лишь оружием, окруженным ореолом безличной силы, силы, которую только истинный хозяин этого меча мог направить в цель… Но довольно. Я и так сказал слишком много об Артуре Пендрагоне, умолчав о себе. Я всегда был в тени, на заднем плане. Разумеется, я не скрывал своей роли в воспитании Артура или в управлении страной, ведь Артур взошел на трон Логрии четырнадцатилетним… Однако, как это и должно было быть, основная роль отводилась не мне, а ему. Опять. Нет, я знал давно, еще до рождения Артура, что целью моей собственной жизни будет его воспитание. Смерть моего ученика сделала то, чего не в силах были добиться вкупе Нимье, Вивиана и Моргана… Сколько раз они пытались заставить меня уйти, отстраниться, отдохнуть в каком-нибудь тихом краю – кстати, я более чем уверен, что в их словах не было зловещего подтекста или обещания разобраться со мной как-нибудь попозже. А после гибели Артура я ушел, оставив им все, чего они так жаждали. Правда, Нимье недолго наслаждалась властью: опьянение небывалым могуществом привело ее к ошибке в заклятии, а такое чародеям не прощается… О дальнейшей участи Морганы, сводной сестры Артура, я до сих пор ничего не ведаю. Вивиана провела относительно спокойную жизнь, вышла замуж, говорят, с благодарностью вспоминала меня до конца своих дней. Я также не держал на нее зла: мы оба делали только то, что должны были делать,- просто наши цели не совпадали.Я пережил их всех, и в том нет ничего удивительного. Меня считали сыном демона, и в чем-то это правда: ведь для поклоняющихся Распятому древние боги, живущие в Логрии даже сейчас, хуже любых демонов, ибо демоны боятся одного вида священных символов, отчего с ними так легко справиться даже простому священнику. С древними же богами, хоть и утратившими былое могущество, иметь дело куда как сложнее. Потому что последователи Христа не допускают даже мысли о том, что существуют другие боги, пусть и менее могущественные, чем их Триединый Господь, и если есть кто-то, кто не является посланцем Господа, значит, это посланец Сатаны, бес, демон или кто-то в том же роде. Прискорбно, но это невежество всячески поощряется ведущими умами церкви – людьми в общем-то неглупыми и более чем сведущими в законах существования Вселенной… Однако хватит и об этом. Они не были властны надо мною тогда, они не могут достать меня и теперь. Покинув пределы Логрии, я много лет скитался по окрестным странам, успокаивая раненую душу. Я потерял цель, и чтобы продолжать жить, должен был отыскать новую. Я нашел ее. Хотя узнай об этом Артур, он восстал бы из гроба и проклял меня. Отчасти, кстати, я и надеялся на это: ради ожившего Артура Пендрагона я готов был стерпеть и его проклятие, и проклятия всех когда-либо живших на земле. Включая собственного отца, с которым никогда не встречался. Я отыскал заброшенный замок где-то к северу от Логрии, освободил его от чересчур распоясавшихся призраков (из-за которых, собственно говоря, замок и был заброшен) и поселился там сам. Безлюдное, полное древней силы место (именно в таких местах часто возводили храмы, замки и цитадели, не всегда отдавая себе отчет в том, почему это так) как нельзя лучше подходило для того, чем я собирался заняться… * * * Замок серой громадой возвышался на фоне хмурого предрассветного неба, затянутого грозовыми облаками. Земля содрогалась от топота множества ног. Из-за длинного, пологого холма показалась армия, предводительствуемая человеком в серо-голубой накидке с капюшоном. На остриях пик мерцали слабые огоньки, выхватывая из ночного сумрака остекленевшие глаза солдат. Предводитель поднял посох. Войско в тот же момент остановилось, образовав ровную линию на гребне холма. Кристалл в навершии посоха полыхнул, послав тонкий луч к замку. – Старик, твои исследования зашли чересчур далеко,- сказал предводитель.- Немедленно прекрати их – или сам Хаос не спасет твою шкуру! На балконе центральной башни появилась фигура седобородого старика в синем балахоне. – Ты переоцениваешь свою силу.- Мерлин говорил шепотом, но его слова были слышны по всей долине.- Твоя власть не распространяется на меня. Уходи отсюда – и проживешь немного дольше. – Пеняй на себя! – В голосе предводителя прозвенела сталь. Он властно ударил посохом оземь. Кристалл исторг разряд гигантской мощи, превративший северную башню в каменное крошево. Мерлин поднял левую руку ладонью вперед и произнес заклинание. Бледно-желтый ореол встал защитной сферой вокруг центральной части его цитадели. Следующая молния поразила светящуюся сферу и тут же рассыпалась мелкими искрами, не причинив замку никакого вреда. – Я предупреждал тебя,- прозвучал печальный голос Мерлина. Алое зарево окружило старика. Сконцентрировавшись на миг в его глазах, оно обратилось в пылающий шар и метнулось к армии, окружившей цитадель. Безмолвный взрыв – и сотни солдат как не бывало. – Нет! – завопил предводитель, но было поздно. Второй огненный шар накрыл его самого, превратив на миг в живой факел. Потом пламя исчезло, оставив лишь выжженную землю. Обессиленно опираясь на каменные перила, Мерлин невидящим взором смотрел, как за холмом восходит солнце, открывая всему свету неоспоримые доказательства его преступления… * * * Даже в полном беззакония мире было одно правило. Правило, поддерживающее землю между Хаосом и Порядком, на самом краю Бездны.Это правило знали только обладающие могуществом, именуемые магами. Что вполне понятно – ведь касалось оно только их. Даже пожелай простой смертный нарушить это правило, он попросту не смог бы этого сделать. Какой смысл запрещать человеку строить мост между Нижним и Верхним Мирами, между адом и раем? (Тогда я еще не был знаком с историей о Вавилонской башне, которая как раз и должна была представлять собою такой мост…) Я сознательно пошел на нарушение этого правила, ибо только так я мог сделать то, что хотел сделать. А хотел я одного: повернуть время вспять, чтобы жертва Артура не была принесена. Я знал, что Завесу Времени разорвать крайне сложно, но моего искусства, объединенного с силой Моста Хаоса, должно было хватить… Увы, я проиграл. Ибо не был единственным магом, владеющим этой информацией. Конклав чародеев, именуемый также Кругом, послал помешать мне одного из «видящих суть», и произошло то, что навсегда лишило меня права применять волшебство даже по мелочам. После этого я счел свою жизнь законченной и приготовился к скорой смерти – ведь прожил я на земле вдвое больше, чем дано человеку, и только мое могущество поддерживало меня. Однако смерть не желала приходить к старому магу, который более не был магом. * * * Ветер, привычно завывавший в щелях стен старого замка, внезапно притих. В холодном осеннем воздухе возник слабый аромат цветущих яблонь. Сумрак громадного зала озарил бледно-розовый свет, а могильную тишину нарушило слабое пение пастушьего рожка. Старик, сидящий в слишком большом для него кресле, поднял голову. Усталый взгляд на какое-то мгновение зажегся искрой интереса, но тут же потух вновь. – Мирддин Эмрис? – спросил мелодичный женский голос. – Так меня когда-то называли,- кивнул старик, которому явно не в диковинку было разговаривать с пустым местом, поскольку неведомая гостья не спешила показываться на глаза. – Но этоимя теперь принадлежит персонажу народных сказаний. – В таком случае я имею честь говорить с Мерлином Провидцем? Собеседница попыталась исправить свою ошибку, однако ей это не удалось. – Мерлин давно умер, – сказал старик. – Он похоронен в хрустальных пещерах Авалона, подле Артура Пендрагона. Впрочем, иной раз говорят, что могила Мерлина скрыта сидхе не то в холмах Камбрии, не то на Стеклянных Островах Инис Витрин. В моем возрасте становится трудно отличать правду от легенды… Розовое сияние сгустилось в клубящееся облако, затем померкло и втянулось в волшебный жезл возникшей перед стариком девушки. На ней было свободное одеяние того же розового цвета, похожее одновременно на балахон волшебника и королевскую мантию. – С тобою трудно спорить, старик, – молвила она, – ты чересчур далеко ушел по тропе забвения. Но в моей власти вернуть тебя обратно… если только ты предпочтешь бросить эти детские игры и ответишь на мой вопрос. Вновь искры былого огня промелькнули в черных глазах того, перед кем когда-то трепетала вся Логрия. – Что тебе нужно, девочка? – Называй меня Глендой. Мне нужно знать, осталось ли в тебе хотя бы что-нибудь от того Мерлина-кудесника, который подарил миру Артура Пендрагона, который восстановил Каменный Хоровод в Эймсбери, который одолел Теневых Танцоров Нимье и вытащил Экскалибур из подземной сокровищницы Ильмаринена. По губам старика скользнула усмешка, и радости в ней не было. – Немного, Гленда. Я утратил не только силу. Я потерял желание жить, ибо видел конец всего, за что боролся. Вся моя жизнь прошла зря, а ведь могло бы быть по-другому… сделай я тогда иной выбор, согласившись на предложение Нимье… Однако прошлое не изменить. Оно мертво и не вернется назад. Гленда улыбнулась почти снисходительно: – Изменить можно все. При некоторых условиях. Мерлин выпрямился:- При каких условиях? – Победителю Игры дозволено очень многое. Старик вздохнул: – Как я, потерявший силу и власть, могу принять участие в игре избранных? – Потому что именно так они и были избраны, – молвила Гленда.- Тебе предлагается место в Игре Изгнанников, в Игре Зеркал. Тот из вас, кто останется в живых, будет обладать достаточным могуществом, чтобы исполнить любую свою прихоть. Даже то, что ты считаешь невозможным. Поверь моему опыту, невозможность – это всего только неосуществленная реальность. Мерлину стало почти смешно: и эта девчонка будет объяснять ЕМУ, что такое невозможность? Положительно, молодое поколение чародеев не имеет и капли уважения к опыту старших. То ли дело когда-то… Однако тут старику вспомнилась Вивиана, и он покачал головой. Это не пришло с нынешним поколением; это общая черта всей молодежи – считать, что старики ничего не понимают и только и умеют что говорить: а вот в наше время… * * * – Выбери свой флаг. Я указал на треугольный вымпел цвета морской волны. – Бери карту. Я сдвинул возникшую передо мной колоду и открыл верхнюю карту. На сером прямоугольнике плотного пергамента был изображен серебряный браслет, на внешней поверхности которого мерцали неизвестные мне символы. – Руна Колец,- пояснил голос,- символ Нижнего Знания, человеческой мудрости. Что ж, ожидать чего-то иного было бы глупо. Осталось определиться с подчиненным тебе народом. Слева от стола появилось призрачное колесо, расчерченное несколькими красками по секторам. Каждый из цветов соответствовал какому-либо символу, однако колесо крутилось с такой скоростью, что я ничего не мог разобрать в этом мельтешении. Мало-помалу вращение замедлялось, и наконец Колесо остановилось. Стрелка в верхней части застыла в оранжевом секторе, подле Знака Железа. – Люди,- вынес свой вердикт голос – Хорошее сочетание, хотя и не оригинальное. Впрочем, все зависит от того, какое из племен ты выберешь для себя. Вот тебе Доска,- справа от меня материализовался деревянный ящичек с инкрустацией слоновой костью,- вот Игровой Кодекс,- на стол рядом с ящичком плюхнулся неимоверных габаритов фолиант,- а вот список доступных тебе регионов,- на фолианте оказался свиток, запечатанный белым воском с оттиском Колеса. – И сколько у меня времени на выбор? – спросил я, входя в полузабытую роль чародея на Испытании. Странно, но я снова начинал ощущать вкус к жизни… – Сколько понадобится,- был ответ. – Здесь тебя никто не ограничивает. Сделаешь выбор – сообщи. Торопиться не рекомендую. Изучи Кодекс, научись работать с Доской и распознавать характеристики Фигур, составь варианты Стратегий… Короче, для Властителя не бывает лишнего времени. И желаю удачи, Мерлин Мудрец! Я опустился в послушно возникшее подо мною кресло, придвинул к себе Кодекс и осторожно открыл первую страницу… Теперь, когда я вспоминаю те дни, вижу, как мало понимал в делах Лордов Высших Сфер – или, как их чаще называют, Высших. Написанный ими Кодекс не содержит ни слова лжи, но правда невероятно далека от его описаний. Иногда я думаю, что они не заметили многих особенностей человеческой жизни. Иногда – что нарочно сузили рамки, дав новичку-Властителю возможность почувствовать себя умнее авторов Игрового Кодекса, описывающего структуру функционирования Вселенной. Но иногда ко мне возвращается прежнее безразличие, и я начинаю думать, что Игра, в которой участвую я и еще тринадцать Властителей, задумана только для их развлечения. А мы – не более чем ослы, что идут за привязанной перед их носом морковкой, призрачной надеждой на исполнение своей заветной мечты… Учитывая, что морковка на всех одна, эта картина приобретает еще более странный вид… Роман Афанасьев КЛЕВЫЙ КОТ 1 Конец сентября выдался на славу – теплый, сухой и светлый. Деревья красовались листвой, словно стремясь перещеголять друг друга – желтые, зеленые, красные цвета перемешивались, образуя причудливые узоры. Сейчас Иван Кузьмич Гаркулев шел мимо длинного ряда кустов волчьей ягоды. Кусты были словно пламенем объяты- листья сочетали в себе бездну оттенков – от розового до темно-бордового. Иван, которого все давно называли просто Кузьмичом, на эти красоты не обращал внимания. Он к ним привык. Шутка ли – шестьдесят лет, тут уж не до восторгов. И повидал на своем веку достаточно, да и волнуют теперь не чудеса природы, а гримасы экономики. В кустах завозилась пичуга и обиженно чирикнула. Кузьмич нахмурил густые седые брови. Ишь, разоралась. Чирикай, пока можешь. Вот как доживешь до моих лет… Кузьмич вздохнул и оборвал внутренний монолог. Какое там – доживешь. Пи-чуге бы до весны дожить – и то радость. Он ковырнул палую листву толстой палкой, на которую опирался при ходьбе, и похромал дальше. Сегодня у него было отвратительное настроение. Выдали пенсию. По подсчетам Кузьмича выходило, что до следующей он дотянет, если будет питаться одними макаронами. Да и то через день. Ждать помощи было неоткуда. Жил старик один, и теперь, возвращаясь в свою скромную однокомнатную квартирку с газовой колонкой, тяжело вздыхал. Одно радовало – квартирка своя. Родной уголок. Не коммуналка, как в молодости, а отдельная квартирка, выделенная родным заводом молодому Ваньке Гаркулеву еще сорок лет назад. Теперь хоть есть свой угол на старости лет. Можно запереть дверь и делать что хошь, не опасаясь взглядов соседей. Телевизор смотреть, водку пить… Да власть ругать. Всем хороша своя квартирка. Однако и тут были проблемы. Уж три раза подкатывались к Кузьмичу крепкие бритые пареньки с просьбой продать хату. За тыщу рублев. Или за ящик водки – на выбор. Но Кузьмич, наученный ушлым соседом Семенычем, отвечал, что квартиру он бережет для внучка – милиционера в районном центре. И что ежели охота купить хату, то пусть идут в районное УВД и спрашивают капитана Гаркулева. После таких речей «покупатели» испарялись. Худо было то, что Кузьмич кривил душой, врал то бишь, и постоянно опасался разоблачения. Не то что внука, у него и сына не было. Была у него только непутевая дочка, выскочившая замуж за какого-то хмыря, калымившего на Севере. Денег дуре захотелось. Так и сидит с ним там, поди, двадцать лет уже, на Севере-то. По уши в снегах. И домой не собирается. Правда вот, в прошлом годе приезжала на денек, привезла еду и пятьсот рублей. Тоже квартиркой интересовалась. Но, оглядев тесную однокомнатную квартиру в старом доме без горячей воды, покачала головой и сказала: «Батяня, живи уж один. Заработал хату, вот и живи». И уехала. А деньги оставила. Кузьмич даже прищурился от удовольствия и причмокнул, вспоминая, как они с соседом, с тем же ушлым Семенычем, гуляли аж месяц. Не то чтобы кутили, но позволяли себе лишку. Беленького. А то. Какая еще у старичья радость? Девки не смотрят, жратву организм уже не переваривает, по телеку срам показывают, в газетах гадости печатают… Вот и остается одна радость. Водочка… Задумавшись, Кузьмич и сам не заметил, как добрел до подъезда, где ряды волчьей ягоды кончались и начиналась сирень. Иван поймал себя на том, что стоит у подъезда, глупо таращась на объявление, в котором говорилось об отключении воды. Он смущенно пожевал губами и собрался было взяться за ручку двери, но тут услышал странный звук, напоминавший детский плач. Кузьмич настороженно обернулся и увидел, что в кустах сирени, в метре от его ноги, сидит белый кот.Кот мяукнул еще раз, и Кузьмич зачарованно уставился на животину. Кот был красив. Совсем молодой, почти котенок, поджарый, гибкий. Белый, как сметана, и лишь на шее черный ромбик – словно какой-то шутник нацепил котяре галстук. Кот таращился на Кузьмича бездонными янтарно-желтыми глазами и, казалось, собирался заплакать. – Кыс-кыс-кыс, – позвал умиленный Кузьмич, нагибаясь к коту. Это было ошибкой. Нет, с кошаком было все в порядке, вот только Кузьмич позабыл, что в его возрасте играться с котятами не рекомендуется. В пояснице что-то звонко щелкнуло, и волна боли прокатилась по спине. Колени подогнулись и Иван Кузьмич, шепеляво матерясь, влетел головой в куст сирени, расцарапал щеку и упал на землю, ткнувшись лицом в опавшие листья. Когда он открыл глаза, то первым делом увидел того самого белого кота, он сидел рядом и обеспокоенно смотрел на упавшего человека. Кузьмич припечатал хвостатую тварь трехэтажным череззаборным словцом и заворочался, пытаясь определить – все ли цело в любимом организме. И замер. Прямо перед его носом лежала сотенная купюра. Настоящая на вид сотня выглядывала из-под засохшего листика сирени, похоже, была совершенно бесхозной. Кузьмич протянул вперед дрожащую руку и непослушными пальцами подцепил, правда с третьей попытки, бумажку. Поднеся ее прямо к самому носу, Иван изучил бумажку и вынес вердикт о том, что денежный знак самый что ни на есть натуральный. Свой вердикт он вынес вслух, в неприличной форме. Кот коротко мяукнул, словно подтверждая выводы старика. Кузьмич благосклонно взглянул на кошака. Кабы не белая бестия, он ни за что не усмотрел бы сотенную в опавшей листве. Глядя в янтарные глаза кота, грустные и умоляющие, Кузьмич подумал о том, что неплохо бы его как-нибудь отблагодарить. Он медленно поднялся на ноги, цепляясь за сирень руками, и подобрал свою палку. Потом открыл подъездную дверь и обернулся к коту. – Ну заходи, бродяга,- сказал он. – Пошли в гости. Кот не заставил себя ждать. Заведя гостя в квартиру, Кузьмич принялся суетиться на кухне, ища, чем покормить кота. Да и себя тоже. От вареных макарон кот отказался сразу. От перловой каши – тоже. Правда, немного пощипал хлеб из омлета, которым Кузьмич отметил получение пенсии. Обнюхав кухню и внимательно изучив прихожую, кот прошел в комнату и устроился на старом продавленном диване. Таким образом он дал понять, что это единственное место, где он согласен находиться. Кузьмич присел рядом, растирая руками ноющие колени. Кот сидел спокойно, уставившись в пустой экран старенького телевизора. Он казался Ивану Кузьмичу статуэткой белого фарфора, холодной и неподвижной. Чтобы развеять наваждение, старик протянул руку и почесал кота между ушами. Вопреки опасениям, кот не отпрянул, а потянулся за рукой, громко замурлыкав, словно внутри него включился невидимый моторчик. Кузьмич ласково поглаживал кота, чувствуя, как на душе становится теплее. Как же, живая душа, что ни говори. – Ну что, бродяга,- тихо сказал Кузьмич,- как тебя звать-то? Кот живо обернулся к старику и уставился на него огромными желтыми глазищами. Кузьмич гадал, какое имечко подойдет питомцу. В том, что кот останется у него на постоянное жительство, он ничуть не сомневался. «Рыжик? – гадал он. – Да какой рыжик. Пушок. Нет, вона какой резвый, глазищами так и сверкает… Васька?» Кот вдруг мурлыкнул и моргнул глазами. И Кузьмич сразу придумал ему имя – Крим. Отчего и почему – он сам не знал. Но чувствовал, что это имя подходит пушистому постояльцу как нельзя лучше. – Крим,- сказал Кузьмич, почесывая кота за ухом,- Кри-мушка… Кот довольно замурлыкал. «Однако,- вдруг подумал умиленный старик,- совсем ко-шак не ел. Надо бы покормить…» Он пошел на кухню и пожертвовал последним куриным яйцом, обещая себе, что завтра же купит еще десяток. Он сделал яишню из одного яйца и добавил в нее побольше маслица.На этот раз кот проглотил предложенную еду в один миг. Остаток дня они провели на диване, смотрели телевизор. Иван Кузьмич лежал на животе, глядя на экран, а кот устроился у него на пояснице. Ощущая тепло Крима, Кузьмич вдруг понял, что боль в спине прошла. Да и сердце вроде отпустило. В голове прекратился вечный шум от скачущего давления. Он замер, боясь шевельнуться и спугнуть неожиданное облегчение. Так лежал, пока незаметно не задремал. Телевизор помехой не был. Кузьмич давно уже не чувствовал себя так хорошо и спал как убитый. 2 Утром бодрый и выспавшийся Кузьмич пошел в магазин. Он купил макароны, яйца и кило рыбы – для кота. Крим ждал его дома. Он обрадовался рыбе и в мгновение ока умял здоровенную рыбину вместе с хвостом. Кузьмич же, умиляясь питомцу, сидел рядом и пил чай. Он даже не подумал о том, что кот, по сути, сожрал рыбину, которой Кузьмичу хватило бы на пару дней. После такого завтрака кот захотел прогуляться, о чем недвусмысленно дал понять хозяину, царапая лапой входную дверь. Старик вывел его во двор, а сам остался на крылечке, поглядывая по сторонам. Погода была отличная. День выдался солнечным и теплым. Нежась в лучах солнышка, Гаркулев изредка поглядывал в кусты сирени, там маячила белая спинка кота. – Крим,- позвал наконец Кузьмич, видя, что кот не собирается возвращаться. – Кримушка! Кот послушно примчался на зов и завертел восьмерку вокруг ног хозяина, потом начал тереться спиной о старенькие сапоги Кузьмича. – Пошли домой,- сказал Гаркулев,- поглядим кино. Кот, однако, не внял просьбе и метнулся в сторону, по дорожке, ведущей к магазину. Кузьмич хмыкнул и потащился следом. «Голодный он, что ли,- размышлял Гаркулев,- учуял, что ль, чего. Да нет, не должон. Бона какую рыбу заглотил…» Однако кот не оголодал. Он свернул не к магазину, а к ларьку, в котором Кузьмич иногда покупал бутылку беленькой, если привозили дешевизну, по сниженной ночной цене. Водка обычно была паленой, отдавала керосином, но Кузьмич не мог позволить себе большего. Кот забежал за ларек, и Кузьмич заволновался – как бы не пришибли его малолетки, крутившиеся возле палатки. – Крим! – позвал Кузьмич.- Кримушка! Кот стрелой выскочил из-за ларька и завертелся рядом- с хозяином, поддевая лапой опавшие листья. – Ой, это чей же такой котик? – раздался рядом писклявый голосок. Кузьмич обернулся. Рядом стояла Машка – девица лет тридцати из второго подъезда. Была она смазлива и тоща, как вобла. К тому же сильно мазалась косметикой, за что Кузьмич ее недолюбливал и звал про себя гулящей бабой. И он был прав – Машка часто появлялась во дворе с разными кавалерами, меняя их как перчатки. Правда, кавалеры были приличные, на мелочевку Машка не разменивалась, и потому назвать ее шлюхой ни у кого не поворачивался язык! Ну баба, ну гулящая, ну слаба на передок. Но не шлюха же! Кузьмич откашлялся и сказал: – Это мой. Кримушка. – Потрясно,- пропела Машка.- Клевый кот! Шикарный кошара! Крим, словно почувствовал, что о нем говорят, поднял голову и мяукнул, глядя на Машку своими желтыми глазюками. – Бедный,- сказала она. – Да он голодный! Дядь Вань, вы его хоть кормите? Впрочем, куда там… Погодите… Машка порылась в своей маленькой черненькой сумочке и извлекла из нее помятую купюру. – Вот,- сказала она, протягивая деньги Гаркулеву,- купите ему вискас! Или что там еще… В руке она сжимала сотню. Кузьмич обалдело воззрился на Машку, не веря своим ушам. – Берите, берите, – настаивала она. – Покормите котика. Вы не подумайте, это не вам, это ему… Она вдруг запнулась и покраснела. Кузьмич медленно, как во сне, взял деньги, скомкал в кулаке и сунул в карман. Машка, что-то буркнув на прощание, зацокала по асфальту каблуками – торопилась в центр.Кузьмич помял сотенную бумажку пальцами, не вынимая руки из кармана, и решил, что сходит с ума. Потом он глянул на кота, беззаботно гонявшего опавшую листву, и в его душу тихонько скользнула робкая мыслишка о том, что все это неспроста. «Совпадение,- решительно сказал он самому себе,- просто совпадение». Он резво, как молодой, нагнулся, подхватил на руки возмущенно мяукнувшего кота и заторопился домой. Крим, на чью свободу так нагло посягнули, вел себя неспокойно. Он протестующе мяукал и вырывался. Кузьмич хотел перехватить его поудобнее, прижать к себе, но кот выскользнул из рук и прыгнул на землю. Кузьмич выругался и нагнулся за ним. Подхватив на руки кота, он собрался разогнуться, но так и замер, словно разбитый параличом. На земле, прямо перед ним, лежала новенькая пятидесятирублевая купюра. «Рассыпал кто-то,- растерянно подумал Гаркулев,- вот я и нахожу…» Кот радостно мявкнул и сам по себе взобрался на плечо нового хозяина. Кузьмич поднял деньги и выпрямился. Кот забалансировал на его плече, мазнув по носу пушистым хвостом. «Нет, – подумал Кузьмич, – тут без науки никак. Нужен этот, мать его растак, научный анализ…» Он обернулся и решительно зашагал к магазину, пряча в карман неожиданный прибыток. На развилке он свернул и направился к ларьку. Ему очень был нужен совет Семеныча- ушлого соседа, бывшего, кроме всего прочего, еще и ученым. 3 Егор Семенович, сосед Кузьмича, был ученым. Вернее, был он преподавателем физики в близлежащей школе, но при том был еще и изобретателем. Все свое свободное время Егор Семенович посвящал служению науке – что-то рассчитывал, что-то конструировал, рисовал, вычислял, паял и клеил. А поскольку он был одинок, как и Кузьмич, то более ничем он и не занимался. Служил науке с утра до позднего вечера, то в школе, то дома, и в ус не дул. И фамилия у него была для науки подходящая – Мальштейн. Иван Кузьмич сильно уважал Семеныча за научный склад ума и веру в торжество разума. Также уважал и за путёвые советы, которые сосед охотно ему давал. Семеныч тоже не чурался Кузьмича, находя в нем понимающую душу. Так что они иногда, по праздникам, устраивали небольшие посиделки. В этот раз Семеныч был весь в работе. Он долго не открывал, хотя Кузьмич настойчиво давил кнопку звонка. Потом, правда, хозяин появился на пороге и, оглаживая седую «профессорскую» бородку, зыркнул на гостя из-под бровей. – Я это, – пояснил Кузьмич.- Совет нужон. Семеныч вопросительно глянул на кота,, высовывавшегося из-за отворота кузьмичевского пальто. Кот молчал. Тогда Семеныч перевел взгляд на пакет в руке соседа. Кузьмич его приоткрыл, давая возможность пытливому взгляду ученого проникнуть внутрь. Взгляд, по-научному зоркий и внимательный, моментально нашарил бутылку хорошей водки и палку колбасы. Также отметил и буханку хлеба. – Ну заходи,- добродушно прогудел Семеныч.- Только я работаю сейчас. Уж не взыщи, соседушко, придется тебе обождать полчасика. Кузьмич кивнул и вошел. Ему было не впервой вот так вот ждать соседа, которого от науки не могла оторвать Даже водка. За то он Семеныча и уважал. Однокомнатная квартирка Семеныча была давно им превращена в лабораторию. Кузьмич раньше с опаской осматривал железные штативы, ряды колб, спиртовки, непонятные приборы и мотки проводов, раскиданные по всей квартире Семеныча. Но давно не обращал внимания на такие мелочи. Привычно смахнув со стула пучок разноцветных проводов, Кузьмич присел и поставил пакет на пол. Кота он достал из-за отворота пальто и положил на колени, поглаживая его и успокаивая. Крим же в успокоении вовсе не нуждался. Он был спокоен и с интересом рассматривал беспорядок, царящий в квартире Мальштейна. Сам Егор тем временем уселся за письменный стол, заваленный исписанными листками бумаги, и принялся яростно что-то строчить в большом блокноте. Бородка его гневно топорщилась, пальцы, сжимавшие ручку, похрустывали, и весь вид ученого наводил Кузьмича на мысль, что сосед совершает открытие, тянущее как минимум на нобелевку.Это продолжалось ровно сорок минут. Кузьмич за это время успел раздеться, разобрать от хлама старенькое кресло и подремать в нем. Кот же изучил всю квартиру, пройдясь под шкафами и по антресолям, и весь вымазался в серой пыли. Семеныч не обращал внимания на незваных гостей. Наконец он громко фыркнул, выматерился так, что даже Кузьмич вздрогнул, и громко хлопнул по столу ладонью. – Все,- сказал он.- Все на перемену. Кузьмич подхватил с пола пакет – он знал, что на ученом языке эта фраза означала, что изыскания Семеныча временно окончились. Судя по матерщине – неудачей. Кузьмич привычно извлек из ящика стола две чистые колбочки, выдул из них пыль и налил водку. Семеныч, брезгливо взирая на груду исписанных листков, потянулся к сосудам. Они выпили, закусили и, довольные собой, наконец разговорились. – Ну что там у тебя,- спросил Семеныч,- почто кота приволок? Кузьмич помялся и рассказал соседу всю историю, упирая на то, что раньше денег не находил. А теперь, мол, сами валятся. Наверно, кот счастье приносит. – Чушь,- фыркнул в ответ Семеныч.- Нонсенс. Реникса. Кот тут совершенно ни при чем. Это тебе только кажется… Кузьмич поднял бутылку водки и поставил ее прямо перед Егором. Тот задумчиво на нее глянул, почесал бородку и налил по второй. – С другой стороны,- продолжил он, хорошенько закусив колбаской,- появление этого кота могло нарушить тонкие причинно-следственные связи и привести к данному эффекту. Нельзя не отметить, что легенды о животных, приносящих удачу, довольно распространены среди народов мира. И хотя наука избегает оперировать поверьями, предпочитая проверенные факты, нельзя замалчивать то… Мать! Тем временем кот, не выдержав ученой речи, прыгнул с пола на стол. Он опрокинул колбочки, служившие рюмками, по счастью уже пустые, и пробежался по столу. – Кыш! – возмущенно крикнул Мальштейн. – Прочь из храма науки, бестия! Изыди! Крим, испугавшись крика, заметался по столу. Семеныч всплеснул руками и стал ловить кота. Над столом поднялся бумажный вихрь, исписанные листы разлетались в разные стороны, порхали в воздухе и оседали на полу сугробами. Мальштейн принялся ловить порхающие листы бумаги и страшно ругаться. Кот выскользнул из бардака, им же и учиненного, и бросился к хозяину. Кузьмич подхватил взъерошенного Крима и сунул себе за пазуху – от греха подальше. Кот, поняв, что сотворил нечто ужасное, притих. – Ну ты посмотри,- кричал Семеныч,- нет, ты только посмотри! Гаркулев обернулся. Его сосед стоял среди вороха листов и сжимал в руке клок измятой бумаги. – Извиняй, Семеныч,- замялся Гаркулев.- Может, еще по одной? Но Мальштейн не обращал на него внимания. Он внимательно рассматривал обрывок бумаги и даже водил по нему пальцем. При этом физик шептал что-то неразборчивое – то ли ругался, то ли считал про себя. – Однако,- наконец сказал он и повернулся к столу.- Однако! Кузьмич обреченно воззрился на сгорбленную спину соседа, склонившегося над столешницей. Он уже нашел чистый лист и теперь покрывал его вереницами таинственных цифр и иностранных букв. Кузьмич знал – сегодня соседа от работы не оторвать. Опять стоит на пороге открытия. – Семеныч,- жалобно позвал Гаркулев, не рассчитывая, впрочем, на ответ. – Как же с котом-то… – А что кот, – не оборачиваясь, буркнул Мальштейн,- замечательный у тебя кот. Очень правильный кот. Чудесный кот! Береги его… Он мне тут такую идею подкинул… Всего одна дырка в бумаге, но каков эффект! – А как же находки,- напомнил Кузьмич, ободренный ответом соседа,- он удачу-то приносит? – А это, батенька, всего лишь теория,- отозвался физик,- и ее, как любую теорию, надо проверять практикой! – Чего? – не понял Кузьмич. – Иди, говорю, на улицу и проверь, найдутся ли еще деньги. Попробуй в другом месте поискать, для чистоты эксперимента, а то вдруг тут просто кто-то деньги из. кошелька выронил… Кузьмич согласно кивнул. Это он понимал. Хотел еще расспросить о забарахлившем приемнике, но Мальштейн больше ни на что не реагировал, с головой уйдя в свои записи.Кузьмич потоптался еще немного, взглянул на початую бутылку водки и, покачав головой, ушел. Знал – за Семенычем не заржавеет. И если он и выпьет остаток водки в одиночку, то потом непременно проставится в ответ. 4 На следующий день Кузьмич решил приступить к экспериментам. Прежде всего он соорудил для Крима ошейник и поводок – из старого ремня и пояса от халата. Потом, примерив на кота обновку, он вышел во двор, прогуляться. Кот, вопреки ожиданиям хозяина, не протестовал. Он степенно выступал рядом с Кузьмичом, словно был вовсе и не котом, а как минимум борзой с безупречной родословной и ворохом медалей. На этот раз Кузьмичу не повезло. Впрочем, он не расстраивался. Помня о словах Семеныча, он решил прогуляться с котом в соседний дворик. К своему удивлению там, у детской песочницы, он нашел скомканную десятку. Вдохновившись, он двинулся дальше. Так, незаметно, они добрались до автобусной остановки. При взгляде на подходящий автобус у Кузьмича родилась великолепная мысль. Он подхватил Крима на руки и, расталкивая немногочисленных пассажиров, стал пробиваться к дверям. Через минуту, устроившись у окна, он ехал к метро. Как ему казалось, это была отличная мысль – ведь у метро всегда много народу, значит, там больше шансов найти потерянные деньги. До метро было недалеко – всего пять остановок, и вот уже впереди замаячила большая буква М. Это была конечная станция. Жители окраины стекались сюда непрерывным потоком, чтобы воспользоваться плодами цивилизации и быстро добраться до центра города. Выйдя из автобуса, Кузьмич направился к стройным рядам торговых палаток, разросшихся вокруг входа в метро. Здесь было шумно и людно, поэтому он не решился спустить Крима на землю. Затопчут еще, ироды. Прохаживаясь между палаток с котом на руках, Кузьмич смотрел под ноги, высматривая добычу, и поэтому проморгал тот момент, когда его окружила стайка молодых девчонок-первокурсниц. – Какой кот! – восхищались они наперебой, хватая Кузьмича за локти.- Какой славный! Ой, а можно потрогать? Какой он худенький, бедняжка… Кузьмич словно попал в водоворот. Отовсюду к нему тянулись руки. Он завертелся на месте, в глазах зарябило от разноцветных девичьих курток и шарфиков. Пришел в себя он только тогда, когда девчушки уже всей толпой штурмовали вход в метро. Проводив взглядом их пеструю стайку, Кузьмич обнаружил, что стоит у палатки, сжимая в руках три мятые десятки. Он смутно помнил, что деньги ему всучили девчата, с наказом покормить кота. Кузьмич пожал плечами и сунул деньги в карман. Крим проводил его руку внимательным взглядом и посмотрел прямо в лицо хозяину. – Будет, – утешил его Кузьмич, – будет тебе обед. За следующий час к Кузьмичу подходили трижды. Сначала добрая тетка в дорогом легком пальто. Она посюсюкала с Кримом и выдала его хозяину полсотни, «на вискас». Следующим был прилично одетый паренек, заинтересовавшийся «галстуком» кота и выделивший ему две десятки. Третьим стал, как ни странно, патрульный милиционер. Сначала Кузьмич его испугался и хотел убежать, но служитель закона переглянулся с котом, буркнул, что у него дома такой же, но пожирнее, и дал Кузьмичу мятую сотню, явно экспроприированную недавно у лиц кавказской национальности, отиравшихся около ларьков. После этого Кузьмич решил, что на сегодня экспериментов хватит, и отправился домой. В автобусе к нему прицепилась контролерша, но, увидев кота, оттаяла и посоветовала кормить Крима говяжьей печенью. По дороге домой Гаркулев зашел в магазин и купил пачку кошачьего корма. Себе же купил яиц, молока и давно уже не пробованного печенья. 5 Кузьмич пасся у метро неделю. За это время он обогатился настолько, что купил себе новое пальто – правда по дешевке, с рук, и наконец-то попробовал все виды печенья, что продавали в магазине. Денежный поток не ослабевал, порой Гаркулеву казалось, что он спит и видит сон. На то, что его порой называли попрошайкой, он не обижался. Он никогда ничего не просил. Просто не отказывалсяот пожертвований в пользу кота. А пожертвования делали охотно – многие граждане и гражданки с возгласами: «Какой классный кот!» и «Ути красавчик!» легко расставались с деньгами, наказывая Кузьмичу лучше кормить кота. Что он и делал – кормил Крима до отказа всякими специальными кормами, с ужасом думая о том, что будет, когда кот разжиреет. Два раза к нему заходил Семеныч. Он был возбужден и не хотел ни о чем говорить, кроме своего великого открытия, которое должно было перевернуть всю современную физику. Правда, Кузьмичу удалось привлечь его внимание идеей о том, что кот гипнотизирует людей, но Мальштейн возмущенно фыркнул и заявил, что классическая наука отвергает идею гипноза животными человека, а те, кто распространяют такие слухи, в свое время просто недоучились в институте. Кузьмич, который даже и близко к институтам не подходил, обиделся и примолк. Но в целом согласился с физиком, списав свои удачи на элементарную человеческую жалость. Беда пришла на седьмой день, когда некоторые прохожие уже узнавали Кузьмича, здоровались с ним. В этот день Кузьмич и Крим заработали уже две сотни и мирно закусывали – кот сосиской, а хозяин шоколадкой. Они стояли чуть в стороне, за ларьками, чтобы не привлекать внимания. Тут не было прохожих, поэтому, когда к ним вдруг подошли три крепких парня, Кузьмич понял – это по их души. Он съежился, подхватил Крима на руки и вжался спиной в стенку ларька. – Этот? – буркнул один из крепких ребят, одетый в кожаную куртку. – Он самый,- отозвался второй, в спортивном костюме. – Ну что, старый хрыч,- сказал третий,- бабло зашибаешь? А делиться кто будет, Пушкин? Все трое загоготали. – Да ребята, я ж это, того…- забормотал Кузьмич. – Гони навар, дедуля,- насмешливо сказал тот, что был в костюме. – Какой навар?! – перебил его пацан в кожанке. – Бери кота, и сваливаем. Мы на этом кошаке свой навар сделаем. Мелко ты мыслишь, Комар… – И верно, – согласился Комар, – лучше кота, сами заработаем… – Не отдам! – крикнул Кузьмич и пустил петуха от собственной неожиданной смелости. – Не отдам кота, ироды! Ему не было жалко денег. Деньги – тьфу. Ну нет и черт с ними. Раньше же как-то жил и сейчас проживет. Но он и помыслить не мог о том, что придется расстаться с Кримом, со своим лучшим другом. Нет, только не это! Пацан в спортивном костюме выругался, приложив Кузьмича трехэтажным словцом. – Кончай базар! – прикрикнул на него парень в кожанке.- Забирай кота, и все. К Кузьмичу потянулись руки, и он метнулся в сторону. Но уйти ему не дали. Две пары рук вцепились в него и повалили на землю, Кузьмич вскрикнул, а Крим встревоженно зашипел. Совершенно неожиданно в ответ раздался крик одного из громил, потом вскрикнул второй, и над Кузьмичом запорхали густые матюки. Он поднял голову и злорадно хихикнул. Всех троих пацанов уже положили на землю, мордой вниз, и теперь пятеро патрульных милиционеров надевали на них наручники, беззлобно попинывая свою добычу, больше для порядка, чем для удовольствия. – Спасибо, сынки,- сказал Кузьмич, поднимаясь на ноги.- Вовремя вы подоспели… – Не за что, дедуля, – отозвался один из патрульных, в котором Кузьмич тотчас опознал того самого милиционера, что пожертвовал коту сто рублей еще в первый день. – Работа такая. Мы этих хмырей давно приметили… Старший из патрульных сказал Кузьмичу, что все будет путем, и милиционеры потащили извивающихся братков к машине. Кузьмич поглядел им вслед и стал отряхиваться. Он был спокоен и полон уверенности, что без кота тут не обошлось. Теперь он знал, что Крим его в обиду не даст. – Потрясно! – раздалось рядом.- Просто потрясно! Кузьмич осторожно оглянулся и обнаружил, что за ним наблюдает тощий, хорошо одетый молодчик с бледным, как простыня, лицом. Он стоял, прислонившись к углу ларька, и, по-видимому, видел всю сцену с самого начала. – Какой замечательный кот! – продолжал восхищаться незнакомец.- А какая история… Потрясно! Кузьмич насторожился. Такого он еще не слышал.- Просто замечательный кот! – Чем могу служить? – осведомился Кузьмич, неожиданно переходя на высокий штиль. – Позвольте представиться,- сказал незнакомец, отлипая от стенки. – Петровский Леон Мастроянович. Режиссер. Меня просто очаровал ваш кот. Да и вы, еще крепкий русский мужик, тоже подходящий типаж… Кузьмич кашлянул. – Ах да,- спохватился режиссер. – Вы не хотели бы сняться в рекламе? Все будет очень пристойно – ролик про кошачий корм. – Хочу! – ответил Кузьмич, прежде чём сообразил, о чем его спрашивают. Словно кто-то под локоть толкнул: скажи, мол, – хочу. – Отлично! – обрадовался Леон Мастроянович. – Как вас звать? Кузьмич откашлялся, пригладил взлохмаченные волосы заскорузлой ладонью и важно представился: – Гаркулев, Иван Кузьмич. Пенсионер. – Иван Кузьмич! – проникновенно произнес режиссер, беря Гаркулева за руку. – С этого момента у вас начинается новая жизнь… И Кузьмич поверил ему. Быстро и легко, как всегда верят в хорошее, когда очень хочется в него верить… 6 – А потом, что было потом? – воскликнула Мира. Крим важно разгладил свой черный галстучек и взглянул на подругу. Мира, самая красивая кошка родного Мирармена, была великолепна. Она возлежала на большой алой подушке, грациозно сложив лапки перед собой. На ней была небольшая жилетка из выделанной кожи Тифа, украшенная синими стразами, которые жуть как здорово подходили к ее огромным синим глазам. Именно ради нее Крим и пустился в эту авантюру. И вот – победа! Он лучший, и теперь Мира будет только с ним. – Ну Кри-и-им,- протянула кошечка,- что дальше? Кот вальяжно прислонился к большому пластиковому ящику с решетчатой стенкой. Он вытянул вперед лапу и стал демонстративно рассматривать коготки. – Дальше, – сказал он, – было не очень интересно. К тому же история длинная, а я устал после путешествия… – Ну Кри-и-им… – Ладно, ладно. Слушай. После того как я снялся в рекламе, нас заметили. И пригласили в кино. Как жаль, что у нас нет подобного развлечения! Но ладно. После фильма, где я играл главную роль, а старик второстепенную, о нас узнал весь мир. Меня носили на руках, фотографировали для журналов и даже пытались брать автографы. Я стал звездой! Это было не сложно, ты же знаешь, как легко управлять людьми… – Ах,- сказала Мира,- как романтично… Но как же ты вернулся? Я беспокоилась о тебе, ведь заклинание работает только в одну сторону… – Ты забыла про старика Семеныча, местного магистра,- сказал Крим,- а мы про него не забыли. И он про нас. Мне ничего не стоило внушить ему принципиальную схему кошачьих врат. Дальше он все сделал сам. О! Это было жутко забавно. Когда я уже стал звездой и мы с Кузьмичом купались в деньгах, нам позвонили какие-то серьезные люди. Потом нас долго везли на черной машине, далеко-далеко. Как оказалось, Семеныч построил врата где-то в глуши, в жутко секретном институте. Но боялся запускать их без меня, помнил, чья это была идея. Дальше все было просто. Испытание было назначено на утро, а вечером Кузьмич и Семеныч крепко наклюкались, вспоминая былые деньки. У меня же все было готово, оставалось только пройти через врата в наш родной мир. – И ты сделал это! – восторженно мяукнула Мира.- О Крим… Так ты нашел то, что искал? – Конечно,- улыбнулся кот.- Правда, пришлось заставить одного из людей помочь мне, иначе бы я не справился. Так что глубокой ночью я прихватил с собой этот ящичек и был таков. – А как же врата? – встревожилась кошечка.- Люди не придут к нам? – Нет,- успокоил ее Крим,- не придут. Врата работают только один раз. После того как я сквозь них прошел, больше они не запустятся. – Ох, Крим! Ты все предусмотрел! – Конечно,- довольно мурлыкнул Крим.- Я гений. Теперь можно звонить Сисиме, Торчу и Одноглазому. У нас будетмного денег. Много! Мы построим стеклянный дворец на горе и будем греться на настоящей веранде… Ты будешь самой богатой кошкой Мирамира! – Крим… – протянула Мира, прикрыв глаза. – Ах, Крим… Какой ты классный… А можно мне взглянуть? Пожалуйста, Крим, покажи мне… Кот откашлялся и распахнул решетчатую дверь ящика. Внутри стройными рядами лежали пузырьки с валерьянкой. Даже не то чтобы лежали, нет – ящик был просто забит валерьянкой под завязку. – Крим! – взвизгнула Мира и бросилась в его объятия.- Ты гений! О, я так тебя люблю! Ты самый клевый кот Мирамира! Крим улыбнулся в усы и обнял свою подругу, самую красивую кошку Мирамира. Он думал, что из них получится прекрасная пара. И что самое главное – Мира думала так же. Андрей Уланов ИЗБРАННЫЕ Это была идея Марнея – вести летопись нашего «великого» похода. Дурацкая, на мой взгляд, мысль, хотя чего разумного можно ожидать от рыцаря? Ну а от того, что заведовать этими, с позволения сказать, анналами, поручили мне, она стала дурацкой вдвойне. Пусть даже у меня лучший почерк, похожий, как не преминула заметить Шейла, на «вышивку хозяйки борделя»,- это еще не повод… Впрочем, ладно. С дырявой шлюпки – хоть медный грош, так, бывало, говорил мой первый шкипер, Йорг Едо. Благодаря этому занятию я сумел отвертеться от очереди в помывке посуды, а скрести пером по бумаге все же приятнее, чем песком по плошке. И, кстати, начать повествование можно с себя, любимого – благо повод имеется. Ведь, если не считать самого Марнея, именно я удостоился чести стать первым Избранным… * * * В этом паршивом, проклятом и забытом большинством мало-мальски уважающих себя богов городишке погода почти всегда была отвратная, а сегодня она была отвратна вдвойне. Не то осень, не то зима, серый снег, лениво падающий из серых же туч над головой в серую жижу под ногами… Если так начинается утро понедельника, прикидываю, какой дрянью окажется остальная неделька. Но меня это уже не волнует – мне даже возвращаться по этой грязи не придется, в отличие от собравшейся вокруг эшафота толпы! Я должен был стать первым номером сегодняшнего представления – так, обычное повешенье, сольный номер для разогрева публики. За моей спиной, позванивая кандалами, зябко переминались куда более интересные – с точки зрения жаднойдо кровавых зрелищ толпы – экземпляры. Два усекновения головы, два четвертования, колесование… звероподобному же громиле через три головы от меня предстояло вволю, походить на привязи из собственных кишок. Мерзко, а что поделаешь – жители этой дыры мнят себя цивилизованными и в таковом качестве ни в чем не желают уступать людоедам с Жемчужных островов. – Па-ашел! Получив в плечо тычок древком пики, я качнулся вперед, кое-как удержался на ногах и, осторожно ступая по начавшим подгнивать ступенькам, вскарабкался на эшафот. Здесь меня с нетерпением уже поджидала комиссия по проводам в иной мир – палач в красной рубахе, двое его подручных, зябко кутавшийся в черный с меховой оторочкой плащ «ворона» из ратуши и жирный лысый жрец с деревянным «солнышком» на пузе. Увидев меня, «ворона» звучно прокашлялся и, поправив съехавшие было на нос очки, развернул свиток. – Осужденный Алан Аргнейл, – хрипло проорал он. – Советом Вольного Города Шиийла… – Тут он осекся и вновь раскашлялся. – Аллан Аргнейл,- сказал я.- Мое имя произносится и пишется с двумя «л», скотина ты безграмотная. – Да ладно тебе, капитан, – пробасил палач. – Ты ж не хочешь заработать еще и пяток ударов кнутом за оскорбление чиновника, находящегося при исполнении? – Советом Вольного Города Шиийла приговоренного к смерти посредством подвешивания за шею после того, как была неопровержимо доказана вина его в преступлениях нижеследующих: в бытность свою капитаном брига «Скользкий счастливчик» помянутый Аргнейл чинил разбой и разорение на суше и на воде… Дальше я слушать не стал, ибо список этот мне зачитывали таким же нудным канцелярским тоном уже раз восемь. В общем, там все было верно, если не считать пункта о лишении чести благородной девицы – эту жирную крикливую дуру, дочь маркграфа, я и пальцем не тронул, передав с рук на руки людям Ворроса Таго. Эти на слово не верят, и будь что с благородной девицей не так, полагающийся мне процент выкупа мигом упал бы ниже киля. Но кроме ребят Таго мои слова могла подтвердить лишь черноглазая служаночка маркграфини, с которой мы весело прокувыркались всю дорогу до порта,- да где ж ее сыщешь теперь? – …и милосердные постановили: повесить оного Алана Ар-гнейла за шею, дабы висел он, пока не умрет! Писано в шестой день месяца Коррей года 654 от явления Солнцеликого. Здесь, на эшафоте, ветер был сильнее, чем внизу, и потому куда ловчее находил прорехи в камзоле. Ну а я, проведя последние три года в Южных морях, здорово отвык от здешних холодов и сейчас начинал потихоньку замерзать. – Карту, капитан! – заорал кто-то из толпы.- Дай карту! – Дай! – подхватили еще несколько голосов.- Зачем тебе золото на том свете, пират? Дай его нам! – Я помолюсь за твою душу! – Карту! Вот идиоты! Они что, не знают, какие порядки заведены в их собственной тюрьме? Где я, по их мнению, должен был хранить эту карту? В собственном заду? Ага, как же… после первых трех дней я всерьез заподозревал своего тюремщика в противоестественных наклонностях. «Ворона», завершив, наконец свое чтение, отошел на край эшафота, а его место занял жрец. – Несчастный! – взвыл он, тряся сразу всей дюжиной подбородков и картинно вздымая руки к небу – точнее, пытаясь это делать, ибо поднять пухлые ладони выше собственных ушей у него не получалось.- Ты стоишь перед лицом смерти – так отрекись же от лжебогов и найди свет утешения в единственно истинной вере! Мне стало противно. – Убери его,- сказал я, глядя в прорези кожаного колпака. – А то ведь зашибу… ненароком! Палач понимающе кивнул и, подойдя сзади к жрецу, тронул его за плечо – доски эшафота под сандалиями жреца при этом явственно скрипнули. – Шли бы отсюда, святой отец,- пробасил он.- Слепому ж видать: не ваш это клиент. – А ты, капитан,- повернулся палач ко мне,- ничего мужик. Другие за этим слизняком по всему эшафоту ползали, за рясу хватаясь,- лишь бы еще чуток на этой стороне задержаться. Давай руки! – скомандовал он, поднимая прислоненную к чурбану здоровенную кувалду. – Это еще зачем?- А ты думал, тебя так с кандалами и вздернут? Это ж городское достояние, попользовался сам,- палач гулко хохотнул,- отдай другим. Отчего-то я подумал, что сию печальную сентенцию наверняка изрек кто-то из моих предшественников. – Без шуток, капитан, нравишься ты мне. – Почти не примериваясь, палач взмахнул кувалдой – и сбитая заклепка отлетела прочь. – И одет ты не в пример прочей рвани… сапоги добротные… кафтанчик хоть и подрали свиньи тюремные, ну да настоящее сукно сразу видать… – Ремень не забудь, – посоветовал я. – Не забудем,- пообещал палач. – А ввечеру, как обычаем дедовским положено, выпьем за клиента хорошего. По нынешним нашим жалким временам, скажу тебе, капитан, такие, как ты, редкость, а то все больше мразь подзаборная – ни тела, ни достоинства. Рази ж на ней искусность покажешь? Народишко подлейший, так и норовит помереть с одного удару! – Сочувствую… – Жаль, право,- вздохнул палач, небрежно отшвыривая кандалы в сторону,- что тебя к «Конопляной Женушке» приговорили. Висельниками-то мой подмастерье занимается,- палач кивнул через плечо на неуверенно мнущуюся возле столба худощавую фигуру,- там всей работы в самый раз для такого сопляка, как Кевин. – Может, в другой раз? – предположил я, с наслаждением растирая запястья. – Это как? – Ну, в следующей жизни. – А-а… понятно. – П-прошу вас, сударь.- Голос помощника палача был такой же неуверенный, как и его поведение.- В-вот на этот чурбак… станьте, пожалуйста. – А почему веревка такая колючая? -строго вопросил я, хватаясь за петлю. – Неудобно же! – Простите, сударь.- Юнец смутился окончательно. – М-магистрат не в-выделяет достаточно денег. – Ладно уж,- смилостивился я, протискивая голову.- Как-нибудь пережи… тьфу, потерплю. – Готовы, сударь? – озабоченно осведомился подмастерье. Он бы еще спросил, не жмет ли мне веревка, ядовито подумал я, но ограничился лишь коротким кивком и, чуть повернув голову, уставился в проулок меж домами, где на свин-цово-серой глади гавани чернели силуэты кораблей. – Давай! Удар по чурбану заставил деревяшку противно скрипнуть по доскам, но большая часть подошв моих сапог все же сохранила опору под ногами. В толпе разочарованно засвистели. – Простите, сударь,- пробормотал подмастерье.- Я с-сей-час… – Стойте! Крик хлестнул по площади, словно картечный залп. Скосив глаза, я увидел, как толпа шарахается в стороны, освобождая проход… лопни мои глаза, для самого что ни на есть натурального храмовника. Конь, закутанный белой попоной, серебряно отблескивающий доспех и всюду, где только можно, красный круг солнца на белом квадрате. – Именем Храма и Короля, остановитесь! Сдается мне, вполне хватило бы и первого – доблестных рыцарей в этих краях опасались куда больше, чем сопливого пока еще монарха. Интересно, какого морского змея ему надо? Неужели кто-то из моих товарищей по цепи оказался любимым незаконным ублюдком командора Ордена? – Что вам угодно, сэр рыцарь? – почтительно осведомился «ворона», дождавшись, пока храмовник окажется рядом с эшафотом. – Здесь вершится правый суд, согласно привилегиям, полученным нашим городом… – Вы уже успели казнить кого-нибудь? – перебил его рыцарь. – Нет, – недоуменно отозвался «ворона». – Этот первый. Пират, грабитель, богохульник… – Хвала Солнцу! – Даже в искаженном забралом голосе явственно слышалось облегчение. -Я забираю его! – Но… по какому праву? «Ворона» явно не привык, чтобы его добычу так нагло выдирали, из когтей, подумал я, раз осмелился задать подобный вопрос рыцарю Храма. Эти бронированные ребята признают только одно право – то, которое находится на кончике их меча. Рука рыцаря и в самом деле скользнула под плащ, однако вместо ожидаемого мною двуручника он извлек всего лишь перетянутый трехцветной лентой свиток, который небрежно швырнул на эшафот, под ноги «вороне». – Чтите! «Ворона», нагнувшись, осторожно поднял свиток, дрожащей рукой поправил очки, вгляделся в украшавшие ленту, печати и затрясся еще больше. – Но, сэр рыцарь… эти печати… я не смею! – Тогда внимайте моим словам! – Рыцарь поднял руку, заставив и без того замерших в тишине людей обратиться в каменные столбы.- Я, сэр Марией Файг, рыцарь Храма Солнца, Избранный, согласно пророчеству должен был в день сей обрести на площади сей двух спутников своих. И сказано было: «Не суждено умереть тому, коему умереть назначено было первым, ибо ждет его иная судьба!» Именем Храма и Короля, освободите этого человека. Избранный он отныне именуется. Собственно, петлю я снял еще полминуты назад, здраво рассудив, что тягомотина с храмовником может продлиться неизвестно сколько, а веревка была и в самом деле зверски кусачая. Но вот такого оборота… А ведь говорила мне гадалка тогда, пять лет назад, что не суждено мне быть ни повешенным, ни утопленным – не далее как нынче утром вспоминал и сокрушался, что на выпивку тот сребреник не потратил. – Как же…- каркнул «ворона»,- он ведь пират… – Сгинь, чахоточный,- скомандовал я, выдергивая свиток из его трясущихся лапок.- У меня вопрос поинтереснее. Вы, сэр рыцарь, сказали, что вам суждено на этой площади обрести двоих спутников. А кто второй-то? Палец в бронированной перчатке описал медленную дугу и остановился на том самом подмастерье, который только что так и не сумел спровадить меня на тот свет. – Он – второй! Паренек сдавленно ойкнул и, покачнувшись, схватился за виселицу. * * * – Впервые в жизни сижу в столь роскошном помещении,- жалобно сказал Кевин. Бывший – теперь уже – подмастерье городского палача сидел на краю кресла с таким видом, будто под его тощую задницу подсунули горсть тлеющих углей, а не обтянутую ликеарнским атласом набивку. Да еще заставили предварительно заглотнуть хороший, длинный вертел. – Ну, лично мне,- отозвался я, задумчиво вертя в руке кубок с вермутом,- доводилось видеть комнатушки, обставленные и побогаче. Не говоря уж о том, что общество в них было куда более приятным. – И какой же граф удостоил вас приемом? – Раздавшийся позади голос едва не заставил меня подскочить.- Или это был барон? Проклятие, как этот проклятый храмовник, навесив на себя столько железяк, ухитряется так тихо передвигаться? Одна кольчуга с наплечниками, по идее, должна была бы грохотать не хуже якорной цепи. – Баронов, любезнейший, – раздраженно отозвался я, – в количестве аж двух штук мне посчастливилось лицезреть в бытность помощником штурмана у Черного Джейми. Собеседники из них были не очень, но, когда пришла пора, пузыри от них, что характерно, были точь-в-точь такие же, как от простолюдинов. Говоря же про более приятное общество, я имел в виду бордели. – Женщины не допускаются в обители Ордена. – Подойдя к камину, рыцарь поправил массивную бронзовую решетку и замер, словно статуя командора, вглядываясь в пляшущее на поленьях пламя. – Как же, как же…- хмыкнул я.- То-то ваша добродетель вошла даже в анекдоты. «Сколько у настоящих рыцарей Храма забрал? Два – на шлеме и на гульфике!» – Похоже, вы, сударь, не питаете к Ордену особого почтения? – вкрадчиво заметил Марией. Надо же, какая наблюдательность! – Ну почему же,- весело отозвался я.- Еще как питаю! Вы, ребята, сумели очень здорово устроиться – вкусно,- кивок на поднос,- жрете, сладко спите, шарите в казне Святой Церкви, как в собственном кошеле, и хозяйничаете в Семи Королевствах не хуже браконьера в заповедном лесу. Как тут не позавидовать бедному моряку? – Бедному пирату,- насмешливо уточнил храмовник. – Да ладно вам,- отмахнулся я.- Уверен, годовая добыча всех пиратов моря Кейры выглядит бледно рядом с графой дохода самого захудалого командорства Ордена. Бедолага подмастерье наблюдал за нашей ленивой перебранкой с отвисшей едва ли не до подлокотника челюстью. Не думаю, чтобы парнишка до сего дня мог хотя бы помыслитьо подобном обращении к храмовнику, а теперь, должно быть, с ужасом ждет того мига, когда разгневавшийся рыцарь хлопнет в ладоши и троллеподобные послушники поволокут меня, а заодно и его, ставшего невольным свидетелем изрекаемой мной хулы, в подвал башни. Слава у местных подвалов хорошая, и наверняка бывший наставник Кевина не раз ставил тому в пример здешних умельцев. – Рот закрой,- посоветовал я,- а то улитки заползут. – Жаль, право,- задумчиво произнес Марией, – что Звез-доокая начертала вам столь извилистый земной путь. Сложись небесный узор иначе – и вы, Аллан, могли бы занять не последнее место в иерархии. Признаюсь, на какой-то миг он меня уел. Я все же ожидал от этого любителя железяк несколько иной реакции на мои слова. Не приказа волочить на подвальную жаровню, разумеется,- ради этого не стоило выдергивать меня из магистратской петли. Но раз уж я настолько позарез потребовался этим бронированным парням, что они авансом выдают нам такую уйму пряников… неплохо бы выяснить также размеры кнута. Я потому-то и взял столь наглый тон, почти что в открытую нарываясь, а залп-то, как оказалось, лег мимо цели. Храмовник с чувством юмора – подумать только?! Чудо природы почище белого дракона, по крайней мере, о последних народец после третьей кружки принимается рассуждать, а вот баек о веселом храмовнике мне слышать покуда не доводилось. – Полагаю,- спокойно сказал рыцарь,- вам не терпится узнать причину, приведшую вас под эти своды. – Отнюдь,- снова попытался я продолжать в прежнем тоне.- Лично я спокойно могу обождать недельку-другую… особенно если это не скажется на уровне гостеприимства! – Несколько лет назад,- Марией словно бы не услышал моей реплики,- брат-рыцарь, трудившийся в библиотеке одного из отдаленных замков Ордена, обнаружил свиток. Обычный с виду пергаментный свиток, на полях которого были хозяйственные записи за 542-й год, однако бывший на два века древнее. Тогдашние монахи не смогли оценить значение таинственных для них знаков, но моему ученому собрату они показались знакомыми… в особенности его заинтриговали символы в заглавии: перечеркнутая двойная петля и три летящие птицы… – О нет,- простонал я.- Только не это… только не Ариграй. – Ваши познания достойны восхищения. – На этот раз рыцарь счел возможным услышать меня.- Это был именно Ариграй, легендарный «третий свиток» его пророчеств. Свиток изучали лучшие маги Ордена, и их вердикт был единодушным – это подлинник, писанный рукой самого… – За триста лет его находили уже раз пятьдесят,- сказал я.- Каждый раз во всеуслышание объявляя наиподлиннейшим и единственно истинным. Я уж не говорю про то, что те непонятные каракули, которые этот свихнувшийся старикан на-корябал в миг обострения слабоумия, последний уличный гадальщик толкует по-своему. – Однако,- мягко возразил храмовник,- думаю, даже вы, Аллан, не станете спорить с тем, что все пророчества из двух первых свитков исполнились. – Угу,- кивнул я.- Только вот окончательно понятно, которое из толкований очередного двенадцатистишья считать верным, становилось лишь после того, как предсказанное в нем событие сбывалось во всей своей красе. Да и то – не знай, к примеру, Рригар Восьмой об этих бреднях, наверняка отважился бы сразиться с вогаями на равнине Кулы и, очень даже может быть, размазал бы их своей панцирной конницей, а не сидел сиднем за стенами Ниенне, пока его доблестное рыцарство не доело последних коней. Зато теперь всем ясно, о чем идет речь в стихе о старом вороне и молодой лисице. – Могу вас утешить, Аллан.- Впервые за весь разговор Марией соизволил отвернуться от камина.- Третий свиток не содержит столь не любимых вами двенадцатистиший. Он написан «низким стилем». – Тогда это не Ариграй,- уверенно заявил я.- Потому как он уже к середине жизни разучился говорить по-человечески. – Возможно,- холодно отозвался рыцарь,- зрелище увиденного им грядущего настолько потрясло его, что к нему вернулся сей дар… – И что ж он углядел там такого страшного? – усмехнулся я.- Ведь и его собственное время не отличалось особенным благополучием. Ондорская чума, мятеж Дайера, война Белых Волков – это то, что вспоминается с ходу, а уж… – В третьем свитке,- перебил меня храмовник,- прорицатель описывает гибель нашего мира. – Что, всего? – испуганно воскликнул Кевин. Я не торопясь налил себе новый бокал вермута.- Нет,- медленно отозвался Марией.- Лишь той его части, что именуется человеческой цивилизацией. – О, это здорово меняет дело,- заметил я.- И на когда же назначен Последний Восход? – Что вам известно о Забарре? – задал встречный вопрос храмовник. – Ну,- неуверенно начал Кевин,- это страна, точнее,- поспешно поправился он, услышав мой презрительный хмык, – провинция империи Дайр за Поднебесными горами, а за пределами ее живет лишь дикая нелюдь, не ведающая слов об истинном Боге, донесенных до нас Солнцели… Я хмыкнул еще раз, и мальчишка, смутившись, замолчал. – Полагаю,- испытующе глянул на меня Марией,- вам, Аллан, есть что добавить к словам юноши. – Немного,- сказал я.- Мало интересовался землями, к берегам которых нельзя причалить. Провинция захудалая… живут там в основном ссыльные да каторжные – из числа тех, кто сумел не подохнуть на имперских рудниках. Ну и идиоты, поверившие в сказки о свободных землях… ее там и вправду много, надо только суметь не подохнуть от тамошней зимы да не схлопотать гоблинскую стрелу или орочье копье во время набега. Тамошние кочевники из-за Ави не чета нашим «домашним» зеленошкурым, за девять веков загнанным в самую глушь Великого леса, и если бы они не тратили столько сил на грызню между собой… – … они обрушатся на Забарр, подобно волне.- Взгляд храмовника потерял цепкость, став… отрешенным? – И цветущая земля обратится в пустыню, где лишь пепел да груды костей напомнят о людях, живших там. Как только на древе хурра распустится первая листва, пройдут они горы и… – И тут-то им и придет конец,- усмехнулся я.- Империя дикарям не по зубам. – Империя Дайр падет. – Голос рыцаря живо напомнил мне погребальный гонг. – Города ее будут гореть, подобно факелам в ночи, и крики убиваемых не смогут заглушить песню огня. Но клинки пришельцев из-за края мира не напоятся кровью, и, едва пожелтеет первый лист, королевство Голла разделит участь шести других… – Бред,- неуверенно сказал я.- В Империи народу больше, чем золотых в казне Голоса Солнцеликого. И легионов у нее тоже хватает. – Империя Дайр велика,- печально вздохнул Марией.- И потому ее легионы подобны будут растопыренным пальцам – их не соберут в единый кулак. Простые же люди слишком долго вкушали мир и покой за спинами воинов. Они будут лишь поживой для варварских мечей. – Когда это случится? – хрипло спросил Кевин. – Скоро. Тот, кого нарекут Пожирателем Черепов, уже собирает племена. Маги Воздуха обещают холодную зиму, и, как только Ави покроется льдом, они перейдут границу. После этих слов храмовника в комнате наступила тишина, нарушаемая лишь слабым потрескиванием дров в камине. Должен заметить: впечатление этот железный парень произвел даже на меня. Не то чтобы я воспринял эти ужасы о конце человечества совсем уж всерьез, но, если среди кочевников и впрямь нашелся мужик с задницей, достаточно широкой, чтобы подмять ею все кланы Степи, имперцам и впрямь придется несладко. Орки из-за Ави – ребята суровые… Кевин же, судя по его позеленевшему лицу, уже воочию воображал, как истекающий слюной гоблин потрошит его обезглавленный труп, в то время как его соплеменники разводят огонь под вертелом. – И что же,- тихо произнес он,- нет никакого шанса? – Шанс есть,- так же тихо сказал Марией и, вновь развернувшись к камину, после недолгой паузы добавил: – Шанс этот – мы! Ну вот! – Не знаю, как вы, мессир рыцарь,- заметил я,- но что касаемо меня… если какой-нибудь мир решит избрать меня своим последним шансом, то лично я не поставлю за него и позеленевшего гроша! – Шестеро Избранных. – Храмовник в очередной раз решил проигнорировать мою реплику. – Единственный проблеск Света среди Вечной Тьмы. Ручеек Надежды в пустыне Отчаяния. – Ну-ну,- скептически протянул я.- И все же, уж простите меня, мессир, но находящаяся в этой комнате часть команды особого спокойствия за судьбу мира как-то не внушает. Возможно, с оставшимися дело будет обстоять получше… кстати, кто они?- Не знаю,- безмятежно отозвался Марней. Глядя на мое изумленное лицо, с усмешкой уточнил: – Не имею ни малейшего представления! – У-у…- только и сумел озадаченно побулькать я.- Как же тогда… пророчество… – Пророчество,- все с той же усмешкой сказал рыцарь,- подсказывает, где, когда и кого, но ни полслова не говорит о том, кто это будет. Так я нашел вас… а следующего Избранного должны будете встретить вы, Аллан. – Замечательно! – выдохнул я.- Ну и где же должна состояться сия историческая встреча? Через год в спальне короля Вейса Пятого? В…- Я осекся, заметив, что храмовник не обращает на меня ни малейшего внимания, вслушиваясь в доносящиеся снаружи гулкие удары храмового гонга. Дождавшись последнего, десятого удара, он удовлетворенно кивнул и развернулся ко мне. – Нам пора, Аллан,- буднично произнес он.- Захватите плащ – нынче на улице прескверно. – Так кто же, Шайр вас поглоти, должен стать нашим четвертым? – взорвался я. – Первый,- невозмутимо отозвался храмовник,- кого вы, Аллан, встретите, выйдя из башни. * * * Снаружи царила тьма, которую теплившиеся за узкими оконцами редкие огоньки делали лишь более непроглядной. Вдобавок недовольные боги щедро сыпали с небес что-то среднее между подмороженным дождем и мокрым снегом. Получив в лицо горсть этого ледяного крошева уже на втором шаге и провалившись почти по голенище сапога в какую-то яму, я озлился всерьез. – Бред,- бормотал я, кутаясь в плащ.- Кого можно встретить на улице в это время? Шелудивого пса? Пару бродячих кошек? Так ведь в такую погоду даже самая последняя тварь постарается устроиться поближе к теплому очагу! – Нам лучше направить свои стопы в квартал за цитаделью, Аллан,- спокойно сказал храмовник.- Там множество кабаков и иных злачных мест, чьи двери распахнуты до рассвета. – Надо же,- пробормотал я.- Храмовник, а соображает. Воистину чудо. – Я же рыцарь,- усмехнулся Марией,- а не идиот. – Благородные господа! – В первый момент я даже не понял, откуда доносится этот придушенный писк, и, лишь повертев головой, сообразил, что его источником служит груда тряпья, поначалу принятая мной за облитый помоями сугроб.- Не желаете ли скрасить себе остаток ночи? Всего лишь пять красноперок,- закутанное в лохмотья создание жалобно хлюпнуло носом и утерло уже начавшую было подмерзать соплю,- и клянусь, вы будете удивлены, познав, как много я умею. На вид ей было не больше четырнадцати. Тела под тряпьем не разобрать, но, судя по росточку, эти тряпки скрывают разве что слегка обтянутый кожей скелет. Не мой вкус. Я все же предпочитаю, чтобы моя партнерша больше походила на женщину, чем на бесполое дитя… хотя если эту крошку отогреть и заставить принять ванну… Вспомнив, куда и, главное, с кем я иду, я очнулся от своих мечтаний и отрицательно качнул головой. – Прости, крошка! – Я постарался, чтобы мой голос прозвучал как можно более грубовато. – Но у нас с приятелем дела. И шагнул вперед, но опустившаяся мне на плечо рука храмовника припечатала меня к месту не хуже корабельного якоря. – Сэр Аллан,- укоризненно качнул головой Марией. – Вы очень невнимательный человек. Я изумленно воззрился на него, затем перевел взгляд на скрючившийся у стены ворох – и обратно. – Она?! Эта маленькая шлюха – Избранная?! – Право, сэр Аллан,- невозмутимо произнес рыцарь. – Не вижу, чем блудница хуже, скажем, пирата. Алексей Кожевников [[11] Все персонажи и произошедшие с ними в этом рассказе события вымышленные.- Автор.] Сегодня ее жертвой стала кошка. Честная серая труженица, которая жила при кухне и за небольшую мзду в виде сметаны и кусочков мяса защищала продукты от мышей и крыс. Вряд ли кто-то из собравшихся на шум людей сумел бы рассказать, что послужило поводом, но их высочество взъярилась не на шутку. В мечущийся по двору растрепанный клубок шерсти, когтей и огромных испуганных глаз летело все, что попадалось под руку: заколка, туфля, камни, палки. А принцесса гонялась за несчастным животным, пытаясь пнуть или ударить побольнее. Придворные и слуги с осуждением смотрели, но вмешиваться не решались. Гнев ее высочества мог обратиться на любого. Кошка уже много лет жила при замке, так что сама мысль покинуть привычное место не приходила, ей в голову. Она пыталась увернуться и наматывала по двору бессчетные круги, надеясь, что ее мучительница выдохнется раньше. Но не тут-то было. В гневе силы у принцессы умножались многократно, даже статные гвардейцы не рискнули бы в такой момент попасться ей под руку. Печальный опыт таких столкновений у них уже имелся. Возможно, все закончилось бы для кошки плачевно, но в метаниях она столкнулась с деревом. Словно по ровной земле, она взлетела по стволу и с душераздирающим воплем прыгнула через ограду. Едва она исчезла за высокой каменной стеной, собравшиеся люди стали расходиться. Они старались не смотреть в глаза друг другу и спешили ускользнуть подальше от принцессы. Гнев еще кипел в ее высочестве. Злость, распаленная погоней, требовала выхода. Слуги знали, что теперь роль жертвы уготована кому-нибудь из них. Они почти бежали, прятались куда попало. Так по коридорам замка каждый раз прокатывались волны паники, когда принцесса выходила погулять. Все торопились избежать случайной встречи с ней. – А вы чего собрались тут, бездельники? – ударил в спины ее крик. Народ заволновался, заспешил, толкаясь, люди бросились прочь, даже не пытаясь скрыть свой страх. Один из слуг споткнулся и упал. Едва он попытался встать, как получил удар ногой, обутой в туфельку. Ее острый нос, украшенный цветным бисерным узором, с треском порвал рубаху и оставил на груди несчастного, царапину, пусть неглубокую, но длинную. – Чего разлегся, как на перине? А ну встать, ленивая скотина! Следующий удар пришел снизу. Человек закашлялся и через силу встал, чтобы рука принцессы в кровь разбила ему губы. – Что молчишь? Сказать нечего? – Виноват, ваше высочество, споткнулся… – Будешь теперь под ноги смотреть! Она ударила его еще раз и еще, слуга терпел, прекрасно зная, что любые жалобы, мольбы и стоны лишь сильней разгневают принцессу. Оставалось только молчать. – Я научу тебя вниманию! Удар. – Узнаешь у меня, как спать на ходу! Она хотела замахнуться посильнее, но чужие пальцы охватили ее тонкое запястье и сдавили как тисками. – Отец! Принцесса взвизгнула, пытаясь вырваться. Король был единственным мужчиной, способным остановить разбушевавшуюся дочь. – Папа! Не мешай! – Элизабет, ты поступаешь плохо. Я не потерплю такого обращения с моими слугами. – Но они лентяи! – Но они мои лентяи. Он коротким жестом отпустил слугу и, не выпуская вырывающейся, словно дикая кошка дочурки, прочитал ей длинную нотацию. Увы, не первую и совершенно бесполезную.Густое одеяло ночи уже несколько часов окутывало замок. Полная луна скользила в вышине беззвучно и величественно. Наслаждаясь тишиной, король прогуливался по пустынным коридорам. Целый день он нес двойную ношу управления страной и неусыпного присмотра за любимой дочерью – единственным ребенком. И лишь после захода солнца можно было отдохнуть, расслабиться, сбросить с плеч тяжелый груз, неизменно взваливаемый по утрам обратно. Он тихо вошел в комнату дочери. Элизабет спала, как маленький ребенок,- поперек кровати. Неяркий лунный свет из раскрытого окна падал на ее лицо. Злоба, раздражительность, легко читавшиеся на нем при свете солнца, испарились. – Какая ты красивая, дочурка, когда спишь зубами к стенке,- сказал он чуть слышно и вышел. Несколько минут в спальне царила тишина. Потом принцесса заворочалась, сквозь сон пробился тихий звук. Он дро-падал и снова возвращался, странный писк, одновременно требовательный и жалобный. Элизабет вскочила и прислушалась. – Аа-уу! Аа-уу! – Киса, киса, где ты? В комнате никого не было, звук доносился из окна. Принцесса высунулась из него по пояс и только тогда увидела котенка, непонятно каким образом вылезшего на карниз. Широкая каменная полоса опоясывала замок и служила не то украшением, не то пристанищем для птиц. Возможно, именно они и заманили мелкого охотника на эту высоту. Как бы там ни было, котенок заблудился. Он не понимал, куда попал, и главное, как отсюда спуститься на землю. Прыгать было страшно – слишком высоко, а забраться в многочисленные окна он пока не мог – ни сил, ни роста не хватало. – Киса-киса-киса…- попыталась подманить его принцесса, но котенок только подозрительно стрельнул в нее глазенками и снова жалобно заплакал. Видимо, звал маму. Он еще не знал, что мать сегодня чудом убежала из дворца и никогда не вернется в это злое и страшное место. Порой минуты ужаса способны стереть из памяти целые годы доброй и счастливой жизни. – Ну что же с тобой делать? Принцесса задумалась. Если позвать слуг, то они сумеют вытащить котенка. Только маленький охотник может испугаться и удрать от них. Чем может кончиться погоня по карнизу, было страшно представить. А вдруг кто-нибудь сорвется, упадет и разобьется? Все-таки карниз довольно узок, взрослый должен будет пробираться по нему бочком. Совсем другое дело девочка. Принцесса, как была в сорочке, перелезла через подоконник и ступила на карниз. – Ой! Какой холодный! Она вздрогнула от неожиданности. Котенок замолчал и сделал шаг назад. – Постой, куда ты? Не пугайся. Я только помогу тебе спуститься. Ты, наверное, потерялся? Котенок недоверчиво рассматривал ее. Элизабет присела, чтобы не пугать малыша своим ростом. Опустилась на колени и медленно протянула вперед руку, приговаривая: – Глупенький, не бойся. Давай просто познакомимся, меня зовут Элизабет. А тебя? Котенок молчал, принцесса видела, что он готов в любой момент удрать, поэтому тянула руку очень медленно. – Тебе еще, наверное, не дали имени. Как же мне тебя называть? – Мяу,- предложил котенок. – Извини, так не годится. На такое имя прибегут все кошки во дворце. Надо придумать что-нибудь другое, чтобы подходило лишь тебе… – Мяу? – Не очень-то большая разница. Пока принцесса отвлекала его разговором, ее рука почти дотронулась до маленького носа. Котенок потянулся к ней и начал тщательно обнюхивать, как будто ничего важнее в целом свете не было. Элизабет терпеливо дожидалась, пока закончится столь важный для котов и кошек ритуал знакомства. Даже крошечная ошибка в этот миг способна испортить отношения с пушистым существом на веки вечные. – Вот видишь, я совсем не страшная. В ответном взгляде явно читалось сомнение, немой вопрос: «А ты, громадина, со стороны-то себя видела?» Тихонько, одним пальчиком принцесса провела по голове котенка, как бы спрашивая разрешения. Довольное урчание было ей ответом. – Маленький ты мой, красавец,- приговаривала принцесса, сидя рядом с котенком,- ты зачем сюда забрался? За воронамиохотился? Глупышка, ведь они крупней тебя, как стукнут клювом – мало не покажется. Пойдем, я лучше молока тебе налью. Она взяла котенка на руки и встала. Неожиданное изменение высоты испугало малыша, и острые когти вонзились Элизабет в руки. – Ай! – От неожиданности она покачнулась и чуть не потеряла равновесия. Еще немного, и они бы вместе рухнули вниз, но чья-то сильная рука успела подхватить ее под локоть. – Кто здесь? Обернувшись, принцесса увидела мужчину в простой, но добротной дорожной одежде. Он появился на карнизе внезапно, словно возник из ночного воздуха. Высоким ростом и могучей фигурой он напоминал отца, только лицо было совершенно незнакомым. – Прошу прощения, я не представился. К сожалению, у меня не было на это времени. Мне зовут Роан. Сэр Роан. Он склонился перед ней в поклоне так, как будто стоял на полу дворцовой залы, а не на смешном карнизе в три ладони шириной. – Меня зовут Элизабет. Принцесса Элизабет. Благодарю вас, сэр Роан, помогите мне, пожалуйста, вернуться в комнату. – Прошу вас, принцесса. Он помог ей перебраться через подоконник, поддерживая под руку. Когда она повернулась, чтобы поблагодарить его, за окном уже никого не было. Исчез, как призрак. – Что-то не похожи вы на рыцаря, милостивый государь. Трактирщик щурил глазки под кустистыми бровями, словно бы оценивая неожиданного посетителя. Время было слишком раннее, солнце только встало, и обеденная зала пустовала. Впрочем, как всегда в столь ранний час. Завсегдатаи здесь собирались ближе к вечеру. Чиновники заглядывали только на обед. Самые ленивые холостяки, в карманах у которых кроме меди попадалось серебро, заходили даже завтракать, но редко. Однако незнакомый посетитель явно ни к одной из этих категорий не принадлежал. Скорее, путешественник с хорошим стажем. – Чем же я так не похож на рыцаря? Может, статью не вышел? – Да стати-то в вас хоть отбавляй. Вот только, милостивый государь, этого добра в каждом втором крестьянском парне на десяток благородных рыцарей найдется, если поискать. – Так, может, мне коня со сбруей золоченой не хватает? – В золото свою кобылу скорее спесивый торговец нарядит,- ответил трактирщик, размеренным привычным жестом протирая кружку, прежде чем поставить ее перед гостем.- Чем же угостить вас, милостивый государь? – Налей мне пива, светлого, похолодней. Устал с дороги, хочется прочистить глотку. Пыльно тут у вас да высушено все. Небось недели две дождя не было? – Уже четвертая пошла. Такая сушь, за несколько последних лет такого не припомню,- сообщил трактирщик, наполняя кружку пенным и душистым пивом. Когда белая шапка угрожающе воздвиглась над краями, он годами отработанным движением отправил кружку прямо в руки посетителю. – Угощайтесь, милсдарь путник. – Значит, все-таки не рыцарь? – Экий же вы, милостивый государь, настырный. Посудите сами: есть ли благородному господину рыцарю какое дело до моего старого трактира? Вряд ли. Мои гости сплошь простые люди. Хоть не голытьба с отребьем, но и без гербов и родословных. Все и так по людям видно. У кого душа черна как ночь, а у кого – светла как ясный день. Первым вход ко мне заказан, а вторых всегда принять, попотчевать приятно. – И по мне, выходит, видно? – И по вам. – И кто ж я? – Так ведь я с самого начала вам сказал. Милостивый государь, а вовсе даже никакой не рыцарь. – Это почему же? – Да хотя бы потому, что рыцарям с дороги принято не пиво подавать, а подвиги. Великана там какого-нибудь, людоеда, на худой конец дракона. Или принцессу спасти… – А что? Разве вашу принцессу нужно спасать? Милая девочка… – Вы, должно быть, видели принцессу ночью, милостивый государь? – Точно, я приехал почти в полночь. Все гулял по городу, ждал, пока откроются трактиры. Надоело мне дорожной едойпитаться. Хочется перекусить горячим, свежесваренным. Да и пивка принять для укрепления духа. – Это вы удачно погуляли, коли среди ночи видели принцессу,- подмигнул трактирщик. – Видел, потому и не могу понять, зачем и от чего ее спасать-то надо. – Дело это непростое. Хотя можно и двумя словами рассказать – заколдована она, как есть заколдована. Все как положено. – Это кем же положено? – Не знаю, милостивый государь, но так уж получается, что каждому приличному королевству положен либо злой дракон, либо заколдованная принцесса, либо и то и другое сразу, – Понятно… – Да не очень-то понятно. Все-таки не все у нас как у людей. Принцесса-то в наличии, вот только где ж ей рыцаря найти… – А что такое? – Так ведь как заведено? Ежели рыцарь, скажем, завалил дракона, что с ним происходит? – Возвращается домой? – Когда-нибудь, конечно. Только в первую очередь он забирает себе скопленные старым ящером сокровища. А когда наш благородный рыцарь спасает принцессу? – Неужели он и ее сокровища забирает? – Отнюдь, он женится на ней. Хотя порою это означает одно и то же. – Так в чем же проблема? – Принцессе нашей девять лет,. Ну где прикажете искать такого рыцаря, чтоб согласился подождать награды за свой подвиг не недельку, а полдюжины годков без малого? – Действительно, проблема. Путешественник задумался, потер шершавый подбородок, потом спросил: – Скажи, а пожевать чего-нибудь горяченького у тебя найдется? – Разве что вчерашнее жаркое разогрею,- пожал плечами трактирщик.- Рано еще, свежего-то я ничего не сготовил. – Давай вчерашнее. Мои сухарики постарше твоего жаркого будут. Рядом с ними все покажется наисвежайшим. – Вредное у вас призвание, милостивый государь,- сочувственно сказал трактирщик, возвратившись с кухни,- столько времени в дороге, да все без горячего. Я бы не смог так, на одних-то сухарях. Словно в доказательство, он хлопнул себя по объемистому животу. – Погода нынче подкачала. Так-то и похлебочку сварить в дороге можно, или птичку на костре поджарить. Только при такой-то засухе зверье да птицы как повымерли. Пришлось весь путь на сухарях сидеть. Измаялся изрядно. Трактирщик быстро обернулся и принес разогретое жаркое. Несколько минут нежданный посетитель молча поглощал горячую еду. Потом не утерпел и все-таки спросил: – А что же за заклятие наложено на вашу принцессу? Если простенькое, так можно было бы без свадьбы с каким-нибудь благородным рыцарем договориться. – Наш король имеет средства. Да ты сам, раз мимо замка проезжал, все видел. Сколько колдунов и магов золотишко за лечение получили, и не сосчитать! Правда, деньги все равно в казну вернулись. Наш король богат, но не дурак. Жуликов, пройдох, обманщиков вон из дворца пинками гнал. – Неужели столько чародеев не смогло с принцессы заклинание снять? – Да разве ж где сейчас найдешь настоящего чародея? Мелочь всякая… – Трактирщик презрительно сплюнул.- Разве ж им по силам настоящую волшбу сработать? Нет, только лапшу на уши вешать да золото клянчить горазды. – Ну а тот, что принцессу заколдовал? Тоже жулик? – Нет. Этот настоящий,- горестно вздохнул трактирщик.- Потому никто расколдовать и не сумел. – Что же он такого сотворил? Я с первого взгляда ничего и не заметил. – Это потому, что с первого. Чтобы понять, хотя бы пару раз взглянуть надобно. -Разделило ее колдовством на две половинки. – Это как это – разделило? – А вот так. Душа принцессы на две части разделилась – темную и светлую. И не могут они меж собою встретиться. Потому принцесса злющая как черт – при свете дня и добрая как ангел божий – ночью.- Вон оно что… – протянул посетитель, отставляя в сторону довольно быстро опустевшую тарелку.- И как же ей, бедняжке, тяжело живется… – Да ей-то ничего, вот слугам и его величеству приходится несладко. Две половинки даже не догадываются друг о друге. Ночная ничего не помнит о дневных проказах, и наоборот. Хотя, конечно, тяжело жить половиной жизни, но всем остальным гораздо хуже. – Обидно, что добрая принцесса спит почти всю свою жизнь. – А разве кто-нибудь когда-нибудь слыхал о справедливых заклятиях или проклятиях? Они есть зло, милостивый государь, поэтому неудивительно, что добрая принцесса спит, а злая бодрствует. – И кто же этот черный маг? – Да в том-то и проблема, милостивый государь, что никто не знает. Если б имя было королю известно, он бы как-нибудь нашел на мерзавца управу: или откупился бы, или сыскал бы рыцарей, готовых если не за славу, то за злато покарать злодея. Только так и неизвестно, кто он. То ли помер, то ли просто позабыл он про свое проклятое заклятие, но никто о нем не слышал. И никто из магов, приходивших ко двору, не смог определить, откуда взялась эта напасть. – Что ж, печальная история. Спасибо за рассказ и угощение. Нежданный посетитель протянул трактирщику монету. Рассмотрев ее поближе, толстяк понял, что ему вручили не привычную медь или редкое серебро. Полновесный золотой. – Должно быть, вы ошиблись, милостивый государь, у меня не наберется для вас сдачи. – И не надо. Собери мне что-нибудь в дорогу. Я сегодня уезжаю. Когда нежданный посетитель подошел к дверям с закинутым на левое плечо мешком с уложенными в спешке яствами, способными перенести все тяготы дороги и при этом не испортиться, трактирщик не сдержался и спросил его: – Куда ж вы, милостивый государь? Едва приехали – и снова в путь. – Мой долг зовет меня в дорогу. – Беспокойный он у вас какой… – Это точно. Что ни королевство на пути, то дракон огнедышащий, то принцесса заколдованная,- улыбнулся посетитель. – Доброго пути вам, милсдарь рыцарь, извините – не признал. В лесу, под кустиком чертополоха, спала пьяная в пыльцу феечка. Размеренный конский шаг колокольным набатом прозвучал у нее в голове. Опознав в одиноком всаднике причину пробуждения, фея выскочила на дорогу, собираясь преподать урок нахальным нарушителям спокойствия: – Стоять! Тпрррруу! Стоять, я кому сказала?! – Ты чего шумишь? – спросил удивленно всадник, немного свесившись с седла, чтобы получше рассмотреть крошечную фурию. – Это я-то шумлю? Да это я еще не шумлю! Это вы здесь шумите. Это мой лес! И я не позволю всяким посторонним тут шуметь! Я тут главная! И-ик… – Да неужто ты во всем лесу самая главная? – А как же,- отозвалась фея, неровным зигзагом взлетая повыше,- главнее просто не бывает… И-ик… Случайный порыв ветра мотнул ее немного в сторону, прямо в объятия чертополоха. По счастью, путешественник успел поймать ее за платье. – Эй, поаккуратней можно? Отпусти меня, мужлан! – возмутилась феечка, брыкаясь, отчего подол коротенького платья завернулся ажио до макушки.- Отпусти немедленно! Эй, ты, глаза закрой! И не подглядывай, охальник! А то хуже будет! Путешественник послушно зажмурился и попытался аккуратно опустить разбушевавшуюся феечку на землю. – Эй! Болван! Куда ты меня ставишь? Прекрати немедленно! Ты что, ослеп? Не смей меня в чертополох сажать! Он же колючий! – Прости, с закрытыми глазами я ничего не вижу. – Ты что, правда не подсматривал? – заинтересовалась феечка, легко вспорхнув на руку путешественника и небрежным заклинанием расправив платьице.- И, между прочим, зря. Я там, под платьем, очень даже ничего. Хотя куда уж вам, громадинам, достойно оценить все прелести моей фигуры. Ну, признайся, хоть одним глазком взглянул? От удивления она даже слегка протрезвела.- Ты ж сама просила не подглядывать… – Ух ты! Какой ты честный! – восхитилась феечка.- Может, ты еще и благородный? – Я – странствующий рыцарь. Сэр Роан Шипастый Конь. – Ну, насчет коня не знаю, а на рыцаря ты точно не похож. – Ну здрасьте, приехали. Тебе-то я чем в рыцари не угодил? – Во-первых, какой же ты рыцарь, если без доспехов. Где твои латы, щит, копье? Где, сэр Жеребец С Шипом? А во-вторых, настоящий рыцарь хоть одним глазком да подглядел бы. Все они до наших женских прелестей страсть как охочи. Знаю я эту породу. – Ну что тут вам сказать, госпожа фея? Рыцарь рыцарю рознь. Я вольный путешественник, меня влечет дорога, доспехи же уместны только на ристалище, а не в пути. Помилуйте, да будь я в латах, то к обеду так пропекся бы, что впору подавать к столу. – Слишком практичен, чтобы щеголять в доспехах. А чтобы подглядывать, должно быть, слишком благороден? – Может быть, и так. Просто я не мог не исполнить просьбу столь очаровательной дамы. – А ты ничего,- сказала фея, поудобнее устраиваясь на рыцарской руке.- Я тебя прощаю, даже несмотря на то, что ты, Шипастый Конь, разбудил меня топотом копыт. – Как разбудил? А разве ты ночная феечка, чтобы спать днем? – А вот это уже не твоего ума дело, рыцарь. Когда хочу, тогда и сплю. Может, меня просто от жары сморило. – Это точно,- миролюбиво согласился рыцарь,- меня бы и самого сморило, если б не заботы да тревоги… – И какие ж у тебя заботы, молодой-красивый? Позолоти ручку, яхонтовый, все как есть скажу, что было, что будет, куда путь держать, как беды избежать, где воды напиться, кого лучше сторониться. Эй! Я же пошутила, убери свое золото. Совет феи за деньги не купишь. – А мне твой совет очень пригодился бы. – Так за чем же дело стало? Спрашивай. Я же сказала: нравишься ты мне. – Не знаю даже, как спросить. Ты ведь лесная феечка. Дела людей тебя, должно быть, не касаются. – Ты не тяни, ты спрашивай. Чего я знаю, а чего не знаю, не тебе судить. Ты моментом лучше пользуйся, а то опять все интересное прошляпишь. – Слышала ли ты о принцессе Элизабет? – Ну слышала. Тебе-то, рыцарь, до нее какое дело? Может, я размером для тебя не вышла, так эта девочка тебе годами маловата будет. – Я ж не по любовному вопросу у тебя совета спрашиваю! – возмутился рыцарь.- Мой вопрос скорее к волшебству относится. Я слышал, что никто не знает чародея, который ее заколдовал. Может, ты мне что-нибудь подскажешь? – Ишь какую тайну выдумал, да каждый встречный-поперечный, кто хоть малость в волшебстве искусен, знает правильный ответ. – А почему ж королю ничего не сказали? – Трусливый народ нынче в колдуны подается. Мелочь всякая, так, колдунцы-колдунишки. Ну а тот, что наложил заклятие на принцессу, слабакам тем не чета. Вот они и молчат – боятся. – Только ты одна такая смелая? – А чего же мне бояться? Это мой лес, я тут главная. Ты, громила, не смотри, что маленькая. На моей земле никто меня не победит, а я любого в рог скручу и на чертополох подвешу, чтобы неповадно было. – И как же зовут этого страшного для всех, кроме тебя, чародея? – Кырц. Его зовут Кырц. Хотя не помню никого, кто в здравом уме хотел бы пригласить его на чай. – Спасибо тебе, феечка, теперь-то с именем я враз его сыщу. – Чего искать-то? Ты езжай себе по той тропинке, что за дубом начинается. К утру из леса выберешься, ну а там ищи заброшенную дорогу в чистом поле. Она тебя прямо к его замку выведет. – Вот спасибо,- просиял сэр Роан,- очень ты мне помогла. Даже и не знаю, как тебя отблагодарить. – Да ступай, чего уж там,- отмахнулась феечка, спустившись с рыцарской руки на землю.- Чего с тебя взять, при твоих-то размерах? Был бы ты поменьше ростом, вот тогда сумел бы оказать ответную любезность даме.Поклонившись, рыцарь вырулил на узенькую тропку, прятавшуюся за неохватным дубом. Он уже почти исчез из виду, скрытый ветками кустов и невысоких молодых деревьев, когда из-под чертополоха донеслось ворчанье феечки: – Люди, люди, ну какие же вы глупые, сами никогда не догадаетесь, все-то вам напрямую сказать надобно. Эй, ты! Рыцарь! У тебя вино с собою есть? Роан только кивнул в ответ. – Так в благодарность хоть глоток оставил бы для дамы, чтоб бедняжке было чем опохмелиться. Почти совсем заросшая тропинка, в которой без подсказки трудно было угадать заброшенную много лет назад дорогу, привела к приземистому замку из черного камня. Последними и, судя по всему, единственными людьми, которые когда-либо ей пользовались, были строители. Конечно, если это сооружение возводили человеческие руки, а не заклинания. Ворота сами распахнулись. Без скрежета, бесшумно и степенно опустился мост. Заросший высохшей травой и низкими кустами ров, похоже, никогда не использовался по назначению. Роан пустил коня неспешным шагом. Стук копыт стал неслышен, лишь только конь ступил на мост. Звук словно исчезал, не долетая до ушей. Через открытые ворота рыцарь въехал на широкий круглый двор, пустой, как площади далеких южных королевств в полуденное время. Осмотрелся. Кругом только стены, стены, башни и никаких дверей и окон. Замок неприступен как снаружи, так и изнутри. – Добро пожаловать! Роан аж в седле подпрыгнул. Только что здесь никого не было – и вот, пожалуйста, стоит посреди двора человечек в черной одежде, толстенький, приземистый, как этот замок. – Рад вас приветствовать, сэр Роан Шипастый Конь. Добро пожаловать! – Откуда вы меня знаете, милостивый государь? – опешил рыцарь. – Что за путешествие мне в этот раз досталось удивительное? То ни одна душа как рыцаря не признает, то прямо с порога называют полным именем. – Работа у меня такая, господин рыцарь, все знать. – Да неужели все? – Все не все, но многое. – Что же за работа, милостивый государь, у вас такая? И как вас зовут? Неудобно как-то, вы-то мое имя знаете. – Волшебник я, если хотите, чародей, колдун, маг. Черный, разумеется. А имя мое – Кырц. Или вы ждали встретить здесь кого-нибудь другого? – Честно говоря, не думал, что вы будете встречать меня лично. – А кого прикажете послать навстречу? Слуг я в замке не держу. Сами понимаете, людишек сюда не то что калачом, а даже златом не заманишь. Вы ведь уже знаете: они боятся даже имя мое вслух произнести. При встрече же едва успеют охнуть перед тем, как в обморок упасть. Какая польза от слуги, который лишь глаза откроет, снова рухнет как подкошенный. – А демоны? Или живые мертвецы? Я слышал, они часто служат черным магам. – Надоели, уж поверьте мне, молодой человек. Все эти демоны с ходячими скелетами просто смертельно надоели. Первые строптивы, ждут момента, только чтобы сделать пакость. Глаз да глаз за ними нужен, целый день на нервах. Кстати, ночью тоже расслабляться не советую – съедят. А мертвецы,- круглое личико мага скривилось в гримасе,- омерзительно глупы и очень, очень дурно пахнут. Какие, бы заклятия ни изобретались некромантами, в результате получается вонючее и неуклюжее создание, которое все пачкает, ломает, путает, роняет и совершенно не способно на самостоятельные действия. Так что со временем я понял: если хочешь что-то сделать хорошо, то сделай это сам. Ох, что-то я излишне заболтался. Вы должны простить мне эту маленькую слабость-гости слишком редко бывают у меня. Так хочется поговорить. Звереешь, знаете ли, в эдакой глуши. – Мне кажется, что именно вы приложили руку к тому обстоятельству, что вся эта местность пребывает в запустении. – Что тут поделать – издержки профессии. Но что это я вас держу, можно сказать, в дверях. Пойдемте в дом, обсудим ваши проблемы за бокальчиком вина. У меня есть очень редкие сорта. Клянусь рогами всех чертей – они не могут не понравиться. – Мои проблемы? – обалдело переспросил Роан. – Разумеется, ваши. Ведь не просто так вы заглянули ко мне в гости. Конечно, было бы довольно лестно думать, что хоть кто-нибудь способен заскочить ко мне без повода, просто так. Увы, я реалист. Ох! Да что ж я все болтаю! – спохватился Кырц.- Покинем этот душный двор. Оставьте здесь коня и следуйте за мной. Не бойтесь, добрый Роан, ничего с ним не случится. По крайней мере не раньше, чем с вами. Маг повернулся к рыцарю спиной и двинулся к широкому проходу, появившемуся в крепостной стене. Все еще недоумевающий Роан спешился и двинулся за ним, втайне побаиваясь, что стена сомкнётся за спиной у колдуна, опять оставив рыцаря с конем посреди двора, из которого нет выхода. А дальше время и солнце совершат работу палача. Гладкий камень стен навряд ли удалось бы одолеть какому-либо человеческому существу. Маг будто бы не шел по полу, а катился, словно шарик. Роан сумел нагнать его лишь у подножия почти неосвещенной лестницы. Они поднялись на второй этаж, где очутились в галерее, во всю немалую длину которой протянулся ряд картин. Это сплошь были портреты. Самые разные люди взирали на рыцаря – мужчины и женщины всех возрастов в богатых и бедных одеждах: в камзолах и в латах, в плащах и в лохмотьях или совсем обнаженные. Одно объединяло их. На лицах не было хоть мало-мальски радостного выражения. Только всевозможные оттенки страданий и грусти, отчаяния и боли. Как будто холодным ветерком тянуло от всей этой живописи. – Как вам нравится моя картинная галерея, благородный сэр Роан? – неожиданно спросил колдун, остановившись напротив мрачного холста, изображавшего уже немолодую женщину в грязной одежде, прикованную за руки к стене сырого подземелья. На ее лице застыло осознание того, что все оставшиеся годы ей придется провести так же, как и это мгновение. – Гм… Очень… Очень впечатляет,- выкрутился рыцарь.- А кто все эти люди? Ваши родственники? – Ах, если бы… Всего лишь жертвы. Увы, мой юный рыцарь, я в отличие от вас не могу похвастаться ни благородным происхождением, ни длинной родословной, кропотливыми историками нанесенной на древние пергамента. Не то что дальних родственников, даже мать свою почти не помню. Сирота я… Сирота… Казалось, что еще чуть-чуть, и толстый маг расплачется, но не тут-то было. – О мой добрый Роан, вижу, вас печалят судьбы и обилие людей, изображенных на картинах. Ваше благородное сердце разрывается на части, оттого что вы уже не в силах защитить этих несчастных. Право слово, зря. Не стоит мучиться. В то время я был более жесток и, смею вас заверить, ничуть не менее силен, чем сейчас. Поэтому ваше присутствие и смелая попытка помешать творящемуся злу могли бы привести только к тому, что в галерее стало бы одной картиной больше. Страдающий рыцарь – банальный сюжет. Она не стала бы жемчужиной коллекции, поэтому не будем огорчаться об ее отсутствии. Ах, вижу, это вас совсем не утешает,- вздохнул маг.- Так, может, вас тогда утешит то, что все картины здесь писали демоны? Ведь это было еще в те далекие дни, когда мне было интересно развлекаться с ними, призывая их и подчиняя. Вам, должно быть, неизвестны некоторые особенности их живописи? – К счастью, совершенно неизвестны. – Может быть, оно и правда к лучшему. – Но вам стоит узнать, что высшим мерилом искусства для их проклятого племени является страдание. Они не смогут вам изобразить просто человека. Кто бы перед ними ни был, на картине он предстанет мучеником. Вот, к примеру, эта женщина. Я ее прекрасно помню. Не так уж она сильно и страдала. Кроме того, в конце я щедро наградил ее. Я превратил седую дряхлую старуху в молодую женщину, вернув ей шестьдесят украденных мной лет. Увы, бедняжка не сумела оценить подарок по достоинству. Она была уже безумна. – Шесть десятков лет… – повторил как эхо Роан, но колдун его услышал: – И не годом меньше. Сколько взял, столько отдал. – Так много и так долго… Сколько же вам лет? – Хех, не скажу. Но старше многих современных королевств уж точно. Подлинное долголетие необходимо для моей профессии. В этом вопросе я согласен с демонами. Настоящее страдание должно быть долгим. Растянуть мучения на много лет – это сложнейшая наука, в чем-то даже искусство. – Поэтому вы так жестоко обошлись с принцессой? – Хм… – Впервые, кажется, колдун не мог придумать, что сказать.- С какой из них? – спросил он, широким жестом указывая на картины. – Неужели все они принцессы? – Большей частью,- с гордостью ответил Кырц.- Ни у кого нет такой представительной коллекции.- Не знаю, есть ли здесь ее портрет. Ее зовут Элизабет. – Элизабет? Впервые за время их беседы колдун выглядел озадаченным и сбитым с толку. У него в руках возникла пухлая потрепанная книга в черном переплете. – Ничего не понимаю,- бормотал себе под нос чародей,- какая еще Элизабет? Ну вот, все правильно! – Он удовлетворенно ткнул пальцем в какую-то запись.- Последняя принцесса с именем Элизабет, которая зачислена в мои архивы, скончалась пять веков назад от старости. Ее портрет хранится в галерее. Вы ведь собирались говорить со мною не о ней? – Конечно нет! Я говорю о молодой принцессе королевства, расположенного в семи днях пути к югу от вашего замка. – Но я ее не заколдовывал! – всплеснул руками черный маг.- Можете проверить, в этой книге все записано. И вообще, милейший Роан, а с чего вы взяли, что принцесса, так сказать, моя клиентка? – Одна феечка в лесу сказала,- чувствуя себя последним дураком, ответил Роан. – Феечка? В лесу…- Кырц на секунду задумался.- Кажется, припоминаю. Она живет под кустиком чертополоха? – Верно… – Хм… Прекрасно ее знаю. Милейшее создание, хотя и любит выпить. В курсе всяких сплетен и не склонна к глупым розыгрышам. Что же получается? На мне есть неучтенное злодейство. Непорядок! Путаница! С этим надо срочно разобраться! Он взмахнул руками, стены перед взором Роана закрутились, словно крылья мельницы. Свет на мгновение померк, а когда зажегся снова, они с магом стояли посреди просторной комнаты, заваленной какими-то предметами таинственного назначения, потрёпанными книгами и беспорядочно разбросанными свитками. Кырц подбежал к столу и суетливыми движениями начал сбрасывать скопившийся там хлам. Но стоило потертой столешнице со следами множества ожогов и порезов на секунду появиться под неверным светом множества расставленных в люстре как попало свечей, как маг накрыл ее огромным блюдом мутного стекла. – Сейчас проверим, быть не может, чтобы я ошибся,- бормотал он, выхватывая прямо из воздуха листочки, веточки и прочие магические ингредиенты, к которым Роан счел за лучшее не приглядываться. Внезапно блюдо словно осветилось изнутри каким-то мертвым светом. На поверхности мелькнули и пропали тени. – Так, прекрасно. Поглядим, как было дело. Несколько минут маг всматривался в мутную поверхность, морщил лоб, потряхивал щеками, озабоченно читая круговерть теней. Порой он вздрагивал, вызывая к жизни волну, пробегающую туда и обратно по его несчетным подбородкам. Наконец сияние погасло, стянувшись в угасающую голубую искорку в центре блюда. Кырц бессильно рухнул в кресло, раздавив и расплющив, судя по звуку, какие-то стеклянные и металлические вещи. – Это ужасно, добрый Роан,- простонал он. «Надо же,- подумал рыцарь,- не такой уж этот маг и черный, как пытается казаться. Только светлой души человек может так переживать из-за своих поступков. Если бы ему сказали раньше, он давно уже расколдовал бы принцессу. А все шарлатаны виноваты, что боялись сказать королю имя…» – Ужасная ошибка, просто непростительная. Ведь если кто узнает, опозорюсь перед всеми магами. Гордыня! – Он воздел вверх руку с вытянутым указательным пальцем и погрозил кому-то на потолке – то ли паукам, то ли заплывшей воском люстре.- Вот причина многих бед и глупостей. Если б не она, я б так не промахнулся. Ну это ж надо было так зазнаться, чтобы не проверить, в кого попало заклинание. Хотя, с другой стороны, кто же мог знать? Невероятное, глупейшее стечение нелепых обстоятельств – и такое заклинание пропало почем зря. Ну скажите мне, милейший Роан, кто мог знать, что королева – молодая и здоровая -так не ко времени умрет при родах? – А при чем тут королева? – окончательно опешил Роан. Он уже начал подозревать, что при разговоре с черным колдуном здравый смысл – слабый помощник. – Как это при чем, милейший Роан?! – всплеснул руками чародей.- А как вы думаете, для кого предназначалось заклинание, столь неудачно попавшее в принцессу? – Неужели для ее матери? – Конечно! Я не мог простить подобной обиды!- Чем же вас могла обидеть эта женщина? Пусть даже королева. У нее навряд ли хватило бы возможностей, чтоб причинить достаточно хлопот такому сильному волшебнику. – Ах, мой наивный Роан, чтобы нанести жестокий удар в сердце всякому мужчине, женщине достаточно быть просто женщиной. Она могла войти в мой дом, занять по праву почетное место супруги Властителя Черного Замка. И что же в результате, что?! – Его голос взлетел до визгливого крика, ударился о потолок и рухнул вниз.- Она стала королевой. Променяла уникальность положения, мою любовь, богатство, власть, почти бессмертие на банальную судьбу заурядной королевы. Стать вместо единственной и неповторимой лишь одной из многих. И это после того, как некоторые знаки моего внимания ею были благосклонно приняты. Поверьте мне, мой добрый рыцарь, я не мог не отомстить. Такое не прощается, тем более черными магами. У нас так, знаете ли, заведено. Я просто не имел возможности да и, по правде говоря, особого желания простить ее, забыть эту историю как дурной сон. Нет, нет и еще раз нет! Только отомстить! У меня не было иного выхода. Волшебник оглядел застывшего столбом посреди комнаты Роана и призадумался. – Пожалуй, милейший Роан, мне придется вас убить или надежно заточить в темнице. Вы слишком много знаете теперь, чтобы уйти из замка. Вдруг вы когда-нибудь случайно проболтаетесь и эта история станет известна моим врагам? Порой злобная насмешка может быть сильнее и больнее, чем удар кинжалом. Нет, я не могу такого допустить. Конечно, страдающий рыцарь – это не очень оригинальный сюжет, но я уже могу себе позволить не бояться быть банальным. Что вы на это скажете? – Но если это просто ошибка, то вы можете ее исправить,- неожиданно для мага выдал предложение Роан. – Какая ошибка? – удивился Кырц.- Милейший Роан, неужели мои слова оказались слишком тяжелым ударом для вас? Неужели вы сошли с ума? А если нет, то где же связь между моим вопросом и вашим ответом? – Я говорю не о себе, а о принцессе. – Ничего не понимаю. Роан, дорогой вы мой человечище, поймите, речь идет не о ней. Мы сейчас решаем уже вашу судьбу. – Но если все то, что творится с принцессой,- всего лишь ошибка, ее можно исправить. Ее жизнь можно изменить теперь к лучшему. – Конечно же, я все исправлю. В своей книге, и никто никогда не узнает, кто был настоящей целью заклинания. – Но зачем же править на бумаге, если можно это сделать прямо в жизни? Ведь такому могущественному магу, как вы, ничего не стоит снять свое же собственное заклинание. – Ничего не стоит? Ха! Вы думаете, что слово мое царское: захотел – дал, захотел – обратно взял? А вот и нет, не выйдет. Любое колдовство свою цену имеет, хоть мое, хоть деревенской ведьмы, бабки-ворожеи. Заплати, и лишь тогда заказанная магия войдет в наш мир. А чтобы увести ее обратно, нужно снова заплатить немаленькую цену. Отступную. Ну да это и не важно. Сей вопрос рассматривается между нами чисто умозрительно. Сейчас, милейший Роан, нам необходимо выяснить лишь, быстро вы хотите умереть иль медленно. – Я в вашей власти, посему я разрешаю выбрать способ вам. Единственное, чего я хочу, чтобы смерть моя послужила освобождению принцессы от ужасного заклятия. – Ну вот,- изящно всплеснул руками черный маг,- опять двадцать пять! Ну что же вы за человек такой? Милейший Роан! Очнитесь! Возвращайтесь-ка сюда из мира грез! Неужели вы еще не поняли, что я не собираюсь никого освобождать? Ведь это стало бы светлым пятном на моей темной репутации. Творить добро – прерогатива белых магов, для меня же это позор гораздо больший, чем ошибка в заклинании. В конечном итоге колдовство как было черным, так им и осталось. – Но, может, моя смерть, как безусловно черное деяние, способна очернить освобождение принцессы? – Да ваша смерть принцессе не поможет! Ей не нужны ни жизнь, ни смерть! Ей нужна кровь! – взорвался маг, устав от разговора с рыцарем, не понимающим простых вещей. – Я готов отдать ей всю, что течет в моих жилах. – Черт побери! Да не нужна ей человеческая кровь! Не нужна и не поможет. Хоть облейте ее всю, хоть в бассейне искупайте. Бесполезно. Более того, ужасно глупо и неэстетично.- Кырц брезгливо сморщился.- Чтоб спасти принцессу, нужна кровь единорога, или, как выражаются у вас на родине, шипастого коня. – Единорога?- Совершенно верно.- Кырц с усмешкой посмотрел на рыцаря, – А ведь, черт возьми, неплохо получилось, хоть я и напутал малость поначалу. Но так даже лучше, в смысле хуже для всех вас. Милейший Роан, вам теперь известно, как расколдовать принцессу, только это знание совершенно бесполезно и не приносит облегчения. Потребуйся принцессе ваша жизнь, она бы получила ее без остатка и торга. Но вот убить прекрасное волшебное и очень редкое животное, чтобы снять заклинание? Хотелось бы мне знать, решитесь вы на это или нет. Не так-то просто умертвить фамильный герб, символ вашего благородного семейства. Как бы вы ни поступили, благородный Роан, я могу вам гарантировать страдания души и муки совести. Ступайте, дорогой вы мой, ступайте! Подвиг зовет! – Как? Вы меня отпускаете? – удивился Роан. – Почему бы нет? Убить вас, добрый рыцарь, это слишком скучно. Пытать и мучить бесполезно. Вы так озабочены спасением принцессы, что не обратили бы внимания на все мои старания. Бессмысленная трата сил и времени. Зато живой и на свободе вы сами будете терзать себя. Такой расклад мне больше нравится. Страдают и принцесса, и ее спаситель. – А если я все-таки смогу снять заклинание? – Хотелось бы на это посмотреть. Поверьте, мой добрейший Роан, я теперь буду внимательно следить за вами. А теперь ступайте. Вам предстоит ответить на вопрос: «А стоит ли принцесса смерти?» Кырц напутственно взмахнул рукой, и стены снова закружились, словно крылья мельницы в осеннем урагане. Они с каждым мгновением сдвигались все тесней, и рыцарь уже начал думать, что черный маг решил его все-таки убить, дав ложную надежду перед смертью. Но внезапно каменный хоровод распался, и яркий солнечный свет ударил Роану в глаза. Он вновь стоял посреди круглого двора, а рядом замер верный конь. В стене напротив распахнулись сами по себе ворота, неторопливо опустился мост, как будто намекая, что пора бы гостю отправляться в дорогу. Роан не стал испытывать судьбу, вскочил в седло и тронулся в обратный путь. Уже когда он отъезжал от замка, со стены его окликнул черный маг: – Эй! Рыцарь! А тебе никто не говорил, что ты придурок? Роан лишь усмехнулся в ответ. Феечка сидела под кустом чертополоха и тоскливо созерцала пузыри на лужах. Если так пойдет и дальше, то придется перебраться в темное и страшное дупло. Конечно, там припрятана заначка с несколькими каплями вина, там будет сухо, но при том так мрачно и тоскливо, что она предпочитала оставаться под дождем. Поеживаясь от холодных капель, промочивших тоненькое платьице насквозь, она смотрела, как вода медленно поднимается, подбираясь все ближе и ближе. Из задумчивости ее вывели хлюпающие звуки, пробивающиеся сквозь монотонный шум дождя. Из-за раскидистого дуба на поляне появился рыцарь. В этот раз она обрадовалась его появлению. – Эй! Эй, рыцарь! – закричала феечка, подпрыгивая под кустом.- Не проезжай мимо! – Здравствуй, добрая знакомая,- улыбнулся рыцарь, спешиваясь прямо перед ней,- разве ж я могу проехать мимо – ты мне очень помогла. Я в неоплатном долгу перед тобой. – Да толку-то с вас, должников! – фыркнула феечка.- Вином брать за услуги, так и спиться можно, а ни на что другое вы не годны. – Ну, может быть, тебе когда-нибудь позарез понадобится кто-нибудь, чтобы сразиться с драконом или совершить еще чего-нибудь подобное, тогда ты можешь на меня рассчитывать. – Вообще-то за последние три сотни лет я ни разу не нуждалась в подобных услугах, но… кто знает, вдруг и вправду пригодится. Ты не представляешь, как это приятно – иметь собственного рыцаря. – Да уж, вряд ли мне когда-нибудь удастся испытать такое чувство. – А ведь это повод,- оживилась феечка,- это стоит отпраздновать. Ты ничего не имеешь против вечеринки на двоих с моим участием? – Конечно нет, но мне кажется, что погода не слишком-то для этого подходит. – Ничего, я знаю место, где не помешает дождь. – А это далеко отсюда? Мы с конем изрядно устали. Под таким дождем не остановишься на отдых, если только ты не свинья и не обожаешь спать в лужах. – А ты оглянись. – Под дубом?- Нет, в дупле. Вообще-то там немного мрачновато. Но разве я могу чего-нибудь бояться, если рядом будет личный рыцарь? – Разве что и правда рядом, но ведь в дупло-то я не влезу. – Размеры – дело поправимое,- ответила беспечно фееч-ка, достала палочку, и водопад мерцающих огней обрушился на рыцаря с небес. Когда сияние померкло, он увидел, что за это время перенесся в полутемную пещеру, немного сыроватую, зато просторную и защищенную от утомившего уже дождя. Занятно – пол пещеры мало чем напоминал обычный камень, скорее это было дерево. Ошеломленный рыцарь пригляделся к стенам и высокому, смыкающемуся полукругом потолку. – Нет, быть того не может,- я попал в дупло! Расскажи мне кто-нибудь другой, ни в жизни б не поверил. Случайная капля влетела в дупло и, разлетевшись миллионом брызг, обдала Роана водой с ног до головы. – Должно быть, это сон,- сказал он сам себе. – И как тебе такие сны? – спросила феечка, влетая вместе с каплями дождя в дупло. – Невероятно, ты и правда здорово колдуешь. – Ну и темный же ты, рыцарь, это только вы, люди, колдовством владеете, а нам природой магия дана. – Надо же различать! – Прости, пожалуйста, я не хотел тебя обидеть. Такие фокусы я только в замке Кырца видел. – Ах, так это он тебе, наверно, всяких гадостей наговорил. Мол, колдовать я не умею. Всюду завистники! -сказала сокрушенно феечка, присаживаясь на сухие листья. – Ну, устраивайся, рыцарь, здесь по крайней мере сухо и просторно. – А как мой конь? – Да вон он,- небрежно ткнула пальчиком куда-то в глубину дупла феечка,- со стенок мох общипывает. – Хорошо, а то у мага ему статуей пришлось побыть некоторое время. – Мы ж, феи, все-таки не звери, что ж ты нас сравниваешь. Разные мы слишком. – Ну не обижайся, хочешь, я тут костерочек разведу, погреемся, обсушимся. – Давай, хотя, чтобы согреться, у меня тут небольшой запас вина имеется. Прошло совсем немного времени, и посреди дупла занялся костерок, а рыцарь с феечкой, усевшись рядом на сухие листья, приступили к дегустации ее запасов. – Ну что молчишь? – пихнула его феечка.- Рассказывай, как съездил? Разузнал, как выручить твою принцессу? – Так ведь она не моя… – А это все равно, рассказывай. И рыцарь рассказал во всех подробностях. – Ну ты даешь! – сказала феечка, окинув рыцаря оценивающим взглядом.- Как ты умудрился уцелеть, ума не приложу. А может, тут как раз ума не нужно? Если бы ты мага обмануть хотел, он сразу бы это почувствовал. Темные ложь за версту учуют, потому что сами мастера соврать. А искренность они не любят. Она все настроение и удовольствие им портит. – Вот только толку никакого нету от того, что я сумел оттуда выбраться. Прав был колдун: не смогу я убить единорога и окропить принцессу его кровью. – Ты не печалься, рыцарь, это дело поправимое,- ободрила Роана феечка, прихлебывая вино из цветочной чашечки.- У колдунов, у них не все как у людей. Быть может, убивать-то никого не надо. А тем более единорога. – А эт-то как это? – уже немного заплетающимся языком поинтересовался рыцарь. – В колдовстве важней самой вещи ее символ. Надо только верно угадать его. А если знаешь символ, то можешь использовать его вместо самой вещи. Например, морковный сок вместо крови? Или вишневый? – И как же угадать? Ты предлагаешь поливать принцессу разными соками, пока она не расколдуется? Боюсь, она не согласится. – И не только соками. К примеру, главным качеством единорога может оказаться чистота его души, а символом крови – родниковая вода. Тут все так запутано,- вздохнула феечка, прижавшись к рыцарю плечом.- Я и сама не слишком разбираюсь в этом. Все-таки в природной магии все проще, нету такой путаницы. – Что же делать? – Ну спросить, наверно, надо. У специалистов. – Эт-то у кого же? – Ну у всяких ваших колдунов.- A вот это верно, это Правильно,- обрадовался Роан. – Только ты им не говори про Кырца. А то снова испугаются и ничего не скажут. – Вот спасибо тебе, феечка, ты опять так помогла мне. Даже и не знаю, как тебя благодарить… – А знаешь, рыцарь, раз уж ты стал со мной одинакового роста… Никто впоследствии не смог сказать, как он вошел. Как миновал все запертые двери, многочисленную стражу, слуг, придворных? Ведь его никто не видел, кроме принцессы. – Доброе утро, принцесса,- сказал он, входя в комнату, из которой уже успели сбежать слуги. – Добрее не бывает, – в тон ему ответила принцесса, запуская в голову незнакомца тарелкой из тончайшего фарфора. Настроение у нее, как водится, с утра было прескверным. Ее высочество было не в себе. Рыцарь поклонился, и тарелка просвистела мимо. – Вы меня, должно быть, не помните… – Да кто ты такой, чтобы тебя помнить?! – чуть не задохнулась от негодования принцесса, выбирая из сервиза предмет потяжелее. – В таком случае, ваше высочество, разрешите представиться. Меня зовут сэр Роан Шипастый Конь. – Зовут его! Ха! Да кто тебя звал?! Если ты конь, то твое место на конюшне. Убирайся! Й принцесса с натугой запустила в рыцаря тяжелой супницей. Не долетело. – Увы, ваше высочество, я не могу сейчас уйти. – Не можешь? Тогда тебе поможет стража! – Я пришел, чтобы спасти вас. – Ты? Меня? От удивления принцесса выронила приготовленный к броску молочник. – Между прочим, если верить моему отцу, это от меня надо всех спасать. Что слуг, что рыцарей! Она пошарила по столу в поисках нового снаряда. – Вас тоже надо спасать, ваше высочество. – И от кого же? – От самой себя. Принцесса удивленно замолчала, и Роан, воспользовавшись паузой, торопливо заговорил: – Поверьте мне, ваше высочество, все дело в заклинании. Черный колдун отнял у вас светлую половину души, заставил быть злой. – Ха! Я сама такая, и меня никто не заставлял! – Вам это только кажется. Поверьте мне, ваше высочество, я лично говорил с этим колдуном. – Так почему ж ты не убил его? – Это не в моих силах. Да и навряд ли вообще в человеческих. Зато я смог узнать, как снять заклятие. – Поцеловать меня? Потом жениться и оттяпать у отца полкоролевства? Знаю я вас, проходимцев. Ты завтра с плахой целоваться будешь! Нет! Сегодня же! Сегодня! – Вы перепутали, ваше высочество. Вы путаете магов: черных и белых. Это только светлые волшебники и крестные феи обожают поцелуйчики и свадебки. У темных страсть другая – кровь. – Моя? – испуганно спросила рыцаря Элизабет, внезапно позабыв про стражу, плаху, палача. – Ни в коем случае, ваше высочество. – Тогда твоя? – И не моя. Единорога. – Ну и где же он? Оставил на конюшне? Или, может быть, ты принес только его кровь? Вот в этой фляжке. – Нет, ваше высочество, там просто вода. У меня в дороге даже вино закончилось,- ответил рыцарь, улыбаясь каким-то своим тайным мыслям и воспоминаниям. – И на конюшне нет единорога. – Тогда как же ты будешь снимать заклятие? – Прошу прощения, ваше высочество, но я не буду этого делать. Я лишь рассказал вам, как с ним справиться. Дальнейшее, надеюсь, сможет сделать ваш отец и придворные маги. Единорог – шипастый конь – это мой герб. Я не могу поднять на него руку. – Зато я могу! – Принцесса подхватила со стола стопку фарфоровых блюдец, подскочила к рыцарю и бросила их ему в лицо.- На! Получи! Шипастый конь! Единорог несчастный! Натренированные на неоднократно битых слугах кулачки принцессы обрушились на рыцаря, который даже не подумал закрываться от ударов.- Вот тебе! Вот! Получи! Ее высочество аж запыхалось, выбивая пыль из рыцарской одежды. – Мерзавец! Да ты издеваешься надо мной! – взвизгнула принцесса и ударила Роана по лицу с размаха, разбив ему нос. Большие и маленькие капли упали на одежду рыцаря и принцессы, несколько из них попало на ее лицо и волосы,- Ах, ты еще и перепачкал меня! Она замахнулась для нового удара, но внезапно пошатнулась и опустила руку. – Что я… Что я делаю? Зачем? – спросила она удивленно. Она с непритворным ужасом в глазах оглядела комнату, усеянную осколками битой посуды, рыцаря с разбитым в кровь лицом и, опустившись на колени, заплакала. Роан достал платок и протянул его принцессе, присев рядом с ней. – Теперь все хорошо, ваше высочество, теперь все в порядке. Это просто заклинание ушло. – Но как же кровь единорога? – Как оказалось, хватило моей, ведь в заклинании кровь – это символ, а единорог – это мой герб, мой символ. Тут все так запутано, как говорила одна моя знакомая феечка. Всего-навсего несколько капель, и все встало на свои места. – Я так странно себя чувствую… – Это с непривычки. Вы впервые за всю жизнь встретились сами с собой, ваше высочество. – Голова кружится… – Закройте глаза, ваше высочество, вам станет легче. А когда принцесса открыла глаза, рыцаря уже не было в комнате. Никто впоследствии не смог сказать, как же он вышел. Как миновал все запертые двери, многочисленную стражу, слуг, придворных? Да и был ли вообще такой рыцарь? Ведь его никто не видел, кроме принцессы. Игорь Ревва ГЕРОЙ Сказка, рассказанная дедушкой Куином Жил да был на белом свете один рыцарь… Чего же в этом такого, спросите вы? Ну, жил, ну и что?… Я вот тоже живу, старый пень… И что удивительного? Хотя, ежели хорошенько подумать… Давно уже живу, сам порой удивляюсь… Иногда вспомнишь… Так… Чего это я?! Ах, да! Я ж про рыцаря рассказать хотел! Вы мне время от времени напоминайте, про чего я рассказываю-то… А то памяти совсем не стало… Так вот, рыцарь. Жил он, значит, был… Тут ведь самое-то главное не то, что он жил, а то, КАКИМ он был! А был он, прямо скажем, характеру героического! Отважный был, ужас! Таких хлебом не корми, а дай только сотворить чего-нибудь такого, чтоб потомки от удовольствия запрыгали аж! Революцию там, например, или дракона какого победить и красавицу-принцессу спасти… Ну, насчёт революции рыцарь этот себя не беспокоил – сам ведь, поди, благородного сословия. А когда благородные берутся революцию устраивать, хорошо известно, чем все эти дела оканчиваются. С драконами тоже неувязка была – не водились они, хоть ты тресни! Сколько этот рыцарь лесов да долин объездил, сколько по горам шарил нету их, и всё! Хоть бы какой завялящий дракошка отыскался, пускай даже с одной башкой, и то сгодился бы для подвига! Так ведь – нет! Бывает же такое невезенье! Так что, героическая натура рыцаря нашего не находила себе выходу в подвигах, ну, совершенно! И жалко его так было, до слёз прям! Глядишь на него – едет, сердешный, головушку повесил, копьё по земле волочится… Так бы сам и побежал дракона для него отыскивать! А что? Сердце же не каменное, все мы люди, а на рыцаря того даже смотреть было больно – весь уже пылью покрылся, ржавчиной, словно замок старый. Да и к чему за собой следить-то, коли толку с того нету?! Для себя, бедолаги, и так сойдёт… С собой не целоваться… Но вот однажды проезжал он через село, что близ Акары лежит. Сами знаете, от Акары до гор Сиузских – рукой подать. А от села того – тем ближе. А в Сиузских горах чего ведь только не случается. Такие слухи о тех местах ходят, что только уши подставляй. То, сказывают, отшельник бессмертный там живёт, со своей колдуньей-женой; то посёлок горный, который погибшие воины ещё в прошлом веке себе построили для своих покойницких надобностей; а то ещё и про Замок на Перевале такое сбрешут хоть стой, хоть падай… Короче говоря, ляпнул один вот такой брехун нашему рыцарю про колдуна-разбойника. Дескать, что колдун этот уже, почитай, годков триста в горах живёт, а то и поболее. Ну, живёт-то он себе – пускай живёт, тоже ведь человек. Но имеется у него в заточении одна красавица, которую он из Принцевого замка похитил. Давно уже он её в темнице держит – полтораста лет почти что. Всё уговаривает красавицу замуж за него пойти, дурак старый. Да кому он нужен, в такие-то годы?! А ведь нет, измывается, окаянный, над прелестной девушкой! Держит в подземелье, без света солнечного, без ветра вольного… Рыцарь поначалу скривился. Какая же, мол, это красавица-то?! При её-то летах… Когда колдун-злодей крал её, может, она красавицей и была. А сейчас? Что от её красоты осталось-то? Но растолковал ему собеседник, что колдун, он ведь магию знает лучше, чем, к примеру, наш трактирщик веснушки на лице своей служанки. И вот при помощи разных там заклинаний колдун этот сохраняет молодость и свежесть своей пленницы. Чтоб, значит, подольше мучить её. Заинтересовался тогда рыцарь. А что?! Одно дело – старушку никому не нужную из подвала вызволять, и совсем другое – красавицу спасать, которая, бедняжка, мается, глазоньки уже все выплакала, спасителя своего ожидаючи. Старушек, вон, пруд пруди! А красавицы? Вот то-то и оно! Случайный знакомец тот, что рыцарю тайну открыл, много чего ещё поведал. Ну, тут уж рыцарь сам виноват – нечего было первого встречного в трактир вести, да задарма вином поить. Меня б так напоили, я б ещё и не то нарассказал… А тут, сидишь целый день, капли во рту не было… Во-о-о-от… Об чём это я?! Ах, да!… Ну, послушал его рыцарь, поспрашивал про дорогу, поинтересовался, откуда этот его знакомец обо всём знает. Правильно поинтересовался, между прочим. А что? Народ сейчас по дорогам разный шляется, мало ли, вдруг разбойник какой? Может, это он просто так говорит: «красавица, колдун!…» А может быть, и нет там в горах никого? Может, заманивает благородного и отважного рыцаря в глухомань, чтобы с дружками своими лихими напасть на него, коня да деньги отобрать, а то и побить как следует! Много таких лиходеев! Знаем мы их! Сами, вон, тоже… Так… Об чём это я опять-то?! А!… Ну, рыцарь приготовился к походу как следует. Латы свои почистил, коня накормил, побрился, причесался. А что? Не в таком же затрапезном виде перед красавицей представать-то! Небось, не жениться едет – из беды несчастную девушку выручать! Собрался он, короче говоря, в дорогу. Выехал поутру из трактира нарядный, красивый, что ты! Словно на парад или турнир какой собрался! Всем селом его провожали. Детишки следом бегут, кричат. Старики все во фрунт выстроились, свои молодые годы вспомнили. Девушки платочками машут, слёзы утирают, словно он им чего должен остался. А рыцарь – гордый, строгий, ни на кого не смотрит, латы на солнце блестят! Красота, одним словом! Ну, выехал он из деревни, подъехал к горам. Там достал он карту, что ему в трактире знакомец нарисовал, сверился с дорогой – где север, где юг, где он сам… И понял, что ехать ему нужно во-о-он туда. В самое глухое ущелье. Вот ведь, какие дела-то! Только поход начался, а уже – опасности! Ущелье-то сырое, тёмное. Кто его знает, чего там впереди-то? Но рыцарь, как я уже говорил, был характеру отважного. Надвинул он шлем, взял копьё в руки покрепче и пришпорил коня своего. Гулким эхом встретило его ущелье. Цокот копыт от стен отскакивал «там, там, там» – словно кто-то подгонял рыцаря. И вот уже начали попадаться ему на пути выбеленные временем кости… Может, просто звериные, а может быть, и тех, кто той же дорогой шёл, да не добрался до места. Всех славных рыцарей, что отважились на нелёгкий поход, да и пали в пути, в неравной схватке с колдуном-злодеем. Вон, погляди, сколько костей вокруг! Правда, ежели по копытам да рогам судить, так вернее всего, звериные это кости – не встречал я рыцарей с рогами, разве что однажды… Когда рыцарь из соседнего замка в поход ушёл. Жена у него осталась – прелесть, а не жена! А я тогда молодой был, красивый, не то что сейчас… Так… Чего-то я опять с мысли сбиваюсь… Ну, едет наш рыцарь, а точнее – вскачь несётся! А ущелье всё темнее, все мрачнее и глуше. И, кажись, дорога-то вниз куда-то уходит. Пригляделся рыцарь – так и есть! Верхушки скал уже над головой сошлись, света солнечного уже не видно, а дорога под уклон стремится. Однако солнышко-то не светит, а всё вокруг видать! Чудеса, да и только! И даже вроде бы как-то теплее становится. Призадумался рыцарь. И показалось ему, что не теплее уже, а прям жарче сделалось! И стены каменного ущелья светиться начинают этаким зловещим красноватым светом. И от стен-то этих жаром и пышет. Опять пришпорил коня наш рыцарь. И поскакал вперёд. А стены каменного мешка уж раскалились добела! И светло вокруг, словно днём ясным! Жара стоит – страх! Даже сквозь латы чувствуется! Вот беда-то какая! Колдовское ущелье, значит! Выходит, колдун-разбойник таким вот образом преграду ставит перед отважными героями, которые рискнут пленницу-красавицу из неволи вызволять. Ну, да что с него взять-то, с колдуна этого?! Тёмный человек, хотя, конечно, и колдун. Он ведь весь свой расчёт на том строит, что гости незваные со страху-то и повернут. И на обратном пути изжарятся вконец! Но не таков оказался наш герой! Не-е-е-ет! Назад поворачивать?! Вот ещё!!! Там, понимаешь ли, девица-красавица плачет, свободы своей дожидается, а он – обратно?! Должна же быть в мире этом справедливость? Должно же добро восторжествовать над злом? А кто иначе считает – тому в подобные походы соваться не следует! Нет у того в душе геройства, и всё тут! Ещё сильнее погнал коня своего наш рыцарь. Из-под копыт огненным дождём посыпались раскалённые каменные осколки, жаркий и душный воздух ударил в лицо! Невыносимо стало совсем! Закричал наш рыцарь страшным голосом… Ну, того, что кричал он, я тут пересказывать не буду. Кому охота услышать, пусть, вон, на кухню пойдёт, да полюбопытствует, какими словами наш трактирщик поваров потчует, когда те гостям горелого мяса приготовят. Да и то сказать – трактирщик-то простой человек, а рыцарь благородных кровей, что ты! А благородные такие выражения порой загнуть могут, что нам, простым людям, и не снились! Была у меня одна подруга сердешная, тоже из благородных. Так она, ежели осерчает на меня за что, так прямо всё и говорила! Ты, говорила, Куинушка, хоть и красавчик, но… М-да… Опять меня чего-то в сторону уводит… Просил же напоминайте мне, о чём я рассказываю! Эх, вы! Молодёжь! Толку с вас – как рыбе с ветра попутного… Ладно, сам уже вспомнил, дальше слушайте! Летит, значит, рыцарь наш по этой раскалённой дороге. Всё дальше и дальше. Потому как, пути назад ему нету! Позади, вон, кости лежат, сами видели! И, так выходит, что путь ему один – вперёд, до самого конца идти! Ну, или пасть безвестной смертью… А вперёд-то – трудно! Пасть, оно, конечно, и полегче, и поспокойнее будет. И только он уже пасть собрался, как жара – раз, и схлынула! Осадил коня рыцарь наш, отдышался, огляделся. Жара палящего уже нет, а стены каменные продолжают светиться. Но уже таким, знаете ли, безвредным светом, мягким, прохладным. Посмотрел рыцарь по сторонам, и видит, что однато опасность миновала, а другая только ещё подбирается! И ведь какая жуткая опасность-то! Навроде речного рака, только с коня ростом! Не, даже не на рака похожа, а на паука! Или на обоих сразу! Видать, родители-то у этой нечисти были ба-а-альшие затейники, коли таких отпрысков на свет произвели! Лапы мохнатые, морды злющие, клешни – дерево перекусить впору! Страх! Но рыцарь наш копьём взмахнул, и сходу пронзил одну из этих нечистей! Да так пронзил, что прям насквозь! Вой поднялся – ужас! Вся эта орава на героя нашего кинулась! Кто тянется к нему клыкастыми челюстями, кто норовит клешёй перекусить, кто мохнатой лапой с коня сшибить! Отбросил свой копьё рыцарь, поскольку для ближнего боя оно уже несподручно было, и схватился за верный меч. Ну, тут уж пошла потеха, что ты! Лезвие его клинка было острее самых острых клешней, и рубило врага на куски, не крупнее тех, что хозяйка наша рубит, когда капусту в обед строгать начинает. Отсекала острая сталь мохнатые вражьи лапы, а зубастые челюсти сносила прям аж с головой вместе, не иначе! Бой получился знатный! И вышел из того боя наш рыцарь победителем! Огляделся он по сторонам, спрятал меч свой верный, сплюнул на землю и поскакал дальше. Чуяло его сердце, что не окончились ещё его испытания. Так оно и вышло. Дорога постепенно вверх пошла, и вот уже над головой снова небо чистое. Однако, без колдовских штучек и тут не обошлось! Въезжал-то рыцарь в ущелье ясным днём, а сейчас над ним яркие звёзды блещут! Глубокое чёрное небо раскинуло над одиноким всадником своё ночное покрывало. Тихий и ласковый ветерок нежно обдувает разгорячённого коня, а заодно с ним, и самого рыцаря. Под копытами уже не каменное крошево, а мягкая травка. И впереди, слышно в ночи, ручей журчит. И дорога сделалась какая-то странная, колдовская дорога, одним словом! Прямо по траве пролегает извилистая светящаяся бледным серебристым светом тропа. Словно луна просыпала тут свой полуночный пепел. Насторожился рыцарь, ладонью рукоять меча стиснул. Может, и не стоит этого говорить, да только боязно ему стало. Вот ведь, с нечистью в ущелье сражался – ничего! А тут – оробел, сердешный. А оно и понятно лучше, когда опасность яснее видна, и не кажется такой загадочной и таинственной. И конь рыцарский стал осторожнее ступать по этой удивительной тропе – чует, что колдовством попахивает всё явственнее. Свернула дорога вправо, и замер рыцарский конь, как вкопанный. Потому как перед ним предстала… Нет, словами описать трудно! Короче говоря – небесной красоты девушка! Стоит перед ним, прямо посреди дороги, босые ноги по щиколотку в траве утонули. И одета она в одно только полупрозрачное покрывало. Кожа белая, нежная, аж светится! Глаза глубокие, страстные, манящие… Ножки стройненькие, ручки нежные, грудь… Чего? Ну, ребята, вы уж совсем! Как же я вам фигурку-то её опишу?! Вот ежели поймёте, могу руками показать – видите? А-а-а!!! Чего раскраснелисьто? Хе! Самих потянуло, да? Вот, то-то! Кто сказал, не бывает таких?! Ты, что ль?! Да ты вообще хоть каких-нибудь видел-то? В твои-то годы! Вон, гляди, мимо идёт! Что значит: «ничего особенного»?! Женщину нужно уметь и под такой одеждой видеть! А ежели в прозрачном покрывале, так и ты, рожа кривая, небось, красавицей кому-нибудь покажешься! Да ну вас совсем! Опять отвлекли меня, старого… Короче говоря, как увидел её рыцарь, так и замер, словно молнией поражённый. А она медленно так подходит к нему, неспешным шагом, и покрывало на ней развевается… Подходит она к нему и говорит, что, мол, всю жизнь его ждала, что давно уже мечтала о таком красивом и отважном рыцаре, что готова принадлежать ему навечно. И, мол, ехать дальше ему не следует, потому как она сама краше и милее любой пленницы-красавицы. Ну, рыцарь, может, сразу-то и не догадался, что всё это – колдовские наваждения. Но предложения её решительным образом отверг. Ещё чего! Там, понимаешь ли, девушка дожидается, красота которой магией навечно сохранена, а тут? Незнакомка-то, спору нет, – прелесть! Но, это сейчас! А двадцать лет пройдёт? А тридцать? Тогда что? Вот, то-то и оно! Кто сказал: «дурак он»?! Опять ты?! Ну, чего ты встреваешь, старших перебиваешь-то?! Много в жизни повидал, что ли? У меня самого жена красавицей была! Пятьдесят лет назад… А сейчас… Ладно, не отвлекайте меня! Короче говоря, отказался рыцарь от всех заманчивых предложений. Горько заплакала тогда красавица, лицо ладошками закрыла, слёзы на дорогу роняет. В смысле, на жалость давить начала! Но рыцарь был – человек слова! Сказано, красавицу из плена выручать – всё! И хоть ты тут посередь дороги улягся – не остановишь! Тем более, ежели всё, что ему рассказали, правда, то пленница была из рода самого Принца. А тут, сами понимаете, наследство, спорные вопросы всякие… Опять же – замок Принца, что в столице стоит, земли, казна государственная… Ну, и прочие там мелочи, наподобие семейного счастья и вечной любви аж до самого гроба. Погнал опять своего коня рыцарь. И даже оборачиваться не стал. Потому и не видел, как рассыпалась за его спиной коварная обольстительница золотистой колдовской пылью. И вот впереди уже виднеется мрачный и страшный Дворец колдуна-разбойника. А на дороге перед ним пыль столбом поднимается. Это уже не шутки, это сам колдун-злодей на бой вышел! Видит, окаянный, что не удаётся ему с пути отважного рыцаря сбить, вот сам и решился изничтожить героического странника! Латы на колдуне-разбойнике чёрные, света звёзд совершенно не отражают, словно сгусток мрака несётся навстречу. За спиною его плащ развевается, весь страшными рожами разрисованный… Какими именно рожами?! А вот, пойди, на трактирщика нашего глянь! Видел? Так вот те рожи раза в два страшнее будут! Конь колдуна-разбойника злобный, глаза жёлтым пламенем пылают, зубы острые, сверкают в ночи, словно ножи! Тут и никакого меча не нужно этакая лошадка зубами хватит – мало не покажется, что ты! Однако в руке у колдуна острый меч – длинный широкий, лезвие холодной смертью светится! Чего спрашиваешь? Как это так: «светится смертью»? А я почём знаю?! Светится, и всё тут! Колдовство, дурья твоя башка! Сам понимать должен, не маленький! Выхватил наш рыцарь свой острый меч. Он, конечно, у него не колдовской был, но тоже остёр. Врежут таким – лекаря не тревожь! Гикнул рыцарь страшным голосом, кинулся на злодея, и завязался последний и решительный бой! Сватка пошла, похлеще, чем на турнире каком! Скрестились мечи, отдались леденящим кровь звоном, брызнули искрами! Рука колдуна тверда! Ещё бы! Колдун ведь, не сопляк какой-нибудь! Но и рыцарь наш тоже не промах! И ему силы и отваги не занимать! Бьются они без устали, долго бьются. И вот чувствует рыцарь, что колдун сдавать начал. Рука его уже не даёт такого отпора, как раньше. Приободрился рыцарь, налёг на колдуна с новой силой. И не выдержал злодей такого вот натиска! Разом повернул коня своего, и помчался к Дворцу. А рыцарь следом припустился. Мечом машет, вслед ему кричит, ругается – ужас! И возле самых Дворцовых ворот нагнал наш герой окаянного злодея, сшиб его богатырским ударом наземь, соскочил с коня и уже занёс над колдуном проклятым свой острый меч. Не жить больше негодяю, не воровать прелестных принцесс, не держать их в заточении! Ну, занести-то он свой меч над врагом – занёс. Но вот рубануть ему не удалось. Потому как сзади, прямо по затылку, стукнуло что-то рыцаря. Не сильно так стукнуло, шлем защитил, конечно. Но обидно, вот что скажи! В ярости обернулся рыцарь и увидел перед собой необыкновенной красоты принцессу-пленницу. Такой прелести никому и никогда видеть ещё не доводилось. Опустил свой меч рыцарь, улыбнулся красавице, и уже хотел было ей сказать, что вот, мол, свободна ты теперь, как она его – раз! И скалкой прямо по макушке! Пленница-то была красивой, чего уж тут скрывать-то, но больно сердитой! Как пошла она рыцаря нашего крыть словами разными! Что, дескать, дураков нынче развелось много, которые в чужую личную жизнь залезть норовят, словно тараканы в щель. Что, мол, муж её устал уже отваживать от Дворца остолопов этих. Что рыцарь наш героический есть самый тупой рыцарь на свете, ежели, конечно, не считать того кретина, который ему про Дворец, колдуна-злодея, да пленницу-красавицу рассказал. Много чего ещё она высказала рыцарю. И каждое своё слово скалкой-то и сопровождала. Так что под конец её повествования рыцарь уже мало что понимал из-за звона в голове. Но суть всего происходящего он уловил вполне. Дело-то в том, что полтораста лет назад встретилась красавица-принцесса с колдуном этим. И полюбили они друг друга пуще жизни. А отец красавицы против их женитьбы был. Ну и пришлось колдуну исхитриться, и выкрасть свою любимую. Принц же не простил ему этого послал по следам влюблённых отважных рыцарей. А колдун тогда молод был, силён, шутя с ними со всеми справился. Ну, отсюда и пошла о нём слава, как о лютом злодее. Нынче-то колдун уже таким сильным, как раньше, не был – всю силу колдовскую поистратил на жену свою, чтобы она всегда была красивой, молодой да здоровой. А самому уже ничего и не осталось. А жена у него оказалась любящая, да верная. Не бросила своего мужа, хоть он уже и не тот был, что прежде. Осталась возле него, сама понемногу магией занялась, на ноги его поставила, силы ему вернула. Не все, конечно, а вернула. Ну, а когда объявлялся возле Дворца какой-нибудь отважный избавитель, тут уж колдуну самому приходилось действовать. Обычно ему это удавалось, а вот сегодня – оплошал! Да и то сказать – триста лет, срок немалый даже для колдуна! Выслушал всё это рыцарь, похлопал глазами на заплаканное личико красавицы, послушал её негодующие причитания, да и пошёл прочь. К вечеру выбрался он из колдовского ущелья, куда днём только входил, полный надежд и отваги. Идёт себе по дороге, голова опущена, коня за уздечку ведёт, меч обронил где-то. Так и шёл он, не разбирая пути, много дней и ночей. Куда ушёл-то? Да не знаю я, ребята, не знаю. Кто говорит, в Криарские леса подался; кто – в Андирские горы. А может быть, он сейчас в Касиоре осел. Сказывают, есть там один мужик, судя по повадкам благородного происхождения. Обитается он в трактире каком-то, пьёт сильно. И стоит при нём начать рассказывать про всяких там красавиц, которые в неволе томятся, как он сразу же – раз, и по морде рассказчику-то! Не любит очень подобные байки, что ты! А оно и верно – не лезь в чужую жизнь! Живёт себе красавица в плену – пущай живёт! Много ли ты об жизни её знаешь?! И геройствовать тут нечего! А то, отправишься её спасать, а она тебя скалкой, скалкой, что ты! Тут уж лучше будет, пожалуй, революцию какую учудить – оно хоть и хлопотнее, зато не так обидно! Вот так-то, ребята! Март, 2003. СЕРЕБРЯНОЕ ЗЕРНЫШКО Рыцарь Клаус бросил взгляд на повозку и невольно расправил плечи. Усталости его – как не бывало. Душу переполнило чувство гордости и предвкушение счастья. Нелегко было одолеть Золотого Дракона, но дело того стоило! Ведь от этого зависело его, Клауса, будущее. Жаль, конечно, что придётся уехать отсюда. Но Принцесса говорила, что пройдёт десять-двадцать лет, и Зёрнышко прорастёт. А там и до плодов – рукой подать! А тогда уже Клаус сможет выкупить себе приличный замок у какогонибудь обнищавшего барона. И они с Принцессой станут жить там, не зная горя… При воспоминании о Принцессе Клаус нахмурился. Хорошо бы забрать её с собой. Но она – Принцесса! Она привыкла жить в роскоши и достатке. А что ей сейчас может дать Клаус? Запущенный замок? Обширные земли? На которых ничего не растёт… Всему этому не сравниться с богатством её отца – Короля. Ничего, подумал Клаус. Пройдёт не так уж много времени, и я смогу выполнить любое желание Принцессы! Клаус ещё раз глянул на повозку, где под кожаным чехлом лежала невидимая посторонним шкура Золотого Дракона. Тяжело было его одолеть. И ещё труднее – незаметно доставить столь ценный груз в королевский замок. Через море, где хозяйничают пираты, через Огненные Горы, полные разбойников. Мало кому это удавалось. Клаус презрительно усмехнулся. Многие посчитали бы такую шкуру богатством. Ведь каждая чешуйка, покрывавшая её, была из чистого золота. Многие, но не Клаус. И не теперь. Конечно, сама эта шкура тоже стоит немалых денег, но вожделенное Зёрнышко – во много крат ценнее! Это просто удача, что Принцесса предупредила Клауса! Наверняка она влюблена в него по уши… А может, не возвращаться потом за Принцессой? Клаус даже вздрогнул от этой мысли. Ну, в самом деле – что в Принцессе такого особенного?! Богатство? Скоро Клаус и сам будет не беднее её отца! Красота? Да с такими деньгами он найдёт себе не хуже! Одно слово, что – Принцесса! А так – больше ничего и нету… Нехорошо это, опять подумал Клаус. Она же мне рассказала о самом главном секрете Короля. Клаус вспомнил, как Принцесса торопливо шептала ему на ухо. Вспомнил, как горели её щёки, как она испуганно оглядывалась по сторонам – не услышал бы кто. – Серебряное Зёрнышко, – говорила она. – Ты думаешь, откуда у моего отца столько денег? У него в подземелье целая роща волшебных деревьев! Каждое из них выросло из такого вот Серебряного Зёрнышка! И на их ветвях гроздьями висят драгоценные камни – алмазы, рубины, изумруды! Несметные сокровища! А раз в пять лет среди них распускается волшебный цветок, в котором и находится Серебряное Зерно! И когда-нибудь у тебя тоже будет такая же роща, как и у моего отца! Клаус слушал её, затаив дыхание. – Отец бережно хранит эту тайну, – шептала Принцесса. – Но не менее свято он держит и своё слово. Шкура Дракона нужна ему для колдовского зелья, дающего бессмертие, и он отдаст за неё всё, что угодно. Одолей Золотого Дракона и привези во дворец его шкуру! И тогда сможешь просить у Короля всё, чего пожелаешь! – Почему же никто раньше не просил этого самого Зёрнышка? – удивился Клаус. – Ведь Король уже не в первый раз объявляет о том, что ему нужна шкура Золотого Дракона. И я знаю, что в прошлом году рыцарь Марк тоже добыл её. – Никто не знает о волшебных Серебряных Зёрнах, – вздохнула Принцесса. – Марк попросил у Короля денег и отец ему щедро заплатил. Марк теперь богат, но не настолько, насколько будем богаты мы с тобой, Клаус! – Король станет мне мстить, – нахмурился Клаус. – Он не позволит кому-то ещё выращивать волшебные деревья! – Уезжай за Огненные Горы! – выдохнула Принцесса. – Спрячься! А потом, через двадцать или тридцать лет, возвращайся за мной! Ты вернёшься? Обещаешь? – Обещаю… Клаус вздохнул. Нехорошо, конечно, нарушать данное Принцессе слово. Но – двадцать лет! Или даже тридцать! К тому времени Принцессе будет уже под пятьдесят лет! А Клаус, при его богатстве… Э-э-э! Да что там думать? Где гарантия, что эта легкомысленная особа не выдаст потом кому-нибудь секрет самого Клауса? Разболтает о волшебных деревьях – хлопот не оберёшься! А то ещё признается во всём своему отцу! Скажет ему, где прячется Клаус, и когда он обещал за ней вернуться… От Короля тогда пощады не жди! Приедет Клаус во дворец, за Принцессой, а тут его и… Клаус передёрнул плечами. Нет! Лучше уж не рисковать! Принцесса, конечно же, красивая, но груды драгоценных камней будут выглядеть ещё краше! Клаус решительно вскинул голову и направился в тронный зал. * * * – Проси, чего хочешь! – высокомерно заявил Король. – Я обещал тебе, что исполню любое твоё желание, рыцарь Клаус! – Премудрый Король! – громко заявил Клаус. – Я прошу у тебя всего одну вещь! До меня дошли слухи о том, что в твоём дворце хранится волшебное Серебряное Зёрнышко! При этих словах Король согнулся, словно от неожиданной боли в животе. Лицо его налилось кровью, глаза вылезли из орбит. – Кто?! – хрипло выдохнул он, с испугом глядя на Клауса. – Кто рассказал тебе?… – Тот, от кого ты это Зёрнышко получил! – смело ответил Клаус, как его учила Принцесса. – Его больше нет! – вскричал Король. – Я его сам, своими руками!… – Он выжил! – возразил ему Клаус. – Но теперь его уже действительно нет в живых! Мой меч оборвал жизнь этого колдуна! Ни к чему остальным знать о волшебных деревьях, Король! Только мы двое! Ты и я!!! Король, тяжело дыша, смотрел на Клауса. На лице его была написана ненависть. – Бери всё, что пожелаешь! – прерывающимся голосом предложил он. Хочешь, я осыплю тебя золотом? – У меня оно и так будет! – покачал головой Клаус. – Я подарю тебе земли от Огненных Гор и до Кровавой Расщелины! Это больше половины моего королевства! – Я прошу у тебя Серебряное Зёрнышко! – Хочешь, я отдам за тебя свою дочь? Прекрасную Принцессу! – Зёрнышко! – твёрдо повторил Клаус. Король вздохнул и откинулся на спинку трона. – Что ж… – процедил он. – Будь по-твоему! Он покопался в складках мантии, извлёк небольшой кожаный мешочек и протянул его Клаусу. – Бери! – с ненавистью произнёс он. – Но помни!!! – Король резко наклонился вперёд. – У тебя есть только один день!!! От заката и до следующего заката! Для того, чтобы покинуть пределы моего королевства! После этого я объявлю на тебя охоту! Ты понял, рыцарь Клаус? И если тебе дорога твоя жизнь – беги из моих земель без оглядки!!! Клаус спокойно протянул руку и принял из дрожащих пальцев Короля кожаный мешочек. Он осторожно развязал шнурок на нём и вытащил двумя пальцами маленькое зёрнышко из чистого серебра. Зерно сверкнуло в лучах заходящего солнца. Какое оно маленькое, с нежностью подумал Клаус. Кто бы мог догадаться, что в нём притаилась такая неимоверная колдовская сила?! – Благодарю тебя, Король! – склонил голову Клаус. – Убирайся!!! – хрипло прошептал Король. – Убирайся отсюда!!! Клаус насмешливо посмотрел на него, повернулся и вышел. А Король долго ещё смотрел на дверь, за которой скрылся рыцарь Клаус. * * * – А чем, ты говорила, его нужно поливать? – спросил Король. – Лошадиной кровью, – ответила Принцесса. – М-да… – Король покачал головой. – Ты умеешь шутить, доченька! – Ещё бы! – улыбнулась Принцесса. – Месяц назад рыцаря Марка схватили крестьяне, когда он пытался увести у них коня. Он истратил на лошадей все свои сбережения, и ему пришлось стать конокрадом. – И что Марк? – Крестьяне убили его, – пожала плечами Принцесса. – Никто не поверил в то, что оборванец и ночной вор – на самом деле благородный рыцарь Марк. – Его убила жадность, – возразил Король. – Жадность и глупость. – А много ли у тебя ещё осталось этих зёрен? – поинтересовалась Принцесса. – Штук сорок примерно, – ответил Король. – Скоро нужно будет заказать у дворцового ювелира ещё одну партию… – Ну, на сорок-то дураков у нас этой ерунды хватит, – заметила Принцесса. – Это точно, – кивнул Король и улыбнулся. – Надо же, а?! Поверить в подобные небылицы! Про все эти волшебные деревья и горы драгоценных камней! – И отдать за кусочек серебра золотую шкуру! – подхватила Принцесса. Они с отцом посмотрели друг на друга и снова рассмеялись. – А что ты будешь делать, если кто-нибудь из них всё же вернётся за тобой? – с улыбкой спросил Король. – Ты всех их достаточно напугал, – покачала головой Принцесса. – И потом, если бы кто-то из них действительно любил меня, то не променял бы на никчёмную крошку серебра… Принцесса помрачнела, вспоминая всех тех, кто в беседе с Королём предпочёл выбрать не её, а Серебряное Зёрнышко. Так вам всем и надо, сердито подумала Принцесса. Дураки жадные… – Трудно сейчас найти подходящего жениха для своей дочери, вздохнул Король. – Ох, как трудно! Особенно, если она – Принцесса!… Король с нежной грустью посмотрел на дочь и ещё раз тяжело вздохнул. Фантазёрка она у меня, подумал Король. Надо же, а?! Такое выдумать! И ведь как похоже на правду! Просто невозможно не поверить в эту сказку! Лошадиной кровью, говоришь, поливать нужно?… Хм… Может, самому попробовать? А то, в дураках-то останусь я, а не все эти рыцари… А что, если… Январь, 2003. Виталий Зыков ФЛОРИСТ Гамзарские байки Гамзар, шумный и изменчивый Гамзар, казался всякому чужеземцу раздражающе опасным и надоедливым городом. Уличная жизнь пугала своей бесстыдной жаждой наживы, а соседство угрюмых лачуг с сияющими фасадным блеском дворцами изрядно шокировало. Но именно в этом и был весь Гамзар. Город, чью душу затронул твой первый крик не может стать чужим, он твой дом и семья, твоя душа и боль… Мидар грустно тряхнул головой, прогоняя непрошеные мысли, и чуть увеличил наклон небольшой лейки, заставляя воду бежать быстрее. Хватит, хватит, пора уже забыть о прошлом и жить настоящим! Вон ещё сколько работы на утро, а ведь после обеда в лавку потянутся люди! Теперь уже с некоторым раздражением человек окинул взглядом плоскую крышу своего двух этажного дома. Вокруг под небольшими навесами уютно расположились многочисленные кадки с цветами, лекарственными и не очень травами, которые с радостью покупали лекари и маги, низкорослыми кустиками лесных ягод. Навесы были дорогие, гномьей работы, и Мидар в который раз подумал, что если вдруг, какой-нибудь мерзавец решится разбить эти творения подземных мастеров, он задушит негодяя собственными руками. Спохватившись, человек грубо помянул уж больно суровых богов и слишком хитрых демонов: он слишком долго задержался около кадки с пучецветом синим, заливая его водой, а тот этого ой как не любит. – Эй, Мидар!! – звонкий мальчишеский голос сообщил всему свету, что его обладатель, наконец, соизволил проснуться. – Здравствуй, Мидар! Ты опять встал раньше меня. – Лёгкая обида в словах мальчишки сообщала о его несогласии мириться с таким положением дел и что когда-нибудь он победит коварного любителя цветов в этом соревновании. – И ты здравствуй, Смильк! На твоём месте я бы только радовался, что ещё можно нежиться в постели, сколько влезет, и уж точно не летел бы на крышу в девять утра. – Девятилетний сосед был для Мидара отличным способом отвлечься от мыслей, и он никогда не обижал ребёнка. – Мидар, а Мидар! Расскажи историю! – не обращая внимания на полторы сажени между домом его родителей и домом соседа, мальчик обожал выпытывать у того различные истории, не забывая подвергать сомнению каждое его слово. – Извини, Смильк, но я флорист, а не менестрель. Мой удел выращивать и продавать цветы, а не восхвалять посредственными песнями героев былого, – Мидар отставил в сторону лейку и потянулся к небольшим садовым ножницам, но неожиданно громкое восклицание маленького соседа едва не заставило их уронить: – Ага, а сам говорил, что флористы в старину участвовали в сражениях! – Да, говорил! В прежние времена флористы ходили между городами, сопровождая большие возы, загруженные чесноком или эспино… Да, да, железными колючками, – не давая Смильку возможности вновь завопить, поспешил ответить Мидар. – Эти самые колючки разбрасывались на поле боя, чтобы вражеская конница ломала ноги на засеянных этими страшными семенами полях. После битв, флористы собирали эспино и грузили обратно на возы. Платили им за лошадиные ноги, поэтому их они тоже собирали. Страшные подробности ничуть не смутили мальчика, и он непоседливо поинтересовался: – А ноги топорами рубили? – Не знаю! – такие подробности вызывали тошноту у взрослого Мидара. – Сейчас так никто не делает. Флористы уже не те стервятники войны, что раньше. Чеснок используют сами солдаты, так что и рубят они сами. Вон у своего дяди Ягира спроси! Мальчик вздохнул и грустно прислонился лбом к узкой решётке ограждения: – Эх, Мидар, а ещё взрослый, называется! Дядя у меня расследователь при городской страже, самый честный и умный. Он всех-всех преступников ловит, и бедных лошадок не обижает! – На этой обличающей профессию флориста ноте паренёк сбежал по ступеням вглубь дома и уже не слышал, как его взрослый сосед прошептал: – Я очень надеюсь, Смильк, что твой дядя действительно такой умный и честный, как ты рассказываешь. Очень надеюсь! В этот день в лавку флориста постучали гораздо раньше обычного: постоянные покупатели знали, что «Обитель цветов» откроется не раньше двух по полудни, а новичка отпугнула бы запрещающая вывеска, потому от неожиданности Мидар выпустил из рук медный ковш, которым он черпал воду из ведра с водой. С лязгом выпавшего из седла рыцаря, он покатился по каменным ступеням, ведущим в подпол, заставив владельца дома досадливо поморщиться. Но не успело утихнуть громыхание, как в добротную дверь забарабанили кулаки и раздались крики: – Флорист, открывай, мархуза тебе в рыло! Стража городского Совета! Открывай тебе говорят! Побледневший Мидар на ватных ногах добрёл до выхода и откинул засов. Тут же дверь распахнули наружу, и чей-то мощный кулак вонзился ему под глаз. В голове раздался неприятный звон, а перед глазами замельтешили в хороводе искры-злодейки. Уже слабо соображая, что вокруг происходит, он ощутил, как некая сила отшвырнула его в сторону и буквально впечатала в стену. Сухо хрустнули кости, заставив сердце на миг замереть в страхе: а ну как перелом?! – Согласно постановлению Совета вы арестованы по обвинению в убийстве! Уверенный спокойный голос зазвучал откуда-то со спины, перекрывая шумное дыхание навалившихся сзади дюжих стражников! – Убийстве кого?! – хрипло прошептал-простонал флорист и скривился от боли: теперь ему ещё и руки заломили за спину. – Члена Совета, уважаемого купца Цвильта Стиренга и его приказчика, уважаемого Насира Хумгата! И знаешь, на тебя указывают слишком серьёзные улики! – неожиданно перейдя на «ты» добавил тот же голос. * * * В камере оказалось сыро, склизко и мерзко, а ещё там оказалось страшно. Низкий, слишком низкий потолок, ледяной камень и узкое окошко, забранное толстенной решеткой, в этом подземном каземате буквально ломали волю пленников, привыкших к вольным просторам и небу над головой. Железная же дверь, навевала мысли о вратах в Нижний мир, которые захлопываются за душами грешников, обрубая всякую надежду на спасение. Мидар страдал, ему было настолько тяжело, что мысли об уходе из этого бренного мира посещали его всё чаще и чаще. Лишь смутная, погребённая под пластами мыслей и чувств надежда, была тем якорем, что держала его в этой жизни. И он ждал, ждал окончания развязки тюремной трагедии. Его допрашивали единственный раз, и болезненно резкий свет светильника в кабинете у расследователя теперь врежется в память на всю жизнь. Холодный, будто вырубленный изо льда, привинченный к полу табурет, мощный стол с толстой столешницей, покрытой многочисленными царапинами, и проницательный взгляд голубых льдинок глаз расследователя. Дядя Смилька – Яриг Дубой – действительно выглядел честным и очень проницательным, он буквально подавлял подследственных своей обжигающе холодной аурой представителя неотвратимого Закона. Он принадлежал к тому типу служак, которые выполняют свою работу истово, с пылом и жаром безумных фанатиков Старых Богов, и это пугало. Мидар ничуть не сомневался, что очень многие душегубы именно в этом кабинете выплёскивали в эти глаза слова признания и раскаяния в содеянном, хоть как-то надеясь вымолить себе спасение. И вряд ли кому-то удавалось разжалобить страшного расследователя. Всё было именно так, как представлял себе флорист, но и он подпал под магнетическое влияние холода чужого взгляда… – Мидар Кумил или флорист Мидар, признаёшь ли ты себя виновным в смерти купца Цвильта или приказчика Насира? Имелись ли у тебя причины желать их смерти? Продавал ли ты приказчику поддельные семена мака? Со смесью неподдельного испуга, изумления и глубинной усталости, флорист глухо сообщал, что не признаёт и не продавал, но вот причины желать смерть имелись. Стоящий рядом с расследователем алый кристалл при этих словах наливался снежной белизной. – Чем вызвано подобное отношение? – холодно и отстранённо уточнял расследователь Яриг, изредка кося взглядом на кристалл. – Десять лет назад, Цвильт и его приказчик подделали подпись отца под одним договором, и наша семья оказалась разорена. Родители не вынесли позора, старший брат ушёл в наёмники, где и погиб через год, а я остался один… – Но сейчас вы не бедствуете? – пытливо прищурился расследователь. – Да, не бедствую. Искусство и знания моего рода остались при мне, и только потому я смог преуспеть. Семь лет жил в стране Хань, оттачивая мастерство и налаживая связи, а потом вновь вернулся назад, в свой родной город… Где убийца моей семьи продолжал осквернять землю! – голос Мидара звучал глухо и потерянно, лишь последние слова он произнёс с яростной ненавистью. – Знаете, я смотрел дело о подделке подписи и некоторые моменты меня заинтересовали, – как-то доверительно вдруг поведал флористу Яриг. – Хотя, в виду смерти возможных подозреваемых не вижу смысла ворошить прошлое, тем более тот самый договор давно пропал во время пожара в магистрате… Ну да ладно, это не столь важно, меня интересует другое… – расследователь замолчал, и флорист не рискнул прервать его размышления. – Вы ненавидите приказчика и его хозяина, обвиняете их в страшном преступлении против вашей семьи и тут же продаёте им свои товары?! Знаете, это меня, право слово, удивляет! – Яриг говорил это с неожиданной язвительностью, заставляя флориста с каждым словом всё сильней склонять голову. – Это ведь ваш футляр для семян и на нём ведь была ваша печать?! – он показал вскинувшемуся Мидару небольшой глиняный цилиндр с плотной крышкой и остатками сургуча по краям. На нём ещё виднелись остатки личной печати флориста. Мидар сухо сглотнул и хрипло судорожно забормотал: – Купец входит в состав Совета, и если бы я отказался его обслуживать, то меня просто изжили бы из города. Только поэтому я терпел присутствие его прихвостня в своей лавке. Только поэтому! В глазах флориста блеснули капли влаги, и он, стыдясь, резко отвернулся. – Ну что ж, у меня пока к вам вопросов больше нет! Можете возвращаться обратно в камеру, – равнодушно кивнул расследователь и задумчиво уставился в зарешеченное окно. – Господин Яриг, простите, а как умер купец и его подручный? – уже у самого выхода из кабинета, подталкиваемый в спину конвоиром, обернулся флорист. – Их разорвал демон, самый обычный низший демон! Он прорвал защиту и набросился на заклинателя, – господин Ягир внимательно посмотрел на скованного флориста и добавил: – Оказывается, почтенный купец давно увлекался оккультизмом и вот, наконец, решил вызвать демона, а Насир ему помогал. На свою голову! – Но… – задать ещё один вопрос Мидару не дали. Крепкий кулак конвоира вонзился ему в поясницу, и флорист вывалился в коридор, с трудом сдерживая стон боли. После того разговора прошло четыре дня – во всяком случае, Мидар думал, что четыре. Окошко его камеры света почти не пропускало, поэтому день и ночь для узника не отличались друг от друга, а приносящие еду надзиратели лишь презрительно молчали. Вот и оставалось разве что доверять своим чувствам, которые слишком изменчивы. С каждым днём надежда в душе человека становилась всё тоньше и тоньше, а наружу начало прорываться злое отчаяние… Когда, минуя обычное время появления надзирателя, в замке загремели ключи и загрохотали отодвигаемые засовы, флорист буквально взвился со своего места. Переминаясь с ноги на ногу, он с затаённым страхом и верой в благополучный исход в глазах смотрел на пришедших конвоиров. Его вновь вызывал к себе расследователь! Как и в предыдущие разы, он совершенно не помнил дорогу в страшный кабинет, погрузившись в мысли о предстоящем разговоре. Только усевшись на знакомый табурет, Мидар вернулся в окружающий мир. – Здравствуйте, Мидар! – флористу показалось, что голос представителя Закона сегодня был чуточку теплей. – Требуется обсудить с вами ещё некоторые вопросы. Мидар судорожно закивал головой, выражая полное согласие сотрудничать с властями, чем вызвал слабую едва заметную презрительную усмешку на губах расследователя. – Вы знаете зачем требуются семена мака в обряде вызова низшего демона? – Да! – твёрдо сказал Мидар, стараясь не обращать внимания на прыгающие губы. Подтверждая его слова, вновь вспыхнул белым магический кристалл. – Даже так, – вскинул брови Ягир и флорист тут же зачастил: – Семена высыпаются дорожкой на ровной поверхности, образуя особый узор. Очень важен порядок при создании узора, определённые слова и… – Хватит, хватит… – расследователь предостерегающе поднял руку. – Верю, что знаете. Вы ознакомились с особенностями обряда в Поднебесной? Использование растений в ритуальной магии характерно для той местности, не так ли? Дождавшись неопределённого пожатия плеч, Ягир непоследовательно сообщил: – Если честно, то подозрение пало на вас сразу же, как стало известно о гибели члена Совета и его помощника. Вернее, как только стало ясно, что это не случайность. Вызванные привратником почтенного купца мы обследовали буквально истерзанную комнату с остатками тел и обратились к магам. И один из них тут же сообщил, что периметр защиты от демона был нарушен… Вы меня слушаете? Неожиданные смены тем каждый раз заставляли Мидара вздрагивать всем телом, но расследователь не обращал на это внимания. – Так вот, в этом обряде вызова, присутствуют два взаимопроникающих рисунка. Один, из мелкого гравия, отвечает за формирование ритуальной фигуры, а второй, из семян мака, создаёт защиту. На завершающем этапе обряда мак истаивает и образует невидимый защитный купол. Но вот только в этот раз ничего подобного не произошло. На полу осталось к концу ритуала множество видимых крупинок, который привели к возникновению искажений в законченном совершенстве магических действий, и одна сторона защитного купола стала уязвимой. Именно через неё и вырвался демон. Изнемогающий от ненависти он убил всех людей в комнате, после чего провалился обратно в Нижние миры. – Но почему в этот раз не сработало? – справившись со страхом робко спросил Мидар. – Да потому что кто-то насыпал в посуду с маком серого песка. Причём злодей рассчитал всё так, что в узоре дорожки из песка должны были располагаться прямо напротив заклинателя. То есть купца Цвильта Стиренга! – самодовольно откинувшись на спинку стула, расследователь с некоторым превосходством посмотрел на флориста. – Песка?! – в глазах Мидара замерцали озёра тоски, а голос сорвался на постыдный визг. – Тише, тише, уважаемый Мидар. Поначалу, найденная посуда из-под мака свидетельствовала против вас, но я решил поручить моему помощнику сравнить изъятую в вашем доме печать и остатки оттиска на сургуче… – И?! – с робкой надеждой воскликнул флорист. – И они не совпали! Самую малость, но не совпали. Резчик поленился или, может, рука дрогнула, но на посуде был один малюсенький лишний завиток. И тогда я решил провести обыск в доме покойного Насира Хумгата, – Ягир уже с открытым торжеством усмехнулся и поставил на стол тонкий стержень тёмно-красной печати со знакомым рисунком на штемпеле. – Она была в выгребной яме на заднем дворе! Даже несмотря на профессию флориста, не чурающегося работы с навозом, и собственное удручающее положение подозреваемого в двойном убийстве, Мидар постарался отодвинуться от неприятного предмета. Ягир вновь захохотал. – Эта некогда вонючая, а теперь тщательно отмытая гадость служит уликой, изобличающей приказчика Насира Хумгата в покушении на убийство собственного хозяина. Он только немного не рассчитал: щель в защите оказалась слишком велика, и демон убил обоих. – А мотив? – тихо поинтересовался Мидар. – Мотив у него был? Расследователь поощрительно кивнул головой: – Мотив был, как же без него?! Насир оказался вороват. Мы уже проверили часть его бумаг, и оказалось, что довольно крупные суммы утекали из карманов купца. Тот наверняка узнал о кражах, и Насир испугался. А тут ещё вы подвернулись под руку со своими давними обидами… В общем, дело против вас закрыто и все обвинения сняты!… Домой флорист возвращался пешком, жадно дыша воздухом свободы, не веря собственному счастью. Враги погибли, он на свободе – что можно ещё желать?! Бывший заключённый специально выбрал такую дорогу, чтобы пройти мимо дома ненавистного Цвильта и проклятого Насира. Проходя мимо дома последнего он внутренне усмехнулся: всё-таки идея воспользоваться букетом чрезвычайно редких, быстроразлагающихся цветов из суудских джунглей, чтобы подкинуть печать в дом врага оказалась удачной. Букет, наверняка, с крыльца подобрала служанка, решив, что это подарок от воздыхателя, а когда те завяли, то просто выбросила их на задний двор. Пара дней и вот уже стержень печати лежит среди куч отходов, ожидая дотошного расследователя. Мальчонка оказался прав, и его дядя действительно профессионал. Ведь любой другой остановился бы просто на очевидной версии вины Мидара и отправил того на виселицу, этот же смог доказать непричастность флориста. Действительно, очень хороший человек! Правда, Ягир мог спросить, не насыпал ли Мидар песка в цилиндр с маком, но ведь он и не насыпал! Это ведь сделал непоседа Смильк, когда однажды забежал в лавку к соседу и решил над тем подшутить. А уж как флорист провоцировал мальчика на эту немудрёную шутку, как раскладывал перед ним мешочки с тщательно отмеренными дозами… И ведь все эти предосторожности против кристалла правды оказались не лишними! Семена мака в футляре были самыми настоящими, а купца убил демон – получается флорист не причём?! Наконец, Мидар не выдержал и рассмеялся в голос, перепугав редких в эти поздние часы прохожих. Виталий Романов СТЕКЛА ЦВЕТА СМЕРТИ – Фу, какая непонятная штука! – сморщив нос, пробормотал мальчик. Он разглядывал цилиндр, украшенный рисунками смешных человечков. – Это калейдоскоп, – терпеливо объяснил мужчина, поворачивая картонную трубу так, что стеклянный глазок оказался перед лицом сынишки. – Смотри. Вот этот конец поднимаем повыше, теперь на него падает солнечный свет, а сюда заглядываешь… Внутрь. – Папка!!! – восторженно закричал мальчуган, и прохожие, спешившие по делам, невольно замедлили шаги, оборачиваясь. – Папка! Я вижу! Вижу… – Бар-р-а-а! – взревела толпа, и Леггард рванулся вперед, что есть мочи. За спиной остались заунывные бормотания шамана, раскачивавшегося над ритуальным костром; умоляющие глаза Мелоны, все еще ждавшей, что Леггард одумается; волнующееся море глаз и поднятых вверх рук; солнечное утро, спокойное и тихое, непохожее на многие до него. Те, когда привычный мир стал рушиться, искажаться на глазах, заставляя племя в страхе бежать прочь, бросив обжитые места. Все вокруг менялось так стремительно, что даже Загор, седой вождь, редко удивлявшийся чему-либо, чаще и чаще бормотал под нос молитвы. А может, проклятия. Сколько дней они уходили прочь от умиравшего мира? Лишь здесь, в плену вековых деревьев и черных скал еще оставался островок покоя, где племя нашло приют. Но мир таял на глазах, и все меньше было веры в то, что уцелеет хоть какая-то часть. Среди скал, неподалеку от места, выбранного для лагеря, воины племени нашли исполинскую пещеру, открывавшую прямой и ровный ход куда-то в недра горы, вверх. Поначалу никто не рискнул двинуться по нему вглубь. Но Хурон, долго колдовавший с амулетами и задававший вопросы теням предков, провозгласил, что пещера – это путь к спасению… – Бар-р-а-а! – ревела толпа, и кровь гулко стучала в висках, словно призывая: «Беги! Беги! Беги!» «Беги, что есть мочи. Пока хватает сил. Если хватит. Нет, не думать об этом! Не думать. Хватит. Обязательно хватит». Длинный прямой коридор уходил вперед и чуть вверх, стены закруглялись, образуя свод над головой. Двигаться было нетрудно, Леггард, ровно и легко бежавший по проходу, не задевал потолка, несмотря на огромный рост. На воине была только набедренная повязка, плащ он скинул перед входом, полагая, что лишняя одежда ни к чему. Оружие он тоже оставил соплеменникам, взяв с собой лишь острый нож. Длинные белые волосы были собраны в пучок, чтобы не помешали в возможной схватке. Дальний конец хода утопал в молочной дымке. Леггард догадывался, что с каждым шагом поднимается все выше над землей, но в окружавших стенах не было ни одной трещины, чтобы выглянуть наружу. Наоборот, со временем они стали ровными, зеркальными. И воин, двигаясь вперед, видел вокруг лишь причудливые, изломанные отражения бегущего человека. – Ты идешь из-за нее! – в отчаянии воскликнула Мелона, закрывая лицо руками. – По-прежнему грезишь о ней, даже мертвой. Она дороже, хотя я здесь, рядом. Посмотри, Леггард, – Мелона бросилась к нему, заглядывая в глаза. – Я рядом с тобой, твоя. Со мной ты делишь ложе… Почему недоволен женщиной? – Я иду, потому что так нужно моему народу, – упрямо возразил Леггард, покрывая лицо красками вызова и смерти: черной и красной. – Не-е-е-т! – вцепившись в него, безумно зашептала Мелона. – Ты думаешь: она там, в пещере. Но ее невозможно спасти, Леггард! Если бы Илоха была жива, давно вернулась бы. Сколько дней ты ждал, прежде чем пришел ко мне? Помнишь? Помнишь?! Воин со злостью оттолкнул Мелону в сторону. – Никчемная женщина! – раздраженно произнес он. – Посмотри вокруг! Твои глаза слепы? Наш мир доживает последние дни! Осталось совсем недолго. Хурон говорит, можно спастись. Надо лишь найти дорогу на другую сторону… – Глу-у-пый, – простонала Мелона, падая на колени. – Там нашли смерть и Туан, твой друг, и Илоха. Они ушли дорогой вечного сна, из пещеры не возвращаются. Одумайся, ради меня. Пусть нам осталось лишь несколько дней, но мы проведем их вместе. Леггард… – Я иду, – коротко ответил воин, прекращая ненужные споры. Мелона с рыданиями упала на шкуры… Леггард накинул плащ и вышел из пещеры наружу, подставляя лицо утреннему солнцу. – Я иду! – закричал он, слушая эхо. – Бар-р-а-а! – доносилось издали, все тише и тише. Звук блуждал между стенами, отражаясь от них и возвращаясь снова. Чем дальше от входа находился Леггард, тем сложнее было понять, что осталось за спиной. Только невнятный гул доносился до него издалека. Потолок тоже стал ровным, зеркальным. Теперь, глядя вверх, Леггард видел изломанные тени. Двигаться вперед было легко. Воин старался дышать глубоко и ровно. Несколько дней он тренировался бегать по скалам вверх, чтобы привыкнуть к испытанию, что ждало его. В коридоре было светло, казалось, рассеянный неяркий свет проникал внутрь прямо через зеркальные стены, но воин, глядя по сторонам или вверх, по-прежнему видел только причудливые отражения самого себя. – Ты дойдешь! – сказал Загор, и его глаза на миг блеснули в свете факелов, освещавших пещеру вождя. – В тебя верит Хурон. «Хурон верил в то, что доберется Туал. И Илоха, хотел возразить молодой воин, но вовремя сдержался. Он лишь наклонил голову в знак согласия, пряча лицо. – Ты обязательно найдешь выход из пещеры, – едва слышно пробормотал вождь, опуская веки. – А потом вернешься обратно, чтобы провести племя дорогой жизни. Старик надолго умолк. – Загор! – через некоторое время окликнул молодой воин, устав ждать, пока вождь откроет глаза. – Я думаю… – отозвался старик. – Леггард, я очень устал за последние месяцы. Мир слишком часто меняется, в нем трудно. Чем ты старше, тем сложнее переносить это. Впрочем, ты не поймешь. Иди. Обязательно возвращайся. Теперь и пол под ногами стал зеркальным. От многочисленных теней у Леггарда кружилась голова, временами он замедлял бег и прикрывал глаза, давая голове отдохнуть от бесконечной пляски кривлявшихся отражений. Он не боялся споткнуться и упасть – пол был идеально ровным, гладким, таким же, как стены и потолок. В лицо дул легкий ветер, словно бы навстречу воину сверху вниз – бежал прохладный ручеек воздуха. Леггард по-кошачьи мягко двигался вперед, крепко сжимая нож в руке. Пока он ничуть не устал, его могучие мышцы еще не отвыкли от долгих скитаний по лесам, в поисках еды для племени. Лишь в последнее время, когда мир сузился до небольшого островка покоя, воин поддерживал форму тренировками. – Почему иду я? – в который раз переспросил Туан, скаля белые зубы. Очень просто, Леггард. Нас трое: ты, я, Илоха. Но Илоха выбрала не меня, сам знаешь. Идти надо тому, кто остался лишним… Или предлагаешь вызвать тебя на поединок, чтобы доказать право на женщину? – Туан… – слова застряли в горле Леггарда. В рассуждениях друга была логика, которой трудно что-либо противопоставить. – Что «Туан»? – передразнил темноволосый воин, отступая к костру, чтобы поправить развалившиеся в разные стороны головешки. – От того, что ты убьешь меня, или я убью тебя, племени не будет проку. Два лучших охотника не должны тратить силы на это, когда умирает мир. – Так не по правилам народа, брат. – Брат, – Туан шагнул вперед, положив руку Леггарду на плечо. – Все вокруг становится другим, посмотри. Каждый день, каждую минуту – умирает, перерождается. И пусть законы племени один раз уступят разуму. Я иду, потому что есть надежда вывести наш народ… – Куда, Туан?! – воскликнул беловолосый гигант. – Откуда я знаю, – фыркнул Туан, присаживаясь у костра и забавляясь отблесками огня на лезвии ножа. – Хурон говорит, что там, со стороны, где выход из пещеры – другой мир. Шаману надо верить. Я рискну. – Рискну! – шепотом произнес Леггард, но зеркальные стены услышали его, повторяя «Рискну! Рискну! Рискну!» Эхо катилось впереди бегущего воина, навстречу легкому ветру. Леггард замахнулся ножом и в ярости ударил по гладкой стене. Металл скользнул по зеркальной поверхности, не оставив на ней никакого следа. Рискну… Туан ушел, чтобы навсегда исчезнуть в гигантской пещере, с которой начинался путь в неведомое. Они ждали воина десять лун, зажигая по ночам факелы у входа, будоража ночную тьму призывными криками. Туан не вернулся. На одиннадцатый рассвет в открытую пасть коридора шагнула Илоха. – Никогда не думала, что ты трус, – горько сказала подруга. – Я не трус! – в раздражении ответил Леггард, отодвигаясь в сторону. В ту ночь они ссорились впервые, и воин с удивлением понял, что молодая женщина, которую еще недавно страстно желал, вдруг стала ему ненавистна. – Но Туан пошел, а ты нет! – воскликнула Илоха, поднимаясь с постели из шкур и отходя в сторону, к стене. Она резко мотнула головой, забрасывая за спину длинные черные волосы. Ее лицо отражало уверенность в правоте. – Это безумство! – яростно выпалил беловолосый воин, вскакивая и приближаясь к женщине. – Ушел, а что толку? – Он хотя бы умер, как мужчина! – бросила ему прямо в лицо Илоха. – Что? – кровь вскипела в жилах Леггарда. – Значит, он мужчина, а я нет?! Может, ты и ложе с ним делила? Великан грубо схватил ее за бедра, притягивая к себе. Илоха яростно сопротивлялась, извиваясь всем телом, но только еще больше разжигала страсть воина. Леггарт повалил женщину, прижимая к ложу и наслаждаясь властью. Стоны Илохи бились о низкий свод пещеры, возвращаясь обратно, туда, где среди шкур и разметавшихся по сторонам черных волос выгибалось женское тело, вторя резким движениям воина. Насытившись, Леггард уснул. Пробудился он от того, что в пещере стало холодно. Костер погас, и это насторожило воина. – Илоха! – требовательно позвал Леггард. Но рядом с ним никого не было. Илоха ушла из пещеры. Леггард не нашел ее и в лагере. Стражи у ворот в другой мир, все еще зажигавшие факелы по ночам, сказали, что девушка пришла перед самым рассветом. Поначалу ее не хотели пускать внутрь, но она смогла убедить воинов, что так будет лучше для всего племени. Мир менялся… Кто-то должен был идти. «Ты один из нас!» – шепнула Илоха, и тогда Леггард, нелепо взмахнув руками, упал в первый раз. Он сильно ударился. Видимо, просто не был готов к тому, что споткнется. Боль пробежала по коленям, кулакам, медленно разливаясь по всему телу. И мир внутри ожил, задышал, заговорил, становясь другим. «Беги, Леггард! – кричал Туан. – Беги назад. Спасайся…» Леггард вскочил на ноги, озираясь по сторонам. Вокруг были только отражения беловолосого гиганта, они корчились и кривлялись, вторя движениям воина. «Бежать. Только вперед. Пока хватает сил». Он снова несся по коридору, навстречу холодному ветру. Теперь вереницы отражений были не только на стенах, они жили внутри, без конца переговариваясь, вторя друг другу, сердито перебивая чужие голоса, нашептывая свое. «Один из нас… Бар-р-р-а-а! Ты трус, Леггарт! Он хоть умер мужчиной…» Леггард упал снова, поскользнувшись на гладком полу. Нож выскочил из руки, тут же поехав по проходу обратно, вниз, туда, куда тащил его ветер. Где осталось племя, ждавшее возвращения своего воина. Леггард рванулся было за ножом, но передумал. Острый зуб слишком быстро скользил по гладкому полу, неестественно быстро. Воин решил, что будет двигаться дальше, чего бы то ни стоило. «Я верю, ты дойдешь!» – сказали стены голосом Загора, и Леггарду на миг показалось, что со всех сторон на него смотрят глаза вождя. Вереницы бесчисленных факелов метались вокруг, в их свете зрачки Загора блестели. От этой пляски огней у Леггарта пошла кругом голова, он покачнулся, пытаясь сохранить равновесие. Оперся на стену. Но голоса внутри звучали все громче, напоминая заунывную песню шамана и доводя до безумия. Леггард, я очень устал за последние месяцы. Мир слишком часто меняется, в нем трудно. Чем ты старше, тем сложнее переносить это. Впрочем, ты не поймешь. Иди. Обязательно возвращайся. – Иду, – пробормотал воин, выпрямляясь. – Я иду. Он медленно двигался по проходу вперед, раскачиваясь из стороны в сторону, бормоча под нос какие-то слова, словно разговаривая с бесчисленными тенями, что окружали его. Брат. Все вокруг становится другим, посмотри. Каждый день, каждую минуту – умирает, перерождается. И пусть законы племени один раз уступят разуму. Я иду, потому что есть надежда вывести наш народ… – Туан, – простонал Леггард, падая на колени. – Что это? Что со мной? «Беги, беги, беги! Назад! Спасайся!» – призыв друга утопал в многоголосом хоре, наполнявшем коридор до краев. Леггард захлебывался в море звуков, странного, едва слышного шепота, громких криков, прорезавших колышущуюся массу бормотания и стонов. Поднявшись на ноги, воин слепо шарил руками по гладким стенам, стараясь понять, куда надо двигаться. «Ты один из нас», – снова повторила Илоха, громко и отчетливо, прямо над ухом. Воин принялся было искать женщину глазами, но вокруг жил только хоровод теней и факелов. Леггард вскрикнул, падая на пол. – Илоха!!! – что есть силы крикнул он. – Бар-р-р-а-а! Бар-р-р-а-а! Бар-р-р-а-а! – ответил длинный пустой коридор, и Леггард не понял, то ли это было отражение его голоса, то ли он слышал рев племени, все еще ожидавшего воина внизу, у начала тропы. У него не хватало сил, чтобы подняться. Воин медленно полз вперед, выбрасывая руки и подтягивая непослушное тело. Ветер становился все сильнее, дул в лицо, но странный круговорот ушедших дней, отблесков факелов, чьих-то выкриков не утихал, мешая подняться на ноги и бежать. Бежать навстречу другому миру. Леггард пытался зацепиться руками за ровный пол, подтягивая непослушное тело. И каждое движение отзывалось внутри странным звоном: Цок! Цорк! Цок! Цорк! Еще немного вперед. Цок! Цорк! Звук шел откуда-то извне, просто требовалось время, чтобы осмыслить это. Он слышал… Леггард открыл глаза, пытаясь определить, откуда доносится звон. Цок! Его прозрачные пальцы взлетели вверх и вперед, прижались к полу. Цорк! Тело, оставив позади еще кусок пространства, упало на поверхность. Цок! Цорк! Стеклянные руки, уже наполовину стеклянное тело… Прозрачные пальцы, сквозь которые видно стены с отражениями ползущего червяка. И еще, сквозь них видно синее небо впереди. Цок! Цорк! Синее небо! Цок! Цорк! Воин открыл глаза, с трудом приподнимая голову, чтобы глянуть вперед. Он все-таки дошел. Дополз. Перед ним, чуть поодаль, был конец хода. Тот самый. Цок! Цорк! Цок! Цорк! Он подтянулся в последний раз, чтобы посмотреть за край… Только небо вокруг, да плывущие внизу облака. – Я иду, потому что есть надежда вывести наш народ… – Куда, Туан?! – Откуда я знаю. Хурон говорит, что там, со стороны, где выход из пещеры – другой мир. Шаману надо верить. – Шаману надо верить, – едва слышно проговорил Леггард и рассмеялся, падая на стеклянный пол. Цорк! – Он знает… Медленно плывущие внизу облака, яркое солнце над головой и ветер, лишь ветер, дующий в лицо. – Я один из вас, – с трудом разлепив стекленеющие губы, прошептал Леггард. Его руки, ноги, тело врастали в край блестящего хода. Покой. Только покой. Один из вас. – Папка! Смотри какой здоровский узор! – мальчуган, крутивший трубу калейдоскопа, радостно засмеялся, протягивая картонный цилиндр отцу. – И в самом деле, – согласился взрослый, заглянув в отверстие на конце. – Очень красиво! Мужчина вернул калейдоскоп, и мальчуган тут же приник к волшебной трубке, рассматривая картину. А потому не видел, как грустно усмехнулся отец. В отличие от сына, верившего в чудеса, мужчина знал, что любой, даже самый фантастический узор – лишь причудливое отражение кусочков цветных стекол в трех хитро поставленных зеркалах. УМЕРЕТЬ СТОЯ Пронзительный, полный муки крик пронесся под сводами башни, ударился в потолок, забился в дальнем углу темницы. Гуиано вздрогнул, возвращаясь к действительности из облака воспоминаний. Действительность не сулила ничего хорошего – вот захлебнулся второй крик, следом могучей волной прокатился рев торжества. Толпа возбужденно пела. Где-то там, внизу, на площади, умирал сэр Родригес, последний из людей, оставшихся в живых. Последний, кроме Гуиано… Еще недавно их было пятеро – пленников, коротавших ночь в башне. Башне, сложенной нечеловеческими руками из толстых, необработанных плит, – с единственной камерой наверху, вход в которую запирался огромной глыбой. Тяжеленным камнем, который они не смогли отодвинуть все вместе, – несмотря на то что с ними был Аерон, первый силач войска сэра Родригеса. Они всю ночь пытались расшатать глыбу, столкнуть с места, ломали ногти, готовы были грызть ее зубами. Но рассвет застал их там же, где они провожали закат. Следом за солнцем в темницу явились молчаливые стражи, которые увели Фарая. Узник шел молча, подобоавшись, не зная, что его ожидает. «Храни тебя Бог!» – прошептал вслед Родригес. Бог не хранил. Вскоре снаружи раздался вой. Пленники бросились к узким окнам-щелям, прильнули к ним, стремясь разглядеть, что происходит внизу. Лучше бы не смотреть… Нечто окровавленное, еще недавно бывшее Фараем, ползло по песку, цепляясь за камни, стремясь избежать палящих огненных струй, что изрыгали молодые драконы. Игрушка… Всего лишь игрушка. Почувствовать первую кровь – что может быть важнее для необстрелянного воина? Существо, чем-то напоминавшее Фарая, ползло, оставляя рубиновый след. Ноги человека валялись в стороне, в черной пыли – игрушка не должна была убежать… Громкое «Гу!» возвестило о том, что пришло время новой жертвы. Глыба отодвинулась в сторону, одно из чудищ гортанно крикнуло: «Турам!», и стражники тут же выхватили из кучки людей обреченного. – Нет! – Турам извивался в когтистых лапах, визжал, как дикий зверь, бмлся, пока не получил могучий удар крылом. Обмяк, расплылся в железных объятиях стражников, его выволокли на лестницу и потащили вниз. Глыба заняла прежнее место. За стенами было тихо… – Почему молчит? – первым не выдержал Родригес. Шепча слова молитвы, он приблизился к окну. Гуиано рискнул подойти к узкой щели следом за королем. Турам стоял перед главным драконом, низко склонив голову. – Гу! – приказал повелитель и добавил что-то такое, что отсюда, с башни, было не разобрать… Турам понял. Он быстро опустился на колени, оперся на руки, замер. Наступила тишина. Туран стоял на четвереньках, не видя подкравшегося дракона… Острый хвост вошел в него сзади, копьем разрывая внутренности. Турам закричал. Через миг над ревущей толпой взмыла тряпичная кукла, конечности ее слабо подрагивали. Когда глыба двинулась с места, люди – Родригес, Гуиано и Аерон – бросились на стражников… Глупо… Они только что проиграли бой, а ведь в руках было оружие. Глупо… Тройка людей не смогла бы прорваться через ряды охранников, которые были готовы к вспышке отчаяния. Аерона выволокли на площадь… К ногам гиганта упал меч, сталь коротко пропела. Аерон в задумчивости поднял клинок, взвесил его в руке, недовольно поморщился. – Мы стобой, – закричал Родригес, – да хранит тебя… Его голос утонул в реве толпы. Аерон прыгнул вперед, увернулся от быстрой как молния когтистой лапы. Получил удар крылом, но устоял на ногах. Перекатился через плечо, избегая огненной струи. Есть! Меч ударил по шее врага и тут же отскочил, словно панцирь дракона был из стали. – Гу! Гу! – кричала толпа, все плотнее смыкаясь вокруг арены, на которой человек вел бой с драконами. Еще удар урылом! Аерон не упал… Он извернулся, прорываясь сквозь плотную струю огня, вонзил меч в открытую пасть! – Да! – орал Родригес. – Да! – Этот миг был счастливым и для Гуиано. Их хриплые голоса сливались в единый вой, превосходивший по мощи недовольный гул толпы. Через миг стая рвала тело Аерона на части, заливая человеческой кровью пыль и камни у самого подножья башни. – Родригес! – последовала команда из полутьмы прохода. Король вздрогнул и, не глядя по сторонам, двинулся вперед. Гуиано остался один… Как умирал сэр Родригес? Что делали сним драконы? Этого Гуиано не видел. Он знал только: нечеловеческий вопль, донесшийся до него из-за стен, возвещает о том, что… – Гу, – коротко бросил дракон, когда плина отъехала в сторону. Гуиано выпрямился, шагнул в темную пасть проема. Одна ступенька, другая. И не ступеньки вовсе. Каменные глыбы, необработанные, грубые. Три, четыре. Впереди спина дракона – мимо не проскочишь. Позади еще два стража, не дадут уйти… Господи, какой смрад от их дыхания! Семь, восемь… ди и некуда уходить. За всю ночь не нашли куда… Одиннадцать, двенадцать… а сейчас и подавно не сбежишь. Тридцать восемь… Он один был против глупого амбициозного похода… Пятьдесят два, пятьдесят три… Эта война никому не нужна. Никому не нужна… Сто двенадцать… О чем и сказал королю – сэру Родригесу… двести тридцать. Один он и посмел возразить. Один и потерял свой титул… Двести девяносто три. Потом шел в пешем строю, в первом ряду воинов. Триста шестнадцать… Однако прожил дольше, много дольше, чем те, кто промолчал… Пятьсот двадцать два. Какая теперь разница? Сэр Родригес внизу, в пыли. Шестьсот семьдесят четыре… Жаль только Лиану. Уже никогда не взглянуть в ее глаза… Черт! Тысяча. Тысяча первая ступень. Глупая сказка, которой не бывает в жизни… Тысяча двадцать две ступени. Вот и свет. Все. Время колебаний прошло! Толпа встретила возбужденным гулом, расступилась, пропуская вперед, по узкому шевелящемуся проходу, туда, где ждал он. Гуиано преодолел расстояние, разделявшее их, замер, глядя в огромные круглые глаза. Все смолкло. – Дерзко! – произнес дракон. – Первый раз вижу лягушку, знающую чеоловечий язык, – парировал воин. – Ты, потомок древнего рода, шел в первом ряду простолюдинов. Почему? – Какое тебе дело, дракон? – процедил Гуиано. – Какое тебе дело до нашей, человечьей, суеты? – Ты груб, – медленно вымолвил повелитель. – Не люблю этого. Гу! – прозвучал приказ. Толпа воинов расступилась, открывая взору человека площадку, залитую кровью. Руки, ноги, останки тел – все перемешалось с пылью и грязью… На этом пятачке лежал обгоревший сэр Родригес, его грудь судорожно вздымалась. На животе несчастного покоилась огромная лапа, вмявшая тело в землю. – Это твой король? – надменно спросил король. – Да, кузнечик, – спокойно ответил Гуиано. – Это мой король! Глаза закрылись, давая знак. В тот же миг когтистая лапа еще сильнее прижала сэра Родригеса к земле, огненная струя ударила в лицо. Крик прорвался в мозг, сводил с ума, будил что-то древнее, звериное. Даже если зажмуриться… Все равно от этой муки невозможно спастись. Гуиано горел вместе с королем. Потом крик стих. Воин медленно открыл глаза. На земле лежало черное тело. Пахло паленым мясом, и от этого комок подкатывал к горлу. К ногам Гуиано упал меч. Тот самый… Человек медленно нагнулся, ухватил клинок, выпрямился. Да, теперь понятно, почему Аерон не смог убить дракона. Тупое лезвие, центр тяжести смещен в ручку, специально, чтобы взмах давался с трудом, а удар был слабым… Таким оружием пугать детишек… Аерон был прав – поразить врага можно колющим ударом – вперед – массой. Только так! Воин отбросил клинок. Сталь, ударившись о камни, жалобно пропела и затихла в кровавой пыли. – Валах! Варрау! – взревела толпа, но повелитель резким движением остановил волну возмущения. – Ты отказываешься умереть как воин? – прогремел он. – Ты бросил оружие, человеческое отродье! – Мне не нужно меча, чтобы победить тебя! – отчетливо произнес Гуиано, и тут же наступила тишина, такая, что стал слышен шум ветра в кронах деревьев. – Что ты сказал? – медленно выдохнул повелитель. – Повтори! – Я бессмертен, дракон! – громко произнес Гуиано. Он видел недоверие в круглых глазах и говорил, говорил: – Ты сам вспомнил, ято я шел в первом ряду, так? Молчаливый кивок… – Я, потомок древнего рода, остался жив, в то время как вогибла вся шеренга, все воины, что шли рядом со мной. Я бессмертен! Этот секрет передается по наследству… Я вижу в твоих глазах сомнение, лягушка. Ты не веришь мне? – Ты лжешь, человек! – Я вызываю тебя на бой! Один на один. И мне не нужно оружия. Если ты хочешь сохранить честь и славу, если ты уверен в своих силах – я жду тебя! Еще некоторое время в глазах повелителя жило сомнение. Потом он отбросил колебания в сторону. Он не мог отказаться от схватки! – Я принимаю твой вызов, ничтожество! Шорох пронесся по толпе, волны покатились одна за другой, освобождая все большую и большую площадку для поединка. Они стояли друг против друга на окровавленном песке, наскользких камнях. Они стояли, глядя друг другу в глаза, целую вечность. И в человеческих зрачках были только уверенность в своих силах, покой, а в глазах дракона – ярость и сомнение. А потом чудище выбросило вперед голову, огромная пасть раскрылась, треугольные зубы сбоку захватили человеческое тело, сминая тонкие хрупкие ребра. Голова привычно мотнулась вверх и вниз, ломая позвоночник. Челюсти разжались, жертва, истекая кровью, грузно повалилась в пыль. – Валах! Варрау! – ревела толпа. – Гу? – недоуменно прорычал дракон. Голубое небо. Обжигающее солнце, там, в синеве – последний раз. Слабая улыбка на губах – он обыграл, все-таки обыграл… Голос Лианы где-то вдали, совсем не слышно, потому что: – Валах! Варрау! И глаза закрылись. Михаил Кликин ГЕРОЙ Не стоит считать Гера тугодумом. Поставьте себя на его место: представьте, что ранним утром на пороге вашего дома возник из ниоткуда здоровенный громогласный мужик в доспехах и с мечом, стал угрожать, требуя от вас чего-то. Вообразите также, что неподалеку находится армия, состоящая из таких же вот здоровенных громогласных бойцов, и они явно пришли не для того, чтобы помочь вам копать картошку… Впрочем… Нет… Пожалуй, этот рассказ лучше начать иначе, издалека… Никогда не знаешь, каким боком повернется к тебе жизнь. Ни за что не угадаешь, какой очередной сюрприз она тебе приготовит. Порой складывается впечатление, что боги действительно есть и это они, заскучав на небесах от своей вечной жизни, выбирают какого-нибудь человечка, хватают его за шкирку и бросают в густое варево человеческих желаний, страстей и деяний, в бешеный коловорот событий и судеб. А все ради того, чтобы потом, потешаясь, хихикая и потирая свои могучие ручонки, упоенно наблюдать, как человечек этот будет разбираться с обрушившимися на него неприятностями… И что особенно обидно – не все люди такие невезучие. Можно сказать, большинство состоит из тех, что живут себе тихо, мирно, работают понемногу, чтобы на еду хватало, спят, когда хочется, детей плодят, разговоры разговаривают – у кого в этом году пшеница лучше уродилась, когда за орехами ехать, где мясо продать выгодней да как лихорадку надежней лечить. Вот и Гер жил себе двадцать восемь лет в родной деревне, горя не знал. Дом построил недалеко от родителей, жениться успел, троих детей настругал – сам не заметил когда. А потом – словно напасть какая… И закрутилось, завертелось. В один день вся жизнь наперекосяк пошла… В пятый день второго летнего месяца, ровно в полдень, в небе над деревней пролетел дракон. Ничего необычного вроде бы. Ну пролетел себе – мало ли их каждый день летает? Беды особой от тварей этих нет, разве только нагадит с высоты на крышу – потом всей деревней не отчистишь. Но этот дракон был особенный. Был он весь из железа, даже крылья. И хвост. И голова. Впрочем, об этом Гер узнал не сразу. Снизу-то, с земли, дракон этот от собратьев своих почти ничем не отличался – только крыльями махал он как-то вяло, мотался из стороны в сторону и дымил сильно – густым черным дымом дымил. Полоса – во все небо… – Чего это с ним? – озадаченно спросил Пим, сосед Гера. – Может, съел чего? – неуверенно предположил Гер. Будь это не дракон, а, скажем, орел, соседи бы решили, что он падает. Но драконы падать не умели, впрочем, как и приземляться. В этом заключалась одна из великих драконьих загадок. Надо сказать, что Гер и Пим, так же как и все прочие селяне, никакой странности в этом загадочном драконьем свойстве не видели. Они никогда не задумывались, как драконы, например, спят. Или высиживают яйца. Крестьяне относились к драконам, как, скажем, к облакам. Те тоже летают весь день, когда-то их больше, а когда-то и вовсе нет. Глупо надеяться встретить облако на земле. Ведь если оно опустится, то это, наверное, будет уже не облако, а что-то совсем другое… – Дождя бы,- сказал Пим, когда дымящийся дракон скрылся за лесом. – Да,- вздохнул Гер, опустив голову. Огород требовал полива, а воду из неблизкой реки таскать не хотелось. Они еще постояли возле забора, обсудили своих жен и детей, похвастались урожайностью яблонь, посмеялись над старой историей про петуха, попавшего в мышеловку. А потом где-то далеко, примерно в той стороне, куда улетел дракон, приглушенно грянул гром.- Неужели дождь соберется? – вскинулся Пим. – Да небо-то вроде чистое,- отозвался Гер. Действительно, небо было чистое. Ярко сияло солнце. И медленно таяла в горячем воздухе черная дымная полоса – странный след необычного дракона. Ночью пошел дождь. Гер проснулся от перестука капель и какое-то время лежал, пялясь в темноту и слушая звонкие ритмичные звуки. Потом он зевнул, перелез через спящую жену и спустил ноги с кровати. Босые ступни его угодили в холодную лужу. – Что такое? – вслух удивился Гер. Он встал, ощупью нашел свечу, зажег ее, поднял вверх, к потолку. Повторил громче, удивившись еще сильней: – Что такое? С потолка капала вода. Проснулась жена, потянулась, зевнула. Увидела мужа со свечой в руке, спросила: – Что такое? – Крыша течет,- сказал Гер, пожав плечами. Вода уже не капала, она лилась тонкой струйкой, билась об пол, сыпля брызгами. – Так и будешь стоять? – сердито спросила жена. – Нет,- сказал Гер,- сейчас лягу. – Подставь хоть что-нибудь. Чего она прямо на пол льется? Гер отмахнулся: – Ладно, не зальет. Жена недовольно фыркнула и тоже слезла с постели. Тихо ворча, ушла на кухню, загремела там посудой. Гер усмехнулся и скользнул под одеяло; сунул голову под подушку, чтобы не слышать, как льется с потолка вода и как возмущенно шумит жена. – Завтра посмотрю, что там такое,- пробормотал он, засыпая. Ранним утром, разбуженный и взбодренный острым локтем жены, Гер был вынужден покинуть уютную кровать. Накинув рубаху и поддернув подштанники, он вышел на улицу, с укором посмотрел на прояснившееся небо и, обойдя избу, по приставной, скользкой от дождя лестнице полез на чердак. Чердак был царством пауков, а Гер не любил ходить по чужим царствам, тем более по таким тесным и дремучим. Но отступать было нельзя – Гер вспомнил жесткий локоть жены, тяжело вздохнул, поежился и, сгорбившись, вытянув перед собой руки, шагнул в паутину. Ему не составило труда найти место, где протекала крыша. Сквозь большую дыру в кровле было видно небо, из нее тянуло свежим воздухом, а вокруг, словно лохмотья давно истлевших флагов, колыхались обрывки паучьих тенет. Гер шагнул к отверстию, намереваясь как следует его рассмотреть, и тут же отыскал и продырявивший крышу предмет. Вернее, предмет нашелся сам – Гер просто на него наступил. – Тьма Первородная! – выругался Гер, поскользнувшись на гладкой поверхности своей находки, и схватился за стропила, чтобы не упасть. Это был камень, невесть каким образом свалившийся с неба,- так сперва решил Гер. И только взяв находку в руки, он понял, что ошибся. Округлый предмет размером с небольшую дыню не походил ни на что, ранее виденное Гером. Он был довольно тяжел и, судя по всему, прочен – на его гладкой поверхности не было ни единой царапины, ни малейшего скола. Несколько небольших выступов словно специально были сделаны для того, чтобы держать эту странную штуковину в ладони было удобно. Предмет выглядел монолитным, но Геру почему-то казалось, что это не совсем так. Впрочем, размышлять, что это за вещь и откуда она свалилась, Геру было некогда – крыша требовала починки. Поэтому он еще раз оглядел кровлю, чтобы оценить ущерб, нанесенный его дому, сунул свою находку за пазуху и стал спускаться… День прошел незаметно. Все утро Гер чинил кровлю, а когда дело было закончено, жена позвала его солить огурцы. До самого вечера они отмывали и отскабливали бочонки, чистили чеснок, терли хрен, ходили на дальний колодец, где вода была самой вкусной, самой чистой и студеной. Плотно укладывали в дубовую емкость только что собранные огурцы, осторожно заливали рассолом, крепко придавливали гнетом. На последнюю бочку камней не хватило. Жена руками притопила плавающую в рассоле деревянную крышку, ругнулась на бестолкового мужа, неспособного даже камни пересчитать, и отправила его искать подходящий булыжник. Бежать к реке Геру не хотелось. И тем более не хотелось бежать назад – от реки к дому – по косогору с тяжелым булыжником в руках. А лень, как известно, смекалку будит. Потому-то и вспомнил он о своей утрешней находке, которую, сняв с чердака, бросил за крыльцом. «Вот и пригодилась вещь в хозяйстве»,- удовлетворенно подумал Гер, придавливая массивным округлым предметом засоленные в бочонке огурцы. – Какой-то странный камень, – сказала жена, подозрительно к чему-то принюхиваясь. Она всегда принюхивалась, если ей что-то не нравилось.- Где ты его взял? – Где взял, там уже нет,- сказал Гер, и жена не нашлась что ответить. Собственно, все описанные выше события были лишь предысторией. Настоящие неприятности начались чуть позже, утром… Этой ночью Гер спал, крепко обнимая пахнущую огурцами жену. На печке за тонкой занавеской посапывали дети. Рядом с ними дремала кошка. На дворе притихла скотина и домашняя птица – лишь иногда недодоенная корова переступала ногами да возился на грязном насесте окруженный курами петух. Вся деревня спала… А тем временем в окрестных лесах шмыгали какие-то тени, мелькали огни факелов, блестела оружейная сталь. Слышался гортанный говор и металлический лязг. Вооруженные люди явно что-то искали… Перед самым рассветом, когда звезды уже таяли в сереющем небе; небольшая группа чужаков тихо – даже собаки не почуяли – вошла в деревню. Разделившись, пришельцы разбрелись по селению. Двигались они крадучись, словно воры. Похоже, чего-то боялись. Но чего могут бояться вооруженные острыми мечами, одетые в прочные кольчуги бойцы в маленькой деревеньке на краю мира?… Один из чужаков остановился возле дома Гера, поднял голову.. – Кажется, нашли,- шепнул он, глядя на крышу. Там, словно чистая заплата на грязной ткани, светилось пятно свежей дранки. Деревня проснулась от грохота. Крестьяне скатывались с кроватей, сваливались с печей и лавок, торопливо натягивали штаны, выбегали на улицу. Пожар? Чума? Нашествие! Сотни вооруженных людей, закованных в доспехи, колотили мечами о щиты и нагрудные зерцала, топали обутыми в железо ногами, звенели кольчугами. Они были всюду, они окружили деревню, взяли ее в кольцо, словно собирались осаждать. Но ведь селение не было укреплено. Оно не было обнесено ни крепостным валом, ни рвом, ни частоколом. Нельзя же считать серьезным препятствием невысокие огородные заборчики. А вооруженные люди все грохотали, гремели, лязгали сталью, нагоняя страх на жителей деревни. Зачем?… Разбуженный Гер выскочил на крыльцо и почти наткнулся на бородатого здоровяка, облаченного в черные с золотом доспехи. Тот рявкнул, страшно вращая глазами: – Ты хозяин?! – Да… – Оглушенный Гер едва не шмыгнул назад, но вспомнил о жене и детях, оставшихся в избе, плотно прикрыл за собой дверь, привалился к ней спиной. – Ты крышу латал? – пророкотал воин. – Да… – Гер обязательно бы стал заикаться, если б ответ потребовал большего количества слов. – Ты подобрал Ортенкруот Уатриата? – Да, – согласился Гер, догадываясь, что с воином лучше не спорить, но не понимая, о чем тот говорит. – Ты ведь уже использовал его?! Признавайся! Использовал? Да? – перечить грозному бородачу было невозможно. – Да,- выдавил Гер. – Проклятье!…- взревел воин, хватаясь за рукоять меча и отступая на шаг,- Но ты нас не запугаешь! Отдай нам Ортенкруот, и мы оставим твою деревню в покое! А если нет, тогда… тогда…- Похоже, бородач сам не знал, что будет тогда. Но Гер догадался, что ничего хорошего от этого «тогда» ждать не приходится. – Даю тебе час на обдумывание! – объявил воин, потихоньку пятясь. – Нас здесь пятьсот человек, и все отличные бойцы. Так что даже не надейся, что Ортенкруот тебе поможет! Это говорю тебя я – Черный Пес Геретег!… – Бородач развернулся. На его спине золотом была нарисована оскаленная собачья морда. – Ты понял?! – вдруг обернулся он. – Да,- сказал Гер, желая лишь, чтобы этот страшный человек наконец-то убрался. – Я вернусь! – пообещал Черный Пес и взмахнул мечом, срубив голову растущему возле калитки подсолнуху. Не стоит считать Гера тугодумом. Поставьте себя на его место, представьте, что ранним утром на пороге вашего дома возник из ниоткуда здоровенный громогласный мужик в доспехах и с мечом, стал угрожать, требуя от вас чего-то. Вообразите также, что неподалеку находится армия, вся состоящая из таких же вот здоровенных громогласных бойцов, и они явно пришли не для того, чтобы помочь вам копать картошку… В общем, Гер поначалу несколько растерялся. Но, вернувшись домой, он сел возле печки и крепко задумался. Встревоженная жена теребила его, донимала вопросами; беспечные дети, видя, что родителям сейчас не до них, затеяли шумную возню; и даже кошка, желая, чтобы на нее обратили внимание, принялась противно мяукать. Но сейчас Гер ничего не замечал. Он думал. Он почти сразу понял, что бородач требовал отдать ту самую штуку, что свалилась с неба и, пробив крышу, застряла на чердаке. Очевидно, штука эта непростая. Видимо, ее можно как-то «использовать». А «использование» этой штуки способно как-то помочь в борьбе с армией, окружившей деревню. Теперь-то Гер понимал, что бородач побаивался его, хоть и пытался не показывать это, напустив на себя грозный вид. Потому-то, видимо, и держится на удалении армия в пятьсот человек, не заходит пока в деревню, опасаясь чего-то. Так что же это за штука такая? Что в ней такого особенного? Шутка ли – целое войско просит одного крестьянина отдать им какую-то безделицу, похожую на обычный булыжник, вместо того, чтобы отобрать ее силой… Возможно, вы на месте Гера решили бы как следует поторговаться. Может быть, вы рискнули бы и оставили эту штуку себе, догадываясь о ее уникальности и бесценности. Может быть даже, вы попробовали бы разобраться, для чего она нужна, поняли бы, как ее можно «использовать», и потом в одиночку выступили бы против огромной армии в пятьсот человек… Кто знает, может быть, вы даже победили бы и стали героем… Но Гер был простым человеком. Поэтому он решил поступить самым простым способом – отдать требуемое. Размышлять больше было не о чем, и Гер очнулся. – Тихо! – прикрикнул он на детей.- Все нормально,- успокоил он жену. А потом погладил кошку. Сложно сказать, что случилось бы, если б Гер отдал свою находку бородатому воину. Скорее всего, вооруженные люди, как и обещали, оставили бы деревню в покое и пропали бы так же незаметно, как и появились. Потом, возможно, эти люди с помощью своего приобретения изменили бы весь мир. Может быть, в лучшую сторону, а может, совсем наоборот… Но не всегда судьба подчиняется человеку. Бывает, что она артачится, словно норовистый конь, встает на дыбы, скачет из стороны в сторону. А потерявший поводья всадник лишь крепче держится за луку седла да все сильней упирается в стремена. Вот тогда-то и начинает казаться, что боги действительно существуют… Гер спустился в холодный подвал, в самом темном углу которого выстроились рядком десять бочонков, залитых уже пузырящимся рассолом. Гер не помнил, в каком именно бочонке находится загадочный предмет, поэтому он совал руку в каждый, ощупывая скользкие булыжники. Он уже обследовал пять бочонков и был готов перейти к шестому, как вдруг воздух в подвале засверкал радугой, пахнуло жаром и раздался гулкий хлопок. Прямо перед Гером из пустоты возникла странная фигура с посохом в руке, облаченная в причудливое долгополое одеяние из светящейся ткани.- Приветствую тебя, о человек, живущий на земле, питающийся ее плодами и не могущий понять истинную суть вещей,- витиевато поздоровался гость. – Привет,- буркнул растерявшийся Гер. – Навостри свой слух и ответь на единственный мой вопрос, за которым, видимо, последуют и другие…- Странный визитер говорил нараспев, подвывая словно бы от боли.- Не у тебя ли во владении находится артефакт Ортенкруот, в действительности являющийся су-гипериндуктором фидроительного а-поля циннитической андросистемы?… – Вполне возможно, странный гость произнес какие-то другие слова, но это не столь важно, потому как сказанное им все равно звучало заумно и было непонятно. – Че? – спросил Гер, все еще пытаясь понять, каким образом появился здесь этот странный человек. – Не у тебя ли, о человек, находится штуковина, свалившаяся с неба, похожая на камень, но камнем не являющаяся? – начиная раздражаться, проговорил светящийся пришелец. – А! – Гер кивнул.- Да! – Так передай ее немедленно в наше владение, о ничтожнейший из ничтожных! – В голосе гостя слышалась угроза. – А вы кто? – осмелился поинтересоваться Гер. – Неужели ты не понял, о тупейший из тупоумных? – Нет,- признался Гер, с удивлением сознавая, что почему-то совсем не боится необычного собеседника. – Я – величайший из последователей учителя Регериста, единственного праотца великого племени магов. – А! – Гер наконец-то стал хоть что-то понимать. – Так вы маг? Волшебник?… Честно говоря, встретить живого мага в подвале своего дома было столь же невероятно, как и увидеть падающего с небес дракона. Но Гер уже начал привыкать к чудесам. – Да, я маг, ничтожный рядом с величайшим учителем, но несоизмеримо великий рядом с тобой, о червь земли! Немедленно отдай мне то, что сделано не тобой, не с тобой и не для тебя! – Я не могу,- развел руками Гер.- Я должен отдать эту штуку бородатому Черному Псу. Если я этого не сделаю, тогда-тогда… Гер мимикой и жестами попытался передать весь ужас этого «тогда». Кажется, у него неплохо получилось. По крайней мере, маг изменился в лице и попятился. Но уже через мгновение справился с собой и вновь заговорил, грозно и величественно: – Так, значит, Черный Пес Геретег, этот жалкий воитель, посмевший подняться против величайших последователей Регериста, уже здесь?! Как мог он, грязный убийца, возомнивший себя Властелином, опередить нас? Как посмел требовать то, что не принадлежит ему?! – Значит, эта штука ваша? – спросил Гер. Маг посмотрел на него, вздохнул, как-то разом весь сник, ссутулился. И ответил просто, словно самый обычный, сильно уставший человек: – Не совсем…- Он опрокинулся назад, но не упал, а полулежа повис в воздухе. Он подогнул ноги, подпер голову рукой – казалось, он возлежит на невидимой кровати.- Артефакт Ортенкруот создал недоучка по имени Уатриат. Когда-то он принадлежал к племени магов, но был изгнан после того, как осквернил могилу Регериста. Другой на его месте постарался бы искупить свою вину и рано или поздно вернулся бы в наше братство… Но этот гордец… Он сошелся с людьми и стал совмещать магию и всякие человеческие штуки. Так и появился Ортенкруот – единственная в мире вещь, способная нарушить равновесие. – Что способна разрушить? Геру очень хотелось, чтобы светящийся волшебник бесследно сгинул. Но он был вежливым человеком. И потому пытался поддерживать разговор. – Не разрушить, а нарушить… Ты вообще понимаешь, о чем я толкую?… Попробую пояснить. Так сложилось, что в нашем мире маги и люди неплохо уживаются. Мы практически никак не пересекаемся, у наших народов разные сферы интересов, потому мы не конфликтуем. У вас есть всякие технологии, у нас – магия. Но с появлением Ортенкруота все изменилось. Эта вещь по сути является мощнейшим усилителем магии. А магия есть производное мысли. И если раньше люди не могли использовать свою ментальную мощь, как это делаем мы, то теперь магия стала доступна и им… Конечно же, когда стало известно о существовании такого уникального артефакта, немедленно нашлись люди, которые захотели его заполучить. Среди них был и Черный Пес – известный бандит, уже давно желающий править миром, люто ненавидящий всех магов. Если Ортенкруот попадет к нему, тогда… тогда… Война между людьми и магами будет неизбежна. А мы не хотим войны, не хотим, чтобы наши народы убивали друг друга, чтобы лились реки крови и чтобы смерть шагала по земле! – Маг опять заговорил велеречиво, и Гер, уже начиная уставать, перебил собеседника: – Значит, вы хорошие? – Да! – немедленно согласился маг. – А те люди, что окружили деревню,- плохие? – Разве ты еще этого не понял? Конечно же они плохие. Они очень плохие! – Тогда я отдам Отр… Орт… крот… – Ортенкруот,- сказал маг. – Ага. Я отдам эту штуку им. – Но почему? – возмутился маг. – Потому что они плохие. Они сожгут деревню и всех убьют, если я этого не сделаю. – Олух! – Маг покраснел. – Ты хоть понимаешь, чем это грозит миру? – Да,- неуверенно сказал Гер.- Те люди уйдут из нашей деревни и пойдут к вам. – О Великий Регерист! – взмолился маг, воздев очи горе. – Поделись своим терпением и подскажи мне, сыну твоему и верному ученику, как говорить с этим тупым крестьянином?- Он прислушался, словно действительно надеялся получить ответ. И через мгновение повернул просветленное лицо к Геру: – Отдай мне Ортенкруот, или же я немедленно уничтожу тебя и всю деревню! – Э-э-э-э…- Гер почувствовал себя обманутым.- Но вы же хорошие… Вы только что говорили, что не хотите лить кровь… и все такое… – Уж лучше сотворить малое зло, чтобы остановить большое. Не понимаешь? Скажу проще – я уничтожу вашу деревню, чтобы предотвратить войну! Если Ортенкруот попадет к руки Черного Пса, отряд магов испепелит здесь все! Отдай его мне!… Маг продолжал что-то говорить, кажется, угрожал, но Гер его не слушал. Он снова усиленно размышлял. Как ни поступи, кому ни отдай проклятую штуку, от которой кругом одни неприятности,- результат будет один. Ни от магов, ни от бородатых людей ничего хорошего ждать не приходится… – Послушайте,- сказал Гер, надеясь протянуть время,- а что, если я отдам этот Орет… кру… тенкро… – Ортенкруот! – рявкйул маг. – Если я отдам его Черному Псу, а потом появитесь вы и отнимете у него этот самый Ортен… Маг поморщился: – Во-первых, мы не можем первыми нападать на людей, это противоречит моральным принципам нашего братства. А во-вторых… Во-вторых, мы можем с ними не справиться. Вдруг они успеют применить Ортенкруот? – Да что же это за штука такая? – воскликнул Гер, догадываясь, что попал в весьма затруднительное положение. Возможно, просто безвыходное. – Я говорил тебе! Это су-гипериндуктор фидроительного… тьфу!… это мощный усилитель магии… Ну как бы тебе пояснить? Допустим, я захочу сделать тебя очень сильным человеком. Самым могучим во всем мире! Для того чтобы сотворить такую магию, мне нужно будет месяц готовиться, мне необходимо будет накопить достаточно ментальной энергии, написать сотню рунических заклинаний и прочесть десяток толстенных книг: После того как подготовка будет завершена, мне понадобится еще три дня для того, чтобы прочесть заклинания, оформив их необходимым образом. И после всего этого я неделю промучаюсь головной болью и слабостью. А если бы рядом со мной находился Ортенкруот, мне было бы достаточно щелкнуть пальцами, сказать «фейхоа-хуато-хехе» и мысленно сформулировать задачу…- Маг зажмурился, наморщил лоб, пошевелил пальцами в воздухе. Потом открыл глаза и продолжил: – Ментальная индукция немедленно зарядила бы Ортенкруот могучей магией, и, коснувшись его поверхности, ты стал бы самым сильным человеком в мире. Теперь понимаешь? – Кажется, да…- неуверенно сказал Гер.- Эта штука может сделать меня сильным. – Да она может сделать все что угодно! – окончательно разъярился маг. – Даже ты, глупейший из всех виденных мною людей, мог бы научиться плевать огнем не хуже дракона!- А если бы я стал сильным и научился плеваться огнем, я смог бы победить войско Черного Пса? – задумчиво спросил Гер. – Откуда я знаю? – Маг потерял терпение. – Отдавай мне Ортенкруот, и покончим с этим! – Хорошо,- сказал Гер, начиная понимать, что какой-то выход из безвыходной вроде бы ситуации все же может быть. – Но я хочу немного подумать… – Он уже думал. – Дайте мне немного времени… Совсем чуть-чуть… – Так ты умеешь думать? – Маг насмехался над Гером.- И о чем же ты будешь размышлять? – О том, как нам всем спастись, – пробормотал Гер. Маг долго разглядывал человека, потом кивнул и сказал: – Хорошо. Пусть будет по-твоему. Но я скоро вернусь. И даже не надейся меня обмануть! Если я не получу Ортенкруот, от вашей деревни останется лишь пыль…- Он пробормотал какую-то тарабарщину, выхватил из кармана горсть серебристого порошка, бросил его себе под ноги, хлопнул в ладоши и бесследно растворился в яркой горячей вспышке. Оставшись один, Гер немедленно бросился к бочкам. Он обшарил те, что еще не обследовал, и ужаснулся – магической штуковины в них не было. Холодея, он обыскал все бочки – и опять безрезультатно. Камни! Одни лишь камни! Скользкие, холодные, неровные… И одна бочка без гнета – только деревянная крышка плавает в рассоле над огурцами. Та самая, шестая бочка, рядом с которой они находились, возле которой они разговаривали. – О Великая Пустота! – выругался Гер, понимая, что стать могучим и огнедышащим ему не суждено, а значит, он не сумеет справиться с армией бородатых головорезов. – Мерзкий маг украл проклятую штуковину! Что я скажу проклятому Черному Псу?… Деревня была охвачена паникой. Селяне не понимали, что за люди их окружили, что им надо, но они были уверены, что ничем хорошим все это не кончится. Потому крестьяне готовились к худшему: прятали припасы, скарб и красивых дочерей. Некрасивых тоже на всякий случай прятали, но не так тщательно. А бородатые вооруженные пришельцы чего-то ждали. Деревенский староста мельник Кеир попытался к ним приблизиться, чтобы переговорить о целях вторжения, но ему не позволили подойти, выпустив в его сторону несколько стрел. Гер вернулся в дом, ломая голову, что же теперь делать. Жена спросила его о чем-то, кажется, советовалась, где ей спрятаться, но Гер лишь отмахнулся. Он сел перед окном, обеими руками облокотился на подоконник и стал смотреть на улицу, втайне надеясь, что нечто увиденное подскажет ему решение непростой задачи. Прошло довольно много времени, но ничего интересного он так и не увидел. Разве только то, как его жена и дети залезли на сеновал и втащили за собой лестницу… Неожиданно скрипнула дверь, и Гер повернулся. На пороге стоял очередной незнакомец, и – честное слово – Гер нисколько не удивился, увидев его, несмотря даже на то, что гость выглядел весьма и весьма необычно. Он был одет в разноцветный балахон с длинными рукавами и высоким воротом, перепоясан множеством ремней, на каждом из которых висели какие-то предметы самого причудливого вида. На голове незнакомца красовался широкополый алый колпак, увенчанный зеленой кисточкой. Ноги были обуты в туфли с загнутыми носами. – Привет! – весело поздоровался вошедший.- Ничего, что я по-простому, через дверь? – Нет,- ответил Гер. – Когда общаешься с простым народом, надо быть таким же, как он,- подмигнул незнакомец.- И все эти магические штучки-дрючки ни к чему. Правда ведь? – Ага, – согласился Гер. – А вы кто? – Я отщепенец Уатриат, создатель Ортенкруота, железного дракона, самобеглого колеса, скатерти-самобранки и еще множества чудесных вещей, которые когда-нибудь изменят мир. – Так это ваша штука пробила мне крышу? – Да, мой друг. В котле моего железного дракона случился незапланированный взрыв, в результате чего я потерпел аварию и потерял Ортенкруот. Прошу, отдай его мне. – Не могу,- сказал Гер, разведя руками. – Почему? – расстроился Уатриат.- Только не ври, что его у тебя нет, все равно не поверю. Я работал над этой штуковиной много лет, и просто обязан вернуть ее. Извини, друг, но я все сделаю, чтобы заполучить ее назад. Я только что видел, как твои жена и дети залезли на сеновал. Прямо сейчас я могу его подпалить. Так что не упрямься, отдай мою собственность. Гер ждал угроз и потому не растерялся. Он лишь пожал плечами и спокойно сказал: – Эта штука пробила мне крышу и причинила кучу неприятностей. Так если она вам так дорога, может, вы ее у меня выкупите? – Гер решил поторговаться. Терять ему было нечего.- У нас, простых людей, так заведено, что если кто-то кому-то навредил, то без компенсации не обойтись. – И чего же ты хочешь? – недовольно спросил Уатриат.- Золота? Чеков королевского займа? – Нет. Видите ли, эта ваша штука нужна не только вам, но и людям, окружившим деревню. Может быть, вы их как-нибудь прогоните? – А, так вот почему Черный Пес Геретег здесь… – помрачнел Уатриат.- Я мог бы сразу догадаться. Но как он меня выследил? – Маг поморщился, покачал головой. – Нет, с ними связываться я не стану, их много, а я один. – Ладно.- Гер не настаивал. – Тогда я хочу стать сильным, как десять быков, и дышать огнем, словно дракон. – Странное желание,- хмыкнул маг. – А как после этого ты будешь целовать жену? – Мне бы стать таким ненадолго. Скажем, до сегодняшней ночи. – Ну…- Уатриат почесал затылок. – Конечно, я бы мог попробовать, но… понимаешь ли, я не совсем…- Кажется, он был смущен.- Я не закончил свое образование и потому не уверен, что смогу в полной мере… Вот если бы у меня был Ортенкруот, тогда другое дело… – А что вы можете? – Ну, допустим, могу научить тебя языку жаб. Или сделать так, что твои руки будут гнуться во все стороны. – Нет, это мне не нравится. – А еще могу сделать тебя невидимым. По невидимости у меня всегда были самые лучшие оценки. – Да?…- Это было уже кое-что, и Гер крепко призадумался. – Ну что, договорились? Я дам тебе вещь, которая превращает в невидимку любого, кто держит ее в руках. – Ладно,- осторожно проговорил Гер, додумывая только что возникший в голове план. – Но не надейся, что сможешь спрятаться от меня,- предупредил маг.- Через час волшебство закончится, а я, если к тому времени не получу артефакт, сожгу деревню. – Да, я знаю…- рассеянно отозвался Гер.- Я принесу вам вашу штуку после того, как вы сделаете меня невидимым. – А почему бы тебе не отдать ее прямо сейчас? Думаешь, я тебя обману? – Она спрятана в лесу,- сказал Гер.- Чтоб ее забрать, я должен пройти мимо людей Черного Пса. – Теперь понятно, для чего тебе невидимость,- удовлетворенно сказал маг, вытащил из кармана неровное кольцо, свитое из проволочек разной толщины и цвета, потер его, что-то пошептал и протянул Геру. – Когда наденешь это на голову, станешь невидимым. Гер взял кольцо, положил на подоконник, сказал: – Ждите меня на севере, за лесом, около балки. Знаете это место? – Как раз там упал мой железный дракон,- кивнул маг. – Вот около него и ждите,- сказал Гер.- Когда вы туда доберетесь? – Да прямо сейчас,- ответил Уатриат.- Ты простишь мне маленький магический фокус? – Конечно,- сказал Гер. И маг снял с пояса какую-то штуковину, похожую на мятый циферблат, покрутил что-то, чем-то щелкнул, затрещал и через миг бесследно растворился в воздухе. Избавившись от непрошеного гостя, Гер сразу же побежал к соседу. Тот был занят тем, что уже в третий раз перепрятывал две серебряные ложки. – Слушай, Пим, – заторопился Гер.- Нужна твоя помощь. – Чего? – Пим на всякий случай сунул ложки поглубже в карман. – Эти люди хотят сжечь деревню и всех поубивать. – А ты почем знаешь? – Их главный говорил со мной. – Ну да? – не поверил Пим. – Ага,- кивнул Гер и кратко пересказал все, что с ним сегодня произошло.Едва только он закончил, как, словно подтверждая его рассказ, вспыхнул радугой воздух и в тесной кладовке появился уже знакомый Геру старый маг с посохом и в светящемся одеянии. – Еще раз привествует вас, о ничтожные черви, трудом в поте лица своего зарабатывающие пропитание…- нараспев проговорил он, а потом обратил к Геру лицо и сказал по-простому: – Так вот ты где, а я уж обыскался! – Видишь! – торжествуя, повернулся Гер к соседу. Онемевший Пим, вытаращив глаза, изумленно взирал на мага. – Ты подумал? – спросил маг.- Я вернулся за Ортенк-руотом. – А разве не вы… Гер хотел было вежливо поинтересоваться, не маг ли самым наглым образом спер из подвала эту округлую штуковину, вокруг которой столько всего закрутилось, но осекся. Конечно же, если маг вернулся и если он требует эту вещь, значит, ее у него нет. Но где же она тогда? Гадать можно было бесконечно. И для поисков уже не оставалось времени. – Да,- сказал Гер.- Я подумал. Я верну ее вам, но не прямо сейчас и не здесь, а через несколько минут в лесу, что на севере отсюда. Там на опушке растет единственная на весь лес сосна, ее видно издалека. Ждите меня там. Гер говорил настолько уверенно, что маг не стал ничего уточнять. Он кивнул, кинул под ноги горсть порошка и исчез – должно быть, в мгновение ока перенесся на опушку леса. – Так вот,- вернулся Гер к разговору с соседом.- Если ты не поможешь, то всем нам сегодня лежать на пепелище мертвыми.- Он дождался, пока взгляд Пима станет чуть более осмысленным, и, тщательно подбирая слова, выложил свой план. Час, отведенный Черным Псом Геретегом, истекал. Но об этом знали лишь Гер и его сосед Пим. И они спешили, торопились на назначенную встречу, желая как можно быстрей закончить опасное и рискованное дело. Впрочем, все видели одного только Гера, быстро шагающего по деревенской улице по направлению к захваченной чужаками околице. Он нес тяжелую сумку, в которой, судя по всему, лежал какой-то округлый предмет – скорее всего камень. – Ты куда? – окликнул Гера мельник Кеир.- Они никого не подпускают, стреляют сразу же. – Потом расскажу,- не замедляя шага, откликнулся Гер… Добравшись до огородов, он перехватил сумку так, чтобы ее можно было рассмотреть издалека, и крикнул: – Черный Пес! Я принес что ты хотел! Долго ждать не пришлось. – Иди сюда! – донеслось из-за кустов смородины, и Гер двинулся на голос. Бородатый бандит вышел навстречу. Вожака охранял целый отряд вооруженных головорезов, и Гер убедился, что Черный Пес все еще его боится. – Вот,- сказал он и протянул сумку с самым обычным камнем, который совсем недавно придавливал круглую крышку в кадке с огурцами. Черный Пес шагнул вперед, потянулся за трофеем. И в этот момент произошло нечто странное. Тяжелая сумка вырвалась из неподвижных рук Гера, отлетела в сторону, но не упала, а стремительно заскользила по воздуху, уносясь прочь. Черный Пес и его бандиты оторопели. А Гер, указывая пальцем на летящую сумку, завопил во весь голос: – Это маги! Они отняли ее у меня! Маги! – Он не стал дожидаться, пока разбойники придут в себя, и немедленно бросился следом за сумкой, не прекращая возмущенно вопить и размахивать руками: – Отдайте! Верните! Проклятые маги! Верните Ортен!… Отрен!… Верните мою штуковину!… – За ним! – рявкнул опомнившийся Черный Пес и взмахнул рукой. Они бежали со всех ног. Первым несся невидимый Пим с сумкой в руках. За ним по пятам мчался орущий Гер. Чуть поотстав, бежал задыхающийся Черный Пес Геретег, за ним вся его многолюдная банда, растянувшаяся едва ли не на километр, грохоча доспехами и вооружением, железной лавиной катилась через луг к уже недалекому лесу. Пим вбежал под сень деревьев и нырнул в кусты. Ползком забрался в самую чащобу, сжался в комочек, накрыв рыхлымживотом сумку с камнем. А Гер словно и не заметил исчезновения преследуемого, он бежал и кричал, размахивал руками, уводя банду Черного Пса от деревни. Возле огромной сосны, растущей на опушке, его поджидал маг. Но Гер не остановился и даже не замедлился, он стремительно пронесся мимо, успев лишь крикнуть: – Бежим! Маг, завидя преследователей, сорвался с места. Он не бежал, а парил над землей рядом с Гером, ловко огибая стволы деревьев и уворачиваясь от ветвей. – Что произошло? – спросил он. – Они отняли у меня вашу штуковину, когда я нес ее вам, хотели убить меня, но я вырвался и убежал, – на одном дыхании выпалил Гер. – У кого именно Ортенкруот? У Геретега? – Нет. Не знаю. Кажется, у кого-то из его воинов. – Но их пятьсот человек! – Ага. – Они уже использовали Ортенкруот? – Не знаю. – О Великий Прародитель Регерист! – вскричал маг. – Что делать мне, твоему ничтожному отпрыску, перед лицом опасности в условиях неопределенности? – Бежать,- ответил Гер за отца всех магов. Лес трещал под ногами сотен воинов. Испуганные шумом, взмывали ввысь пичуги; встревоженные белки взлетали на макушки деревьев и швыряли шишки на головы бегущих людей. Гер не боялся, что его догонят. В этом лесу он знал все тропки, каждую полянку. Сейчас он мог бы легко ускользнуть от воинов Геретега, но не этого он добивался. – Я потерял артефакт, но зато узнал, где находится человек, его сделавший, – сказал Гер. – Ты про отступника Уатриата? – Да. – Говори! – Он возле оврага, сразу за лесом. Рядом со своим железным драконом. Мы вот-вот будем там. – Прощай, ничтожный червь, оказавший мне услугу! – вскричал маг, на мгновение остановившись и выхватив из кармана горсть искрящегося порошка.. Гер уже знал, что за этим последует, и проскочил мимо. За его спиной раздался гулкий хлопок, и яркая вспышка озарила лес. – Маг! – во весь голос завопил Гер. – Вот он! Воины, бегущие за ним, отозвались кровожадным ревом… Лес кончился как раз тогда, когда Гер начал уставать. Он остановился на опушке, увидел овраг и огромного металлического дракона, зарывшегося носом в землю, раскинувшего железноперые крылья. Убедился, что оба мага там – сцепившись, они катались по земле, напыщенно ругались, колотили друг друга, рвали волосы и одежду. – Вот они! – крикнул Гер и, размахивая руками, бросился навстречу воинам Черного Пса… Конечно же подобные истории без битв обойтись просто не могут. И битва случилась. Войско Черного Пса налетело на дерущихся магов, и те были вынуждены, забыв вражду, на время объединиться. Силы оказались примерно равны, потому никто не собирался отступать, и схватка получилась горячая. И, как в любой горячей схватке, выживших осталось немного. Маг-недоучка Уатриат, запутавшись в своих бесчисленных приспособлениях, не успел отклонить все стрелы, что летели в его сторону, и одна из них пронзила ему горло. Рана была пустяковая – от таких маги не умирают, но, лишившись голоса, Уатриат уже не мог произнести ни одного заклинания. Практически беспомощный, он еще долго отбивался от наседающих врагов, орудуя волшебным коленчатым валом, снятым с потерпевшего аварию железного дракона. И погиб от меча какого-то грязного наемника, словарный запас которого был скуден настолько, что впоследствии этот боец так и не сумел внятно рассказать о том, как закончил свою жизнь уникальный маг-отщепенец, способный своими экспериментами нарушить равновесие мира и повернуть ход истории. Черный Пес Геретег в ходе горячего боя опалил свою шкуру. Старый маг, размахивая полыхающим посохом, бил людей молниями, швырял в них плазменные шары, прятался за огненным щитом. Почти все люди Геретега погибли, прежде чем он сам смог прорваться к магу вплотную. Они сошлись в тесном поединке, и каждый думал, что Ортенкруот находится у противника. Закончилось все печально: Черный Пес Геретег срубил магу седую голову в тот самый момент, как пламенеющий посох расплавил ему доспех и выжег брюхо. На этом бой и закончился. А на следующий день в спасшейся деревне был праздник. Селяне чествовали своего героя. Перед домом Гера выстроились длинные столы, застеленные льняными скатертями. Блестели граненым стеклом огромные бутыли с яблочным вином и смородиновой настойкой. Благоухали горячие ржаные караваи. Сочилась жиром на вертелах сочная свинина. Золотилась печеная репа. Столы просто ломились от яств. Вся деревня участвовала в подготовке к пиршеству, освободив семью Гера от труда и забот. Но смущенный герой, несмотря на сопротивление соседей, все же внес и свою лепту в общее угощение. Он вытащил из подполья бочку огурцов. Ту самую, что осталась без гнета. С замиранием сердца раскладывал он малосольные огурцы по мискам и тарелкам, потихоньку опорожняя бочонок. Он ожидал, что на самом дне найдет Ортенкруот. И ошибся. Магическая вещь пропала бесследно, и Гер, уверившись в этом, решил больше не ломать голову и обо всем забыть. Вся деревня – от мала до велика – расселась на лавках. Пиршество началось и шло до самой поздней ночи. И никто не заметил, как в какой-то момент Пим, сосед Гера, чуть сжал стеклянную бутылку, оплетенную лыком, и она лопнула в его руке. Никто не обратил внимания на то, что играющие дети нечаянно сломали крепкий дубовый стол, а перебравшая вина старуха Зена, оперевшись на забор, легко свалила его, выкорчевав глубоко вкопанные столбы… Да, так получилось, что могучий, практически неуничтожимый Ортенкруот, способный выдержать любой удар, не боящийся ни самого горячего огня, ни самой едкой кислоты, имел одно странное свойство, о котором не подозревал и Уатриат, проведший множество экспериментов над своим лучшим изобретением. Ортенкруот можно было растворить. И сделать это могла лишь одна-единственная жидкость в мире, а именно – огуречный рассол с чесноком и укропом. Так вышло, что артефакт растворился в тот самый момент, когда Гер в подвале своего дома разговаривал с магом. И когда маг произнес заклинание «фейхоа-хуато-хехе» и щелкнул пальцами, вся магия в один миг перешла в кадку с огурцами. Так сложилось, что на празднике освобождения огурцы эти попробовал каждый житель деревни – от мала до велика. И все они стали сильными, словно десять быков. Каждый из них – и дети, и старики. Да, так все и получилось. Прошло много лет. За это время слухи о деревне, жители которой наделены неимоверной силой, расползлись по всему миру. И нашлись люди, которые захотели использовать крестьян в своих целях. Но, как выяснилось, сделать это было непросто. Крестьяне не хотели вступать ни в чьи армии, их не интересовали сражения, им не было никакого дела до военной романтики. Крестьяне хотели спокойной привычной жизни, и они ее получили. Правда, не сразу, а после того, как простыми оглоблями они разогнали двухтысячную армию барона Генриота, пришедшего к ним, чтобы заставить присоединиться к его войску. Наверное, вы не понимаете этих крестьян. Вполне возможно, вы, получив такую силу, использовали бы ее иначе и отправились бы в странствия с тем, чтобы вершить доблестные подвиги, восстанавливать попранную справедливость и освобождать угнетенных. Впрочем, не стоит думать, что крестьяне никак не использовали свой нечаянный дар. Нет же: они работали. Не покладая рук они пахали землю, косили траву, убирали рожь, работали в кузне, перековывая останки железного дракона в гвозди, скобы и домашнюю утварь. У них было очень много дел и достаточно сил. Так что, я думаю, они использовали свое могущество не так уж и плохо. Возможно, не так хорошо, как это сделали бы вы, но все же… А впрочем… Как знать… ДРАКОН – Я убил дракона! – кричал Рамзер во все горло. – Выходите, люди! Дракон мертв! Тишина была ему ответом. Он потрясал в воздухе окровавленным мечом и алые капли холодной драконьей крови падали ему на голову и плечи, пачкали волосы, тонкими струйками стекали по загорелой коже, мешаясь с ручейками горячего пота. – Дракон мертв! Я убил его! – Ты лжешь! – крикнул кто-то из темноты избы. Истерически выкрикнул из распахнувшегося на короткое мгновение окна. – Лжешь! – Ставни захлопнулись. – Это правда. На клинке его кровь. Я убил его. Туша его лежит и смердит у входа в пещеру. Я вспорол ему брюхо и отсек голову. Я отрубил ему лапы. Я содрал его шкуру. – Ложь! – вновь хлопнул ставень. Рамзер опустил меч, сел в горячую дорожную пыль. Слепые деревенские дома ждали, что б он ушел. Он был для них чужаком. Лживым чужаком. – Зачем мне врать? – тихо спросил Рамзер. – Я действительно убил его. – Ложь, – выдохнул кто-то совсем рядом. – Почему вы не верите мне? – он поднял голову и посмотрел на подошедшего человека. – Потому что до тебя еще сотни людей утверждали, что убили дракона. высокий худой крестьянин с легким укором и какой-то странной жалостью смотрел на него, чуть заметно покачивая головой. – Но его кровь… Они тоже приходили вымазанными с ног до головы холодной кровью дракона. – Он лежит там, – Рамзер махнул рукой в сторону предгорий. Туда, где находилось логово дракона. – Они тоже говорили так. – Но… – Рамзер не знал, что еще сказать, как убедить этих странных людей, что дракон мертв. Мертв! – Он мертв! – Наш дракон не может умереть. Возможно, ты убил какого-то дракона, но эта не наш дракон. – Какого-то?… Не ваш?… Но там был один… Драконы всегда живут по-одиночке… Крестьянин вдруг хрипло засмеялся, раззявив свою гнилозубую пасть и хлопая себя ладонью по колену. Отсмеявшись, он присел в горячую пыль рядом с воином и сказал поучительно: – Дракон не может жить в одиночестве. Наш Дракон. Не может. Понимаешь это, чужак? – Нет, – честно ответил Рамзер. – За свою жизнь я убил десяток драконов, я хорошо знаю их повадки, и я никогда не видел… даже не слышал о том, что они живут семьями. – Семьями!… – восхитился крестьянин и вновь захохотал. – Семьями! Нет, конечно. Он один, но это не значит, что он одинок. Неужели ты не можешь этого понять? – Так значит там остался еще один дракон? – Нет. Конечно же нет. Там остался дракон. Но он всегда был там. Один-единственный. Вечный. Неуничтожимый. Многоликий. – Я не понимаю, – признался Рамзер. – Я убил дракона. Я отсек ему голову и снял шкуру. Я сделал все, что б удостовериться в его смерти. Но ты говоришь… – Ты убил своего дракона. Но не нашего. Наш дракон по-прежнему там. – Не понимаю. – Никто из чужаков не может этого понять, хотя это так просто. Вот скажи мне, что ты видишь, когда склоняешься над чистой водой? – И что же я вижу? – Отражение. – Да. Конечно. Я вижу себя. – Не себя. Отражение. И это и есть твой дракон. Ты можешь взмутить воду и уничтожить отражение, но ты не можешь убить своего дракона. Он всегда с тобой. Стоит тебе наклониться над водой – и вот он. Снова здесь. Глядит на тебя из глубины. Только с тобой может умереть отражение. Только твоя смерть может уничтожить дракона. Настоящего дракона. – Но… – Рамзер задумался. Тряхнул головой. – Зачем ты объясняешь мне это? Дракон – это обычная тварь. Огнедышащее летающее животное. А не отражение в воде. Вновь крестьянин засмеялся. На этот раз невесело. – Ты действительно так думаешь? – А почему я должен думать по-другому? – пожал плечами Рамзер. – Неужели ты не ощущаешь холод? – Вечереет, – признал воин. – Солнце садится. – Нет, нет. Это другой холод. Холод под кожей, лед в сердце. А кожу на голове стягивает, словно ты окунул ее в ручей, бегущий со снежных горных вершин. И пальцы – чувствуешь? – пальцы уже немеют. Они становятся чужими. Не слушаются тебя. – Я всего лишь очень сильно устал. – Нет. Ты только что убил своего дракона. Свое отражение. Это себе ты отсек голову и обрубил лапы. Ты вспорол свое брюхо и снял собственную кожу. Твое тело лежит у входа в пещеру и смердит, словно куча свежего навоза. А дракон жив. Настоящий Дракон. Наш Дракон. Рамзер попытался встать. И не смог. Ноги ослабли, сделались мягкими и не держали его… И пальцы… пальцы на руках онемели, стали чужими. Скрючились когтями. Он выпустил рукоять меча, выронил оружие и поднес ладони к глазами с ужасом разглядывая посиневшую высохшую кожу, сквозь которую проступили набухшие черные вены. – Что со мной? – прошептал Рамзер. – Ты почувствовал? – Что это? – Ты умираешь. – Почему? – Потому что ты нашел своего дракона и убил его вместо того, что оставить ему – и себе – жизнь. – Я… я умираю? – Да. – И вы знали, что так будет? – Мы знали, что если ты убъешь своего дракона, то умрешь. – И ничего мне не сказали? Не предупредили? – Зачем? – Зачем?… Зачем?… – захрипел Рамзер. Возможно он засмеялся. А быть может заплакал. – Зачем?… – Жаль, что ты не узнал в драконе себя. Тогда бы твоя жизнь переменилась. Тогда ты знал бы, что рядом с тобой всегда находится дракон. Твой собственный. В тебе. И ты сам стал бы драконом. Это… это потрясающе! Рамзер что-то хрипел. Глаза его закатывались. Черные губы дрожали. – Что? – наклонился ближе крестьянин. – Я не слышу тебя. – Ужасен… отвратителен… он был… отвратителен… я не мог… остановиться… кромсал…рубил… отвратителен… – Да. Ведь это дракон. Он не бывает другим. Его надо принимать таким, какой он есть. Ужасным, отвратительным, уродливым. Но ты убил его и потому умер сам. Крестьянин поднялся на ноги и некоторое время смотрел на корчащееся в пыли тело воина. Смотрел с жалостью. Когда чужак затих, крестьянин распахнул кожистые крылья, вытянул шею к опускающемуся солнцу и взмыл в небо. Он пролетел над крышами деревенских домов, низко, едва не задевая резные коньки крыш, развернулся над полем и, набрав высоту, направился к предгорьям, затянутым вечерним туманом. Захлопали ставни. Заскрипели двери. Из изб выходили люди, смотрели вслед улетающему дракону и улыбались. Никто не обращал внимания на скорченное черное тело, лежащее на дороге. СОДЕРЖАНИЕ Алексей Пехов ЧУДЕСНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ 5 Алексей Пехов, Анастасия Парфенова ПОД ФЛАГОМ МИЛОРДА КУГЕЛЯ 31 Анастасия Парфенова СОВЕНОК 75 Елена Бычкова, Наталья Турчанинова СНЕЖНЫЙ ТИГР 87 ПЕРО ИЗ КРЫЛА АНГЕЛА 111 Олег Синицын АСТРОВОЙНЫ 133 ПАРАДОКС ПОД ЗАБОРОМ 181 Евгений Гаркушев ВЕЛИКАЯ ГЛАДЬ 190 ПУТЬ ЧЕЛОВЕКА 208 Андрей Егоров САМЫЙ СТРАШНЫЙ ЗВЕРЬ 219 БОЕВОЙ КОНЬ АЛЬФРЕДА МЕННИНГА 223 Дмитрий Казаков КОРОНАЦИЯ 233 САМОЕ ГЛАВНОЕ ИСПЫТАНИЕ 241 СВОЙ ДРАКОН 244 Кирилл Берендеев АЗАТОТ 260 ЗА ПРЕГРАДОЙ 291 ОДИНОЧЕСТВО У ЗОЛОТЫХ ВОРОТ 305 ПРИКОСНОВЕНИЕ 309 Юрий Погуляй ТАМАСА 322 ДЕРЖИСЬ, БРАТ! 335 ДРЯННОЕ МЕСТО 341 Петр Верещагин Из цикла «ЛЕГЕНДЫ АРКАНМИРРА» Искательница 359 Алхимик 375 Мудрец 378 Роман Афанасьев КЛЕВЫЙ КОТ 386 Андрей Уланов ИЗБРАННЫЕ 403 Алексей Кожевников КРОВЬ ЕДИНОРОГА 416 Игорь Ревва ГЕРОЙ. Сказка, рассказанная дедушкой Куином 443 СЕРЕБРЯНОЕ ЗЕРНЫШКО 452 Виталий Зыков ФЛОРИСТ. Гамзарские байки 458 Виталий Романов СТЕКЛА ЦВЕТА СМЕРТИ 467 УМЕРЕТЬ СТОЯ 474 Михаил Кликин ГЕРОЙ 480 ДРАКОН 501 ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ! Издательство просит отзывы об этой книге и Ваши предложения по серии «Магия фэнтези» присылать по адресу: 125565, Москва, а/я 4, «Издательство Альфа-книга» или по e-mail:mvn@armada.ru Информацию об издательстве и книгах можно получить на нашем сайте в Интернете: http://www.armada.ru Литературно-художественное издание Maгия фэнтези НА ПЕРЕКРЕСТКАХ ФЭНТЕЗИ Сборник фантастических произведений Заведующий редакцией В.Н.Маршавин Ответственный редактор Т.A.Стельмах Художественный редактор Н. Г.Безбородов Технический редактор А.А.Ершова Корректор Н.А.Карелина Компьютерная верстка Т.А.Рогожиной Подписано в печать 11.11.04. Формат 84x108/32. Гарнитура «Петербург». Печать офсетная. Бумага газетная. Усл. печ. л. 26,88. Тираж 7000 экз. Изд. № 3760. Заказ № 4405178. 000 «Издательство Альфа-книга» 125565, Москва, а/я 4; ул. Расковой, д. 20 Изд. лицензия ЛР№ 066460 от 30.03.99 СЭЗ № 77.99.02.553.П.001254.08.03 Отпечатано с готовых диапозитивов на ФГУИПП «Нижполиграф» 603006, г. Нижний Новгород, Варварская ул., 32 [Ольгерд улыбнулся пылинкам, кружащимся в световом столбе, и вернулся к работе. Сколько осталось до окончания ученичества, год или день, неважно, рунескрипт [1] должен быть закончен. Резец легко скользил по дереву, светлые стружки оседали на стол. Ольгерд шептал нужные слова, и руны начинали жить, дышать Силой. По ровным линиям пробегали зеленоватые сполохи, пальцы покалывало.] Рунескрипт – надпись из нескольких рун, нанесенная на камень или дерево. Пишется с магическими целями. [Последняя руна далась с неожиданным трудом. Воздух словно сгустился, пальцы застыли, скованные морозом, язык присох к небу. Но Ольгерд не растерялся. Как и положено, обратился к Тору [2], и мысленно начертал пред собой его священный знак. Сопротивление тотчас исчезло, лишь дрожь пробежала по телу, и тьма недовольно заворчала в углах.] Тор – бог-воитель, защитник от нечести. Его знак – молот. [– Сидхе (они вроде твоих прежних подданных-альвов) получил некто Оберик, прозванный Иллюзионистом. Племенем людей-ящериц будет править Шари, уроженка Свартланда [3], заклинательница духов. Двое пока не явились – Стервятник-Оборотень и Ло Пан Связующий; им остались народы г'нолла и половинчиков. Не спрашивай, кто это такие: сама впервые слышу. И наконец, смертные, сиречь люди, должны быть разделены на три различных племени – между мною, Мерлином и Джафаром.] Свартланд (от сканд. Svartland – черная земля) – Африка. [– Далее,- продолжала Фрейя.- Джафара я не знаю, но кое-что о нем слышала. Вроде бы это чародей и алхимик из Серкланда [4], практикующий трансмутацию.] Серкланд(от сканд. Serkland -земля шелка) – Восток. [– Мерлин, насколько я понимаю, возьмет либо своих соплеменников из Логрии, либо их родичей-вальхов [5] с Истинной Земли. В первом случае он получит потенциально высокоразвитую цивилизацию, во втором – неустрашимых в сражении воинов. Поскольку он теперь Мудрец – выбор ясен. Джафар наверняка будет использовать кочевников, что живут между Серкландом и Гардарики [6]. Тебе при таких раскладах, пожалуй, стоит обратиться к потомкам племен Гардарики или Валланда [7]: коренные обитатели наших земель для Игры, к сожалению, малопригодны. Чересчур свободолюбивы, в случае чего не уступят даже своим богам.] Кельты, гэлы. [– Мерлин, насколько я понимаю, возьмет либо своих соплеменников из Логрии, либо их родичей-вальхов [5] с Истинной Земли. В первом случае он получит потенциально высокоразвитую цивилизацию, во втором – неустрашимых в сражении воинов. Поскольку он теперь Мудрец – выбор ясен. Джафар наверняка будет использовать кочевников, что живут между Серкландом и Гардарики [6]. Тебе при таких раскладах, пожалуй, стоит обратиться к потомкам племен Гардарики или Валланда [7]: коренные обитатели наших земель для Игры, к сожалению, малопригодны. Чересчур свободолюбивы, в случае чего не уступят даже своим богам.] Гардарики (от сканд. Gardariki -страна городов) – Русь. [– Мерлин, насколько я понимаю, возьмет либо своих соплеменников из Логрии, либо их родичей-вальхов [5] с Истинной Земли. В первом случае он получит потенциально высокоразвитую цивилизацию, во втором – неустрашимых в сражении воинов. Поскольку он теперь Мудрец – выбор ясен. Джафар наверняка будет использовать кочевников, что живут между Серкландом и Гардарики [6]. Тебе при таких раскладах, пожалуй, стоит обратиться к потомкам племен Гардарики или Валланда [7]: коренные обитатели наших земель для Игры, к сожалению, малопригодны. Чересчур свободолюбивы, в случае чего не уступят даже своим богам.] Валланд (от сканд. Valhland – Галлия) – Франция. [Старший из Мастеров Колеса, Орион Провидец. Сын одного из титанов, лишившийся зрения при Гигантомахии [8], впоследствии он заслужил признание Высших Сил и был взят на небо – работать называемым в его же честь созвездием…] Война гигантов (гр). [Игровой Кодекс, раздел пятый, статья двадцать четвертая, пункт третий. «В пределах одного сражения применение большего количества манна-ресурсов, чем то обусловлено описанным в пп. 7 – 11 статьи 23 статусом Игрока, НЕ ДОПУСКАЕТСЯ» [9].] Манн а-ресурс – термин, обозначающий условное количество всякой волшебной энергии, используемой составителем Кодекса, которым, по всей вероятности, был сам Аркан. [Теперь я – повелевающая силами Природы Фрейя, Владычица Готланда; так мои подданные назвали новую отчизну, чем меня немало позабавили [10]. Мы были связаны не только формальностями Кодекса: став Владычицей Готланда, я принесла традиционную клятву на крови, а кровное братство – это одна из тех опор, каких ни одному Кодексу и ни одной Игре не сломать.] Готланд -остров в Балтийском море, самый восточный из принадлежащих викингам. Все персонажи и произошедшие с ними в этом рассказе события вымышленные.- Автор.